Отыщет себе подходящий монастырь, удалится туда и будет ждать, когда настанет время вернуться в Трэли…
И тут в ее ликующие мысли ворвалось непрошеное воспоминание.
Та девочка в долине была искренне взволнована тем, что Авалон уколола палец о шип ежевики. Она забыла о собственных бедах, чтобы позаботиться о невесте лэрда. То, что было для нее привычными неприятностями, не пристало сносить Авалон. Девочка так горячо сострадала невесте, словно это она, а не Авалон уколола палец.
Надо будет послать в Савер помощь. Овец, зерно, деньги — все, что получится. Авалон знала, что не может, не хочет бросить клан на произвол судьбы. Эти славные люди не в ответе ни за тяготы ее детства, ни за жестокий нрав прежнего лэрда… ни за легенду, которая одна и питает их надежды на лучшее.
«Да, — решила Авалон, — я помогу клану. Когда окажусь в Англии».
Дверь открылась. Вошел маг и по своему обыкновению низко поклонился.
— Тебя хотят видеть, леди, — сказал, он. — Пойдешь?
Наконец-то!
Авалон почти не видела замка. Залы, через которые вел ее Бальтазар, были ей совершенно незнакомы, хотя выглядели они так же, как главный зал, — сводчатые потолки, черно-серые колонны. Почти все двери по пути были закрыты. В конце очередного зала маг остановился у одной из таких дверей. Тут толпились люди, ближе к дверям — мужчины, поодаль — женщины. Авалон заметила Нору, которая вполголоса болтала о чем-то с незнакомой Авалон женщиной. Остальные по большей части молчали, напряженно прислушиваясь к тому, что происходит за дверью.
Толпа расступилась перед магом, который вел за собой Авалон. У двери стояла стража — солдаты Генриха и Малькольма. Шотландцы небрежно привалились к стене, явно мечтая о доброй выпивке, англичане держались прямо и мрачно. Заметив Авалон, все часовые разом дерзко уставились на красавицу, чье похищение вызвало переполох среди столь высокопоставленных особ.
Авалон направилась к двери и сама распахнула ее. Быстро пройдя мимо застигнутых врасплох солдат, она решительно вошла в комнату.
За длинным столом сидели четверо мужчин. За их спинами стояли еще двое солдат — на сей раз из церковной гвардии и вооруженные до зубов. Перед всей этой компанией стоял Маркус, и Авалон, едва она шагнула в комнату, охватило предчувствие неотвратимой беды.
Маркус был вне себя от ярости. Гнев его извивался бесплотной змеей, пронизавшей все его существо; казалось, еще немного — и эта змея обретет плоть, вырвется наружу, раздирая тело своего хозяина.
Авалон оцепенела. Она видела то, чего не мог увидеть никто из присутствующих — ни солдаты, ни надменные гости, ни даже Бальтазар.
Маркус был на грани срыва. В нем точно натянулась до предела тонкая дрожащая нить; еще миг — и она, не выдержав напряжения, лопнет, и тогда случится нечто страшное. Маркус даст волю своей ярости, и солдаты Церкви зарубят его прежде, чем успеют вмешаться воины Кинкардинов.
Авалон смутно понимала, что бесплотная змея, овладевшая Маркусом, тварь иного рода, чем живущая в ней химера. Прежде всего, химера никогда не пыталась овладеть ею всецело. Она была по сути своей безвредна. Змея, с которой приходилось бороться Маркусу, совершенно завладела им и вот-вот погубит его окончательно.
Авалон не знала, что ей делать. Она думала только о собственном спасении, но сейчас надо было спасать положение. Маркус, одержимый демоном, которого не видит никто, кроме Авалон, мог натворить бог знает что.
Услышав ее шаги, он повернул голову. Из его глаз на Авалон с тупым, звериным бешенством воззрилась змея.
Авалон шагнула к нему и, выдержав немигающий взгляд змеи, посмотрела на четверых гостей клана — посланников Малькольма и Генриха и двоих людей Церкви.
Люди Церкви — вот где опасность. Вот кто пробудил демона.
На них были белоснежные туники с вышитыми красными крестами, из-под туник виднелись кольчуги. То были мужчины средних лет, с одинаково поджатыми губами и ханжескими глазами. С виду они казались совершенно безвредными. Но все же именно они ухитрились пробудить в Маркусе эту зловещую змею!
— Леди Авалон де Фаруш? — слегка гнусаво осведомился один из них.
Змея, овладевшая Маркусом, угрожающе поигрывала кольцами.
— Да, — ответила Авалон.
Она остановилась рядом с Маркусом, так, чтобы он мог краем глаза видеть ее. Отчего-то ей казалось крайне важным оставаться в поле его зрения.
Посланник Генриха подался вперед, указав на повязку, в которой покоилась рука Авалон.
— Вы были ранены, миледи?
Маркус повернул голову, и его овеществленный гнев уставился на нового врага.
— Случайно, — ответила Авалон. — Рана пустяковая, милорд.
— Зачем же тогда повязка? — спросил посланник папы.
Авалон пожала плечами.
— Всего лишь предосторожности ради. На самом деле я в ней не нуждаюсь.
Все четверо не сводили с нее недоверчивых глаз. Посланник Генриха задумчиво гладил бороду. Авалон ощутила, что змея Маркуса напряглась, готовясь к прыжку.
Еще немного — и он не выдержит, сорвется. Чтобы удостовериться в этом, Авалон даже не нужно было смотреть на Маркуса. Она чувствовала его, как самое себя.
Нет, она не допустит, чтобы Маркус погиб вот так, бессмысленно и глупо, да еще из-за нее!
Авалон приняла самый беспечный вид, на который была способна, и вынула руку из повязки. Протянула ее перед собой, легонько шевеля пальцами. Потревоженное плечо взвыло от боли. Сняв повязку, Авалон бросила ее на пол и мысленно похвалила себя за естественную плавность этого движения.
— Я совершенно здорова, милорды, — вслух сказала она.
— Леди Авалон, — промолвил старший из посланников папы, — до нас дошло, что вы были похищены силой и доставлены сюда против вашей воли. Это правда?
— Правда, — после краткой паузы подтвердила Авалон.
— Уорнер де Фаруш обратился к Церкви с официальной жалобой. Он заявляет, миледи, что имеет преимущественные права на вашу руку. Так ли это?
— Преимущественные права? — Теперь Авалон колебалась дольше, подыскивая наилучший ответ.
Маркус повернулся к ней. Авалон заглянула в его глаза — и, внешне сохраняя спокойствие, ужаснулась, ибо поняла, что змея готова к прыжку.
— Видимо, и знатные гости тоже почуяли опасность. Миледи, — твердо сказал старший посланник папы, — мы желаем поговорить с вами с глазу на глаз.
— Нет, — зловеще тихо выдохнула змея устами Маркуса.
— Милорд, мы твердо намерены поговорить с леди наедине! — Посланник Генриха с вызывающим видом поднялся из-за стола.
Крохотной доли секунды хватило Авалон, чтобы положить руку на плечо Маркуса, но она едва не опоздала. Он уже напрягся, готовый нанести удар. Глаза его излучали смертоносный холод.
— Милорд, — мягко произнесла Авалон, одновременно обращаясь к нему и мысленно.
Маркус дрогнул и на миг отвлекся. Авалон только это и было нужно. Теперь он смотрел на нее, и в убийственно светлых глазах мелькнула тень неуверенности.
— Милорд, — повторила она тише, — ты у меня в долгу. Пусть это будет моя просьба.
Змея затрепетала, слабея под напором ее мысли. Авалон усилила натиск.
— Ты сказал, милорд, что исполнишь мою просьбу, — твердо проговорила она.
Все молчали, с изумлением следя за этой сценой.
— Я прошу не так уж многого. — Авалон огляделась в поисках поддержки и увидела мага, который все так же стоял у двери. — Если ты сомневаешься, оставь здесь этого человека. — Она кивком указала на Бальтазара и вновь обратилась к высоким гостям: — Уверена, что это всех устроит, не так ли, милорды?
— Да, устроит, — впервые за все время подал голос посланник Малькольма. И с вызовом поглядел на своих спутников.
Маркус, однако, не шелохнулся даже тогда, когда Бальтазар подошел к нему и с бесстрастным видом поклонился, прижав ладони ко лбу. Маркус мрачно уставился на него, сжав побелевшие кулаки.
Бальтазар проговорил что-то на незнакомом языке. Лишь тогда Маркус повернулся спиной к высокородным гостям и, держась неестественно прямо, вышел.
«Теперь будет легче», — подумала Авалон.
Змея ослабила хватку, и человек одолеет ее. Когда она в следующий раз увидится с Маркусом, он снова будет самим собой. При этой мысли Авалон позволила себе немного расслабиться.
— Что ты за человек? — сурово спросил один из церковников, с неодобрением глядя на смуглое, покрытое татуировками лицо Бальтазара.
— Ничтожный слуга, ваша милость, слуга из Святой Земли, — ответил маг, и Авалон испугалась, что эти люди могут придраться к его словам, сочтя их двусмысленными.
Они, однако, ничего не заметили. Небрежным взмахом руки церковник велел Бальтазару отойти.
— Кинкардин привез его из крестового похода, — пояснил второй церковник, и королевские посланники понимающе закивали.
Маг опять поклонился и, отступив в темный угол, совершенно растворился в тени.
— Леди Авалон, — снова заговорил старший церковник, тот, что не заметил, с каким царственным величием держится Бальтазар. — Твои кузены, лорд де Фаруш и его брат, Уорнер де Фаруш, обратились с жалобой к их величествам королям Англии и Шотландии и к его святейшеству папе. Они объявляют, что тебя неправедно и силой отняли у них и что они имеют преимущественные права на твою руку.
— Откуда же взялись эти права? — спросила Авалон.
В разговор вступил второй церковник:
— Прежде чем мы продолжим, миледи, нам надлежит задать тебе один вопрос. Не была ли ты… — Он осекся, внезапно вспотев, неуверенно откашлялся. — Словом, леди Авалон, не было ли тебе нанесено оскорбление?
Глупцы! Неужели она стояла бы вот так перед ними, если бы подверглась насилию? Уж, верно, нашла бы способ подать им знак, что дело неладно!
— Мне не было нанесено никакого оскорбления, — громко и ясно ответила Авалон.
Все четверо явно вздохнули с облегчением. Старший церковник продолжал:
— Очень хорошо, миледи. В таком случае я вынужден сообщить, что твое обручение подвергнуто сомнению. Право Кинкардина, разумеется, подтверждено документами. Оспорить их достоверность невозможно.
— Вот именно, — хмурясь, буркнул посланник Малькольма.
— Однако же лорд де Фаруш утверждает, что его брат имеет преимущества перед кланом Кинкардинов. Он заявляет, что заключил с твоим отцом соглашение о твоей помолвке с Уорнером де Фаруш прежде Хэнока Кинкардина.
Немыслимая наглость! Пускай Кинкардины похитили ее, но уж такого она не допустит!
— Я никогда не слышала о подобном соглашении, — объявила Авалон. — Какие у него доказательства?
— Лорд де Фаруш утверждает, миледи, что у него есть все необходимые документы. Он предоставит их к рассмотрению в скором времени.
Второй церковник подался вперед, опершись на локти.
— Пока же это дело не прояснится, ты, леди Авалон, будешь находиться под опекой Церкви. Церковь и решит, кому должна принадлежать твоя рука.
Именно о таком решении Авалон молилась всего полчаса назад: беспрепятственно покинуть замок под защитой этих людей, укрыться в монастыре, а потом, усыпив бдительность своих новых опекунов, самой решить свою судьбу.
Но если она так поступит, то никогда уже не сможет помочь обитателям Савера, потому что не сможет распоряжаться своим состоянием. Выходит, Кинкар-дины не получат от нее помощи. Никогда не сумеет Авалон послать им зерна, овец или денег, дабы загладить свою тайную вину перед этими добрыми людьми, которые видят в ней свою единственную надежду.
К тому же, если она останется под опекой Церкви, Брайс и Уорнер могут все же доказать свою правоту и заполучить Авалон, а вместе с нею и все ее состояние.
Одна мысль об этом казалась невыносима.
Что угодно, только бы не оказаться во власти убийцы! Уж лучше умереть! Уж лучше…
Остаться здесь.
Да, остаться здесь, в Савере, — и ждать. Наблюдать. Строить планы на будущее. Здесь, вдали от алчных лап Брайса, Авалон смогла бы наконец сама распорядиться своей судьбой и прежде, чем навсегда уедет отсюда, помочь Кинкардинам.
— Увы, добрые милорды, — вслух сказала Авалон, ставя на кон свою судьбу, — боюсь, что я не смогу поехать с вами. Не так давно я упала с коня и пока еще не в силах вынести долгий путь.
— Что такое? — удивился посланник Генриха. — Ты ведь говорила, что здорова!
— Плечо мое здорово, милорд, но… — благодарение богу, ей удалось покраснеть, и смущенно запнуться. — Я сильно расшибла бок, милорд, и ушиб еще не вполне зажил. Спросите хоть вот этого человека. — Авалон указала на мага. — Это он лечил меня.
— Раб! — буркнул посланник Генриха. — Поди сюда.
Бальтазар подошел и поклонился. Авалон восхитилась его самообладанием.
— Это правда, раб, что леди расшиблась?
— Чистая правда, милостивый господин. Она упала с горячего скакуна и сломала ребро. Если бы сейчас ей пришлось ехать верхом, ее здоровью был бы нанесен непоправимый вред.
— Да неужели! — фыркнул посланник Генриха. — Что ты, раб, вообще смыслишь в этом?
Бальтазар ответил ровно, без тени гнева:
— Я, милостивый господин, много путешествовал. Я обучался у лекарей в Александрии, в Сиене, а также в Иерусалиме.
— Языческим чарам, конечно, — пробормотал старший церковник.
— Я, ваша милость, примкнул к Церкви еще в Святой Земле. И с крестом на плечах совершил паломничество в Вифлеем.
— Но ты отмечен языческими знаками! — возразил посланник Генриха. — И на лице у тебя дьяволова отметина!
— Таков, милостивый господин, обычай моего народа — покрывать лицо различными знаками. Это случилось до моего обращения к Христу. Я из братии монастыря Святого Симеона.
— Коптский монастырь? — Церковники обменялись взглядами, затем посмотрели на мага.
— Так ты монах? — спросил старший.
— Я ношу на себе знак Христа. — Бальтазар неспешно распахнул скрепленные у горла одежды.
На груди его было вытатуировано распятие.
— Тоже отметина, однако господа нашего! — почти с восторгом заметил младший церковник.
— Коптские христиане склонны к мистицизму, — с сомнением проговорил старший.
— Однако же они поклоняются Христу, — возразил младший. — Монах не стал бы нам лгать, какого бы он ни был ордена.
— И все же мы в затруднительном положении, — с досадой заметил старший церковник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33