Все шло благополучно, несмотря на непривычное общество, в котором он оказался. Хотя он старался держаться подальше от своих щетинистых попутчиков, однако вокруг все провоняло свиным духом и не было уголка, не изгаденного грязью. Сандоваль позаботился об изрядном запасе провизии, так что во все время путешествия мог не выходить из своего укрытия, но, в конце концов, по прошествии трех дней, поняв, что опасность позади, он все же решился выбраться на палубу и глотнуть свежего воздуха, к величайшему неудовольствию капитана.
Высадившись в Веракрусе, Сандоваль вновь обрел верного Мотилью, которого оставил под присмотром своего друга Родриго Ранхеля, и галопом помчался в Койоакан, так что рисковал загнать коня до смерти.
Нетрудно вообразить себе разочарование и гнев дона Эрнана, получившего весть о бегстве Тристана. Во-первых, рушились надежды пролить свет на таинственную смерть его супруги и вывести на чистую воду заговорщиков, о которых генералу поведал Сикотепек. Кроме того, он окончательно убедился в виновности каталонца, особенно когда выслушал рассказ о том, как дружки Тристана, прибывшие за ним на шлюпке, обошлись с Сандовалем, встретив его градом пуль.
Сикотепек же, будучи человеком чести и слова, едва выйдя из темницы, поспешил исполнить обещание, данное Кортесу, хотя, впрочем, ему стоило бы поумнее взяться за дело. В первую очередь он навестил некоторых известных ему жрецов, которые все еще отвергали веру в истинного Бога, упорствуя в своих нечестивых суевериях и дьявольских ритуалах.
Местные индейцы до сих пор нередко обращались к ним, чтобы узнать о судьбе какой-либо пропавшей вещи, и эти жрецы прибегали к ворожбе и могли посредством колдовства указать, где можно отыскать пропажу. При этом они бросали в миску с водой несколько зерен маиса и не отрывали от них взгляда, лишь изредка закатывая глаза и что-то беззвучно бормоча, — без сомнения, только для того, чтобы придать себе важности в глазах тех невежественных бедняков, что обращались к ним за помощью. В конце концов жрецы объявляли, что им открылась судьба потерянной вещи, впрочем, это далеко не всегда означало, что ее можно найти.
Сикотепек попытался таким способом узнать, где находятся изумруды, украденные испанцами у его отца, чтобы через них выйти на след убийц. Но, по-видимому, из-за того, что утраченных камней было целых пять, жрец запутался и не смог дать никаких объяснений. И хотя сам Сикотепек позже уверял меня, что прорицатели будто бы указали, в какой стороне искать один из камней, я-то считаю, что все это были сплошные выдумки и ухищрения этих приспешников сатаны совершенно бесполезны, как лишний раз показал случай с изумрудами. Ведь не случайно же Сикотепек не смог сообщить нам ничего нового после посещения жрецов.
Еще говорят, что языческие колдуны могут при помощи своей черной магии отыскать пропавшего человека и точно сказать, жив он или мертв, так что наш индейский касик прибег к их помощи и для поиска убийц. Но насколько я знаю обычаи туземцев, это колдовство пускают в ход, только когда речь идет о знакомых вопрошающей особы, и оно не может помочь, если дело касается людей, никому не известных, как было в случае с этими убийцами — ведь тогда никто из нас не знал, кто они такие. Поэтому я думаю, что индеец, рассказывая о полученных им предсказаниях, просто-напросто все сочинил.
Но возвратимся к нашей истории, так как поистине магия и колдовские чары, которыми эти дьяволопоклонники уловляют в свои сети души наивных туземцев, не заслуживают того, чтобы им отводилось столько места в нашем правдивом повествовании.
Глава XV,
в которой рассказывается о том, как Кортесу стало известно, что написал Тристан в своих письмах, и о приготовлениях к отплытию в Испанию кораблей, груженных золотом и подарками для императорского двора
Гонсало де Сандоваль, сообщив Кортесу о встрече с Тристаном и о его побеге на таинственном судне, передал своему господину письма, которые он извлек из котомки, а также то единственное послание из полученных Киньонесом, в котором что-то было написано по-каталански, поскольку прочие письма, принесенные негром Хинесом капитану гвардии, оказались всего лишь чистыми листами.
Кортес внимательно изучил письма и, будучи человеком образованным (он учился, хотя и недолго, в Саламанке), установил, что написаны они не по-каталански, а по-французски, что весьма его встревожило, поскольку французский король Франциск в это время вел войну с Испанией.
Губернатор не знал по-французски и потому послал за братом Ольмедо, каталонцем, — ведь каталанский язык ближе к французскому, чем к испанскому. С большим трудом монах смог кое-что разобрать, но ничего важного, казалось, бумаги не содержали. Письма, обнаруженные в котомке убитого слуги, были адресованы Тристану, но кто их писал — неизвестно, поскольку ни одно не было подписано. Речь в них шла о каких-то торговых делах. Скорее всего, это была секретная переписка, зашифрованная таким образом, что только адресат мог понять, о чем в них на самом деле сообщалось. То письмо, которое попало к Киньонесу, было на имя Марианы Лопес де Инчаусти из Толедо. В нем обсуждались дела любовные, а также упоминался некий Мартин ду Мелу, кабальеро из Лиссабона, с которым даме нужно было связаться, если она получит это послание. Излагались также еще кое-какие соображения, которые не удалось разобрать, и не потому, что они были зашифрованы, но из-за проклятого французского слога — этот язык почти столь же труден, как наречие туземцев Новой Испании.
— Не беспокойтесь, падре, — обратился Кортес к брату Ольмедо. — Самое главное мы знаем: Тристан, скорее всего, не просто предатель, но наш враг и лазутчик короля Франсиска. Единственное, чего я никак не могу понять, — каким образом он может быть связан с Красавчиком и какое отношение имеет ко всему этому изумруд, найденный в постели доньи Каталины. Мог ли этот каталонец или француз быть убийцей моей жены и кто потерял камень — он или кто-то другой?
Кортес был так обеспокоен тем, что в Новой Испании оказался француз, что строго-настрого приказал держать в секрете все приготовления к отправке золота в Испанию. О скорой экспедиции Тристан узнал из-за неосторожности, допущенной Киньонесом, но, впрочем, капитан умолчал о том, что корабли будут нагружены огромными богатствами.
Губернатор решил поторопиться с отплытием каравелл, чтобы опередить врагов. Он отменил прежнее указание быть готовыми к экспедиции после празднования Рождества и назначил срок на 20 декабря. Это вызвало всеобщее возмущение, и особенно негодовала команда парусного судна «Нуэстра Сеньора де ла Рабида» во главе с маэстре Хуаном Баптистой. Именно на этом корабле должна была отправляться основная часть ценностей. Однако дону Эрнану удалось успокоить людей: он объяснил недовольным, что его решение продиктовано самыми серьезными государственными соображениями, и приказ губернатора был принят баз дальнейших обсуждений.
Груз, который отправляли на кораблях, состоял из золотых слитков стоимостью пятьдесят восемь тысяч кастельяно и части сокровищ Монтесумы, которую удалось спасти во время резни, учиненной после нашего бегства из Мехико. Великую ценность представляли жемчуг, изумруды и прочие драгоценные камни, искусно ограненные и помещенные в оправу из золота, серебра и птичьих перьев. Там были еще серьги, браслеты и другие изделия, которые туземцы используют для украшения лица и тела, золотые и серебряные пластины и монеты, маски с мозаикой из драгоценных камней, статуэтки идолов, которые, по поверьям туземцев, охраняют дома и обеспечивают процветание и благополучие, и еще великое множество всяких диковинок — столько всего, что и не перечислишь.
Об этих сокровищах шли самые разные толки, и нашлись такие, кто уверял, что стоит все это больше двухсот тысяч дукатов. Губернатор также посылал в Испанию гигантские кости из ку Койоакана, похожие на найденные в ку Тласкала, которые были оправлены в прошлый раз. Также к отплытию приготовили до сотни индейцев и индеанок в туземных одеяниях, чтобы император смог увидеть, каковы его новые подданные, и трех местных тигров — свирепых обитателей мексиканских лесов, что наводят ужас на жителей гор, всегда опасающихся стать жертвами этих лютых хищников.
Все это поспешно погрузили на два корабля, которые стояли в Веракрусе и готовились к отплытию. Как я уже говорил, сопровождать сокровища должны были посланцы дона Эрнана — Антонио де Киньонес и дон Алонсо де Авила.
Итак, каравеллы ожидали отплытия в гавани Веракруса, хотя та и уступала гавани Сан-Хуан-де-Улуа из-за частого обмеления впадавшей в нее реки. Однако зимой в Веракрусе менее ветрено, и достаточно просто сцепить корабли бортами, чтобы их не унесло в открытое море, в то время как гавань Сан-Хуан-де-Улуа, расположенная в шести лигах к югу, открыта всем ветрам, и приходится снимать с судов мачты, оснастку и крепко-накрепко привязывать их канатами, чтобы защитить от жестокого борея, бушующего там вплоть до марта месяца.
Двое посланцев Кортеса должны были также доставить императору послания от губернатора, городского совета Мехико и известных конкистадоров, которые испрашивали у его величества разные милости за свои труды и ходатайствовали о предоставлении наград и отличий Кортесу, чьими усилиями завоевывалась и создавалась Новая Испания. Кортес собрал эти письма заранее — ведь подготовка к отправке сокровищ длилась несколько месяцев, так что среди тех, кто в свое время их подписал, были уже и умершие, как, например, королевский казначей Хулиан де Альдерете. Возможно, кое-кто будет удивлен, что Альдерете и другие противники Кортеса поставили подписи под этими посланиями, однако этому есть объяснение. Во-первых, в одном из донесений испрашивались милости для всех, сообразно с их заслугами, так что каждый был заинтересован подписать его. Во-вторых, подписные листы Кортес распространил сначала среди своих капитанов и приближенных, которые охотно выказали свою преданность губернатору, а недовольные побоялись выделяться, чтобы их отказ не сочли за открытое неповиновение. В результате не нашлось ни одного, кто не подписал бы эти письма.
Кроме того, Киньонес получил от Кортеса тайное распоряжение отыскать в Толедо означенную Мариану Лопес де Инчаусти и выпытать у нее сведения о Тристане и португальце Мартине ду Мелу, а если потребуется, надеть на нее кандалы, чтобы она стала разговорчивей.
Глава XVI,
в которой рассказывается об отплытии кораблей, груженных золотом, о происшествии с тиграми во время плавания и о том, какая неприятная встреча ожидала в пути капитана Антонио де Киньонеса
Две каравеллы отбыли из порта Веракрус в ночь на 20 декабря 1522 года от Рождества Христова. Гавань и корабли освещало самое малое число факелов, чтобы не привлекать излишнего внимания к сокровищам, вверенным своенравному океану. Особенно важно было соблюсти предосторожности сейчас, когда Кортеса терзали дурные предчувствия после того, как он узнал, что Тристан на самом деле был французом и, быть может, состоял в тайных сношениях с королем Франсиском, врагом Испании.
По расчетам моряков, до Санлукар-де-Баррамеда надо преодолеть в зимнее время тысячу четыреста лиг, в летнее — тысячу семьсот, однако зимой плавание длится дольше из-за частого порывистого встречного ветра. Суровый борей делает путешествие малоприятным и опасным, велика вероятность попасть в шторм, а в Багамском проливе и возле Бермудских островов море почти все время бурное и катит огромные валы. Во время летней навигации путь пролегает северней, и расстояние удлиняется, но океанские течения и ветры в это время года благоприятствуют путешественникам.
Авила сел на «Нуэстра Сеньора де ла Рабида», а Киньонес — на другой корабль, название которого я уже не могу вспомнить. Губернатор приказал им быть на разных судах, чтобы, если что-то случится с одним из кораблей, другой посланец смог бы все же доставить известия и часть груза императору.
Через несколько дней, едва каравеллы миновали Кубу, не сделав там остановки из опасения угодить в руки Диего де Веласкеса, наблюдатели на мачтах заметили в море суда, по виду своему пиратские, которые шли вслед за ними тем же маршрутом. Маэстре Хуан Баптиста, опытный и умелый капитан, после трех дней преследования сумел все же уйти от погони — ловким маневром при прохождении Багамского пролива.
Именно тогда на борту одного из кораблей случилось происшествие, которое сильно затруднило дальнейшее плавание. Дело в том, что на этой каравелле перевозили тигров, предназначенных в дар императорскому двору. Каждый зверь был заперт в особой клетке, чтобы между хищниками не случилось драки, во время которой они могли бы искалечить или убить друг друга, так как эти твари настолько свирепы, что проявляют жестокость даже к себе подобным. Два тигра исхитрились каким-то чудом сбежать из клеток, и, прежде чем это обнаружили, они загрызли трех моряков и выскочили на палубу, к ужасу команды, так что матросы, спасая свою жизнь, залезли на мачты и снасти с таким проворством, какого никогда не смог бы добиться от них самый суровый боцман.
Тигры вырвались на волю рано утром и держали всех в страхе до самого вечера, пока их не одолел Киньонес. Он и сам сначала взобрался на мачту в одних панталонах, но затем, рискуя жизнью, спрыгнул на палубу, вооружился баллистой и прикончил зверей меткими выстрелами. Когда о происшествии узнал находившийся на другом корабле Хуан Баптиста, назначенный главным в этом плавании, он отдал приказ умертвить и третьего тигра во избежание повторения подобного несчастья. С убитых хищников сняли шкуры, которые решили преподнести императору Карлу, — дар менее интересный, но зато гораздо более безопасный.
Авила, желая утешить тех, кого могло расстроить решение пожертвовать последним тигром ради спокойствия путешественников, заключил:
— Императору наверняка будет приятнее получить тигриные шкуры, а не обглоданные кости мореплавателей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37