— Что же нам делать? — спросил Хью. — Мы должны приготовиться к худшему.
— Верно, — отозвался Маркус. — Я известил Малькольма о нашем браке, прибавив, что он был заключен прилюдно и с согласия леди. Пускай теперь он с этим разбирается. Он, в конце концов, наш король. Ему лучше знать, как сообщить об этом Генриху и новому барону.
— И этого будет достаточно? — спросил Давид.
— Если нет, — угрюмо ответил Маркус, — мы придумаем что-нибудь еще. У нас есть отцовская записка. В ней упомянуто имя де Фаруш. Если нас припрут к стенке, мы ее обнародуем.
Он не хотел пока сообщать о записке Хэнока ни Малькольму, ни английскому королю. Нужно вначале добыть бесспорные доказательства того, что набег на Трэли был устроен по наущению Брайса либо Уорнера. Саму по себе записку могут не принять в расчет или же объявят, что это подделка, — словом, ничего хорошего из такой поспешности не выйдет.
Притом и сама Авалон пока что ни единым словом не намекнула на то, что хочет предать записку Хэнока огласке. Хотя и по законам, и по обычаю муж не должен считаться с, мнением жены, Маркус не желал действовать за ее спиной. Ему это казалось неправильным — да и вряд ли помогло бы завоевать доверие Авалон.
Именно Шон первым сказал вслух то, о чем не решались заговорить остальные:
— Стало быть, твой брак могут объявить недействительным.
Услышав глухой удар, Маркус обернулся к окну. На стекле снаружи расползлась тающая снежная клякса. Выглянув в окно, Маркус обнаружил, что Авалон, уже в одиночестве, стоит на истоптанном снегу двора. Прикрыв ладонью глаза от слепящего солнца, она помахала Маркусу.
— Для этого не будет оснований, — сказал Маркус, помахав ей в ответ. — Уж я об этом позабочусь.
Через несколько минут он вышел во двор. Авалон все еще стояла там, и вокруг нее искрился под солнцем снег.
Она смотрела, как Маркус широкими шагами идет к ней. Полы его плаща хлопали на ветру, черные волосы рассыпались по плечам. Маркус улыбался — улыбался ей одной.
К изумлению и безмерной радости Авалон, ощущение правильности происходящего, которое посетило ее во время брачного обряда, до сих пор не поблекло. Напротив — сейчас, когда Маркус шел ей навстречу по заснеженному двору, это чувство лишь обострилось и окрепло.
Авалон поступила верно, согласившись стать его женой, — вопреки всей горечи прошлого, вопреки собственной давней клятве.
Да и кто бы стал винить ее в нарушении клятвы, если Маркус на деле оказался совсем не таким, как ей думалось когда-то? Пускай он сын Хэнока, но он никогда не будет таким, как Хэнок. В тот самый миг, когда Маркус поклялся, что никогда не обидит ее, Авалон всем сердцем поняла: он говорит истинную правду.
Что до других его слов о том, что ему нужна не легенда, а она, Авалон, — этому пришлось поверить на слово. У Авалон не было никаких доказательств, что это так. Да и что могло бы ее убедить?
Все эти дни сородичи Маркуса почти не отходили от нее, ошалев от небывалого восторга: дева-воин стала женой их лэрда, значит, и проклятие Кинкардинов сгинуло бесследно!
Такая убежденная беспечность была не только нелепа, но и просто опасна. И все же Авалон не нашла в себе силы высказать в лицо этим людям, что они не правы. Разве будет кому-то плохо оттого, что она промолчит и позволит им, твердо верящим в легенду, мечтать о блаженном будущем? Авалон от души надеялась, что ее молчание никому не причинит вреда. Она слишком полюбила этих простых, славных людей. Они на самом деле стали ей семьей.
Вера и умение прощать — вот чему, как видно, должна была научиться Авалон. Бальтазар говорил ей, что каждый человек получает в жизни свой урок, и, если это правда, она, Авалон, сейчас усердно учится.
Простить прошлое.
Верить в будущее.
Сейчас, однако, ее больше всего беспокоило настоящее.
Клан Кинкардинов и его предание много лет были главным врагом Авалон. Вражда эта длилась слишком долго, чтобы о ней можно было забыть за считаные дни. Авалон должна была либо всеми силами сражаться с нелепым суеверием, либо сдаться и признать себя частью чего-то громадного, непостижимого, пугающего. Все равно что признать настоящей свою химеру. Так не бывает.
Больше всего Авалон пугало то, как легко было потеряться в этом новом мире — мире тепла, любви, уюта, суеверий и безумных легенд. Стоит ей раз уступить — и этот мир поглотит ее целиком. Нужно быть начеку.
И все же в этом смятенном водовороте самых противоречивых чувств она нашла для себя по крайней мере одну опору. Теперь ей было ради чего жить. Не ради Хэнока, не ради исполнения легенды, даже не ради Маркуса — ради себя самой, своей новой жизни и нового счастья.
Это чувство было так непривычно для Авалон, что она до сих пор не сумела постичь всей его глубины.
Маркус подошел к ней, обнял за талию и легко, без малейшего труда закружил в воздухе. Авалон прильнула к нему и, вопреки своим мыслям, рассмеялась. Мир кружился перед ее глазами: голубой, зеленый, ослепительно белый.
Маркус бережно поставил ее на ноги.
— Ты замерзла, — сказал он. — Ступай в дом, обогрейся.
Из его рта с каждым словом вырывалось облачко белого пара.
— Вовсе я не замерзла, — возразила Авалон.
Но тут же, поглядев в его глаза, поняла, что за этими простыми словами скрывается нечто. То, о чем Маркус не хочет сейчас говорить.
«Месть?» — вопросительно шепнула в ее сознании химера, существо, которого не бывает.
— У тебя есть новости? — не удержавшись, спросила Авалон.
— Пойдем, — настойчиво повторил Маркус, увлекая ее за собой, к замку.
Он привел Авалон в комнату для вышивания, усадил у камина, помог снять плащ. Потом бережно взял в ладони ее покрасневшие от холода пальцы и стал согревать их своим дыханием.
— В такой холод могла бы вернуться в дом и пораньше, — нежно упрекнул он.
Авалон в ответ только покачала головой.
— Я совсем не мерзну, милорд. Не забудь, я ведь росла в этих местах и привыкла к холоду.
Она знала, что Маркуса беспокоит совсем не холод. Этот разговор был только вступлением к главной теме. Она терпеливо ждала, когда Маркус заговорит первым. И дождалась.
— Кит Макфарленд мертв, — сказал он, глядя не на Авалон, а в высокое окно.
— Вот как, — пробормотала она, едва сдержав облегченный вздох. И это все, что Маркус хотел ей сказать?.. Слава богу!
Вслух Авалон прибавила:
— Я ведь говорила тебе, что его наверняка нет в живых.
Маркус наклонился к ней, все так же сжимая в ладонях ее озябшие пальцы.
— С ним умерла и наша надежда узнать, кто подкупил пиктов — Уорнер или Брайс, — проговорил он.
Авалон нахмурилась.
— Наверняка должен быть другой способ разузнать об этом.
— Вполне возможно.
— И какой же?
Маркус искоса, как-то странно глянул на нее, словно хотел увериться в том, чего Авалон пока еще не готова была ему открыть.
— Скажи, Авалон, ты… видишь что-нибудь?
Она отдернула руки, чувствуя, как вновь стремительно холодеют пальцы.
— Не понимаю, о чем ты.
— В самом деле не понимаешь?
В голосе Авалон мелькнула тень раздражения.
— Нет.
Маркус умиротворяюще развел руками.
— Ладно, пусть так. Извини. Только не злись.
— Я не злюсь, — пробормотала она, изо всех сил стараясь сдержаться. — У меня нет причины злиться.
— Суженая… — Маркус встал, привлек ее к себе и не отпускал до тех пор, пока Авалон сама не обвила руками его талию. Тогда он наклонил голову и легонько поцеловал ее волосы. — Извини, — повторил он. — Я просто подумал, что ты могла бы…
— Нет! — перебила.она. — Ты ошибаешься. Не путай меня с легендой, милорд.
— Это мне и в голову не приходило, — вздохнул он. — Послушай, я знаю, что ты не хочешь говорить об этом, но не пора ли тебе…
Авалон рванулась, отпрянула, и в глазах ее блеснуло отчаяние.
— …понять, — упрямо продолжал он. — Понять, кто ты есть и что такое твой дар.
Маркус ощутил, как она мгновенно сжалась, замкнулась, словно была за тысячу миль отсюда, а не замерла в его объятьях.
— Нет у меня никакого дара, — едва слышно проговорила она.
— Ты укротила обезумевшего коня, — сказал Маркус, не разжимая объятий. — Ты, как и я, учуяла тогда в долине запах серы. И я знаю, хоть ты и отрицала это, что, когда я отдал тебе записку, присланную из Трэли, у тебя было видение.
Нижняя губа Авалон предательски задрожала. Отчаяние придало ей силы; она рванулась снова, сумела вырваться из его объятий, попятилась, безмолвно крича: «Нет!» Сердце Маркуса болезненно сжалось; он проклинал свою настойчивость, но поделать ничего не мог: слишком многое было сейчас поставлено на карту.
— Авалон! Я прошу тебя об этом не ради Хэнока и не ради легенды, только ради нас, нас обоих! Не ужели тебе не приходило в голову, что Уорнер захочет опротестовать наш брак? Неужели ты не знаешь, как легко, имея деньги, добиться того, чтобы брак признали недействительным? У нас нет другого выхода, Авалон. Нам нужна помощь. Любая помощь!
Авалон молча смотрела на него — бледная, с дрожащими губами. Его возлюбленная, невеста, жена.
— Прошу тебя, — мягко проговорил Маркус. — Мне.нужна твоя помощь. И я знаю, что ты смогла бы мне помочь, если б только захотела.
— Ты думаешь, я не хочу тебе помочь? — спросила Авалон, и губы ее задрожали сильнее. — Думаешь, я стала бы тебе отказывать, если б только могла это сделать? Ты просишь невозможного! Этого нет слышишь ты — нет!
Маркус понял, что зашел слишком далеко. Авалон еще не готова открыто признать, что она необыкновенная женщина. Сейчас она целиком поглощена своими нелепыми страхами. Ему было мучительно больно оттого, что они вдруг оказались противниками. Хуже того, Авалон сейчас страдает по его вине.
— Конечно, нет, — ласково согласился он. — Извини меня, любимая. Извини. Я знаю, что ты ни когда не отказала бы мне в помощи.
И, шагнув к Авалон, он поспешно поцеловал ее, прежде чем она успела бы его оттолкнуть.
— Извини, — прошептал он снова, не отрываясь от ее губ. — И забудь о том, что я говорил.
Поцелуй был долгий и нежный, но если вначале Маркус хотел только успокоить Авалон, то очень скоро он забыл о своем благородном намерении. Губы его стали жадны, настойчивы, властны, и Авалон, позабыв обо всем, пылко отвечала на его поцелуи. Сплетясь в объятьях, они разом опустились на яркий, призывно мягкий ковер перед камином…
— Лэрд! Ты здесь, лэрд?
Авалон замерла; Маркус, не размыкая объятий, повернул голову к двери. Благодарение богу, что он не забыл закрыть ее, когда они вошли в комнату!
— Не сейчас, — отчетливо произнес он.
— Прошу прощенья, лэрд, но меня послал мавр. В конюшне обвалилась крыша.
— Что? — переспросил Маркус, перебирая пальцами мягкие серебристые волосы жены.
— Крыша в углу обвалилась, лэрд, от снега, должно быть. С пяток стойл разрушено, да еще молодой Джек едва не сломал руку, когда пытался вывести коня…
Авалон уже села. Маркус, неохотно встав, помог подняться и ей.
— Сейчас приду, — бросил он в сторону двери.
Авалон взглянула на него, и желание, только что пылавшее в ее глазах, сменилось беспокойством.
— Извини, — в который уже раз повторил он.
— Мне пойти с тобой?
— Нет, — ответил Маркус. — Побудь в тепле. — Он нежно провел ладонью по ее щеке. — Жаль, что мы не успели…
— Иди, — улыбнулась она. — И будь осторожен. У нас впереди еще целая ночь. К тому же я все равно обещала Теган, что зайду к ней.
— Теган? — удивился Маркус.
— Это кухарка, — мягко пояснила Авалон.
Обнявшись, они дошли до самой двери, и на пороге Маркус крепко и страстно поцеловал ее. Поцеловал так, чтобы она до самой ночи думала об этом поцелуе, а не о его злосчастной просьбе.
— Ох, миледи, неужели вы вправду хотите нам помогать? Я-то собиралась только зайти с вами в кладовую, а не приставлять вас к работе.
Теган явно смущал вид жены лэрда, которая с кухонным ножом стояла перед горкой репы.
— Ты вовсе не приставляла меня к работе, — заметила Авалон. — Я сама вызвалась помочь. Мне нравится работать на кухне. Скоро из конюшни явится толпа голодных мужчин, так что помощь тебе не помешает.
— Ох, и верно, — согласилась Теган, озабоченно оглядев кухню.
Обвалившуюся крышу в конюшне вряд ли можно было назвать несчастьем, однако она прибавила обитателям замка лишних хлопот. Большинство мужчин отправились чинить крышу, торопясь успеть до темноты, пока снова не пошел снег. Добровольные гонцы сновали из конюшни в кухню и главный зал, сообщая, что дела не так уж плохи, как показалось вначале. Кони не пострадали. Никто из конюхов не попал под рухнувшие балки. Правда, в крыше теперь зияла громадная дыра, и не миновать очередного снегопада. Придется поспешить, чтобы управиться с работой в срок.
Авалон принялась нарезать репу, в глубине души наслаждаясь кухонной суетой и оживленной болтовней женщин. Помогать на кухне явились все, кто был свободен от других дел: в трудную минуту клан Кин-кардинов действовал слаженно и дружно.
Справа от Авалон усердно трудилась Грир, слева маленькая Инес собирала в корзину мелко нарезанные ломтики репы.
В кухне, несмотря на мороз, было жарко — три огромных очага горели вовсю, женщины, не отрываясь от дела, болтали и пересмеивались.
Авалон лишь краем уха прислушивалась к их болтовне — почти все ее внимание было поглощено размеренными движениями огромного и отменно острого ножа.
«Что в этом плохого?» — прозвучал в ее мыслях голос, который Авалон сейчас менее всего хотелось бы услышать. Голос химеры.
«Всего лишь посмотреть — что в том плохого?» — вкрадчиво убеждала химера.
Притворяясь, что ничего не слышит, Авалон схватила крупную репу и разрезала ее пополам.
«Всего-то посмотреть», — искушал ее голос вечного союзника и врага.
Лезвие ножа размеренно взлетало и опускалось.
«Ради нас, — сказал Маркус, — я прошу тебя ради нас…»
«Что в том плохого?»
Из-под ножа сыпались мелкие желтоватые ломтики репы.
«Всего-то посмотреть…»
Авалон отрешенно увидела, как острый нож, соскользнув по сочному ломтику репы, глубоко вонзился в ее ладонь. Тотчас брызнула кровь, но ей, как ни странно, совсем не было больно. Так красиво: алая кровь проворной струйкой стекает по лезвию, расползается на оструганном столе, а ладонь все бледнее и бледнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33