Ему нужны были факты.
Авалон позволила ему действовать, и Маркус не сомневался, что с ее стороны это было именно позволение. Эта хрупкая внешне девушка была настоящим воином, вполне способным уладить свои дела без посторонней помощи. И однако она, невесть по каким причинам, поделилась с Маркусом сведениями, жизненно важными для самого личного дела, какое только может быть у воина, — для мести. И не потому, что у нее не было другого выхода. Просто она сама так захотела.
«Что ж, — решил Маркус, — еще одна маленькая победа». Теперь он сделает все, чтобы Авалон не отправилась в одиночку мстить своим коварным кузенам.
Первым его порывом было снова посадить ее под замок, упрятать подальше, укрыть, защитить. Когда она, гордая своим большим уловом, вместе с ним возвращалась тем утром с рыбалки, Маркусу стоило огромного труда позволить ей вернуться в свою комнату. Сам он ушел в кабинет и долго сидел там, невидяще глядя перед собой, пока не избавился от желания снова сделать Авалон своей пленницей, разумеется, ради ее же блага. Но это был неверный путь, и Маркус нашел в себе силы от него отказаться.
Наконец он справился с этим порывом и отправился подбирать людей, которые поедут к Макфар-лендам. Авалон, сама того не желая, дала ему возможность переломить ее упрямство. Если Маркус сможет доказать, что набег на Трэли был устроен по наущению нынешнего лорда де Фаруш, все права Уорнера на руку Авалон лопнут, как мыльный пузырь. Тогда Маркус победит.
И Авалон неизбежно будет принадлежать ему.
Ей не удастся удалиться в монастырь — в этом Маркус был твердо убежден. Авалон придется стать его женой.
Ее решимость покинуть Савер заметно ослабла. И так уже Маркус отыскал брешь в ее защите и с тех пор неустанно закрепляет свой успех. Она полюбила клан. Она прижилась в Савере. Она стала здесь своей, почти так же прочно, как каждый из них.
Пускай Авалон пока и не сознает этого, но она вправду одна из них. Со временем она сама это поймет. Маркус дает ей время разобраться в себе.
Пускай себе бродит по замку, пускай говорит, с кем захочет. Пускай понемногу становится частью здешней жизни — тем труднее будет ей потом покинуть клан, расстаться с Маркусом. Так будет.
Сейчас Авалон бродит по замку где-то неподалеку от его комнаты. Маркус знал это точно, хотя никто не сообщал ему об этом. Он просто чувствует ее. Когда он говорил Авалон, что всегда сможет найти ее, то была, господь свидетель, чистая правда. Он чувствует прикосновение ее мыслей. Именно это в конце концов помогло ему оставить Авалон на свободе. Пускай себе бродит где захочет. Все равно от него она никуда не денется.
Авалон подставила лицо южному ветру, приятно холодившему разгоряченные щеки. Близился вечер, но ей все так же не хотелось возвращаться в свою комнату, которая с каждым разом казалась Авалон все теснее и теснее. После рыбалки она попыталась вздремнуть, но так и не уснула. Ворочалась на постели, отгоняя непрошеные видения, в которых неизменно было только одно — Маркус.
Вот он идет по осеннему, тронутому золотом лесу.
Вот он, по-мальчишески улыбаясь, протягивает ей хлеб.
Вот он поздравляет Авалон с ее первым уловом.
Маркус, Маркус, Маркус…
За ужином он снова казался таким далеким. Он опять стал лэрдом и только лэрдом. Авалон до сих пор застигало врасплох такое стремительное преображение. Он переговаривался со своими сородичами, вежливо беседовал с Элен о ее успехах. Авалон знала, что он послал своих людей к Макфарлендам и теперь все время думает об этом. Во время ужина он почти не смотрел на нее.
Бродя по залам Савера, Авалон втайне восхищалась его поистине царственной величавостью. Конечно, замок сильно обветшал, но это не беда: кое-где уже благодаря ее подарку начался ремонт. Вчера мужчины, сменяя друг друга, по очереди чинили крышу конюшни, латая дыры и укрепляя балки, чтобы кровля могла выдержать тяжесть зимнего снега.
Авалон приятно было думать, что все это стало возможно лишь благодаря драгоценностям, которые она получила в наследство от матери. Работа, конечно, предстоит немалая, но теперь у клана есть средства, чтобы довести ее до конца.
Часовые на башне поприветствовали ее, и Авалон охотно ответила им, довольная тем, что запомнила их имена.
Ей нравилось здесь, наверху, выше самых высоких деревьев, под самым небом. Отсюда были видны все окрестности на много миль вокруг, оттого Авалон казалось, что она свободна. Почти свободна.
Неподалеку от нее, в нише каменного зубца, устроили гнездо жаворонки, и Авалон слышала, как они умиротворенно воркуют друг с другом.
Она обогнула угол башни и с изумлением обнаружила, что воркуют вовсе не жаворонки. Бальтазар, наклонившись над гнездом, словно беседовал с птицами, и они — вот чудо — внимательно слушали его.
Увидев Авалон, маг издал короткую трель. Точь-в-точь как та, которую Авалон слышала в отцовском саду в ночь, когда ее похитили из Трэли.
Она остановилась, ошеломленно глядя на Бальта-зара, и он, издав еще одну трель, низко поклонился девушке.
— Ты и вправду маг! — не сдержавшись, выпалила она.
Бальтазар улыбнулся:
— Не думаю, миледи.
Авалон подошла ближе, зябко обхватила себя руками — становилось все холоднее. Быть может, виной тому была призрачная свобода, которую ощущала она на вершине башни, или же темнота, милосердно укрывшая от чужих глаз отметины дьявольского проклятия на землях клана. Как бы то ни было, Авалон расхрабрилась и бросила магу:
— Но ведь прошлой ночью в кабинете ты сам приказал мне слушать сон!
— Верно. И ты слушала?
— Ты должен знать, что произошло.
— Я всего лишь жалкий слуга, леди. Я ничего не знаю.
— Жалкий слуга, как же! — фыркнула она. — Морочь этим тех, кто не может увидеть твою суть.
— А ты, стало быть, можешь?
Авалон замялась, лишь сейчас сообразив, что попалась.
— Ну… ты все же не просто слуга, — запинаясь, закончила она.
Бальтазар отвернулся от нее, поглядел на жаворонков.
— Немногим дано видеть так, как тебе. И все же ты проклинаешь свой дар. Прячешься от него. Удивительно!
— Я вижу столько же, сколько и другие, — возразила Авалон.
Она вдруг испугалась, сама не зная почему, быть может, оттого, что замерзла, а этот человек говорит ей то, чего она не хочет слышать.
— Разве ты не видела змею? Не ощутила вкуса воды? Не побывала в пустыне?
— Нет, — солгала Авалон. — Это все пустые видения.
— Печальное противоречие. Та, которой дано столько видеть, добровольно ослепляет себя.
— И вовсе это не противоречие! — Авалон крепче обхватила себя руками за плечи, пытаясь согреться. — Все, что я видела или слышала, можно объяснить. Необъяснимого не существует!
Бальтазар издал певучую трель, и один из жаворонков с готовностью ответил ему.
— Суеверие — удел невежд, — прошептала Авалон.
— Это верно, леди, но как много на свете того, что не объяснишь одним только суеверием! Мир огромен. Господь велик. Нельзя постичь всего.
— Ты же говорил, что отрекся от своих обетов, — уязвленно заявила Авалон.
— Я отрекся от церкви, а не от бога. — Бальтазар вдруг громко, от души рассмеялся. — От бога невозможно отречься! Он — повсюду, он — все!
Маг повернулся к ней и подошел так близко, что Авалон различала узоры татуировки на его лице.
— Бог даровал тебе великую силу, леди, — низким, почти гипнотическим голосом проговорил он. — Это твоя судьба. И ты от нее не уйдешь.
— Нет! — выкрикнула Авалон и, оттолкнув его, почти бегом бросилась к двери, которая вела вниз, на лестницу.
Бежать, бежать — куда угодно, лишь бы подальше от этого разговора!
Лестницу окутывал сумрак. Авалон замедлила бег, осторожно, шаг за шагом, начала спускаться по крутым ступенькам.
Как же глупо она себя повела! Поддалась своим страхам и убежала, как дитя, напуганное разговорами о привидениях.
Теперь Авалон сожалела об этом и хотела даже вернуться. Надо найти Бальтазара и доказать ему, что он не прав.
Но уже наступает ночь, а это достаточная причина для того, чтобы не возвращаться. Она устала. Она почти не спала прошлой ночью. К утру обвинения мага сами собой развеются как дым, — надо только не думать о том, что он сказал.
Уходя, она зажгла в комнате смоляные факелы, воткнутые в железные кольца на стенах, поскольку знала, что вернется уже вечером, когда совсем стемнеет. Сейчас, к удивлению Авалон, все они были погашены. Горела только свеча, стоявшая на столике. И лишь мгновение спустя она поняла, в чем дело.
В комнате ее ждал Маркус. Он стоял у окна, как часто делала сама Авалон, хотя вряд ли по той же причине. Она замерла в нерешительности, не зная, удивляться или нет этому неожиданному визиту. В глубине души Авалон ждала, надеялась увидеть здесь Маркуса.
Широко распахнув дверь, она остановилась на пороге комнаты.
— Тебе что-нибудь нужно, милорд?
— Я вот все гадаю, — сказал он, не оборачиваясь, — отчего тебя так влечет монашеская жизнь?
Авалон обреченно закрыла глаза. Ей до смерти не хотелось заводить сейчас этот разговор. Все равно она не могла бы ответить на вопрос Маркуса.
— Милорд, прошу тебя уйди. Я слишком устала, чтобы ссориться с тобой.
— Я и не хочу с тобой ссориться. — Маркус повернулся к ней. В уголках его рта дрожала чуть заметная усмешка. Слова Авалон позабавили его. — Тебя это, может, и удивит, но я вообще не люблю ссориться.
Девушка отвернулась, мельком посмотрела на дымящийся фитилек одиноко горящей свечи.
— Ты уйдешь или нет?
— Значит, я должен сделать выбор? Либо ссориться, либо уйти?
— Похоже на то.
Маркус все так же усмехался краешком губ.
— Неужели я тебе так неприятен?
Авалон прислонилась к косяку двери, не в силах отделаться от ощущения, что ее загнали в угол.
— Если ты хочешь поспорить о моем решении уйти в монастырь — то да.
— А если я хочу поговорить о нашей свадьбе?
— Свадьбы не будет, — отрезала она, — значит, и говорить не о чем.
— А если я хочу поговорить об исполнении предсказания?
— Зачем ты здесь? — перебила она.
Маркус наклонил голову к плечу, одарил Авалон пронизывающим взглядом.
— Судя по всему, для того, чтобы поссориться с тобой.
— У тебя это прекрасно получается.
— Рад слышать, что у меня хоть что-то получается. — Маркус отошел от окна и, взяв в руки свечу, стал разглядывать ее горящий фитилек.
— Я думал, что сумею это сделать, — помолчав, сказал он фитильку. — Я думал, что смогу дать тебе время. Теперь выходит — вряд ли.
Странная, непривычная нежность шевельнулась в груди Авалон, когда она смотрела на его профиль, освещенный пламенем, на черный непокорный завиток, упавший на лоб. Ей вдруг захотелось отбросить со лба эту непослушную прядь. Ее так тянуло поддаться этому искушению, что у нее мучительно сжалось сердце.
— Я просто хочу спать, — тихо проговорила она.
— Спать легче, чем спорить, верно? — отозвался он все с той же затаенной усмешечкой.
Авалон ничего не могла на это ответить; прилив нежности сменился волной раздражения на его двусмысленную и неуместную болтовню. Подойдя к столику, она решительно взяла из рук Маркуса свечу и вернула ее на место.
— Милорд, я буду тебе крайне благодарна, если ты сейчас же уйдешь.
Маркус поднял глаза — и взгляды их встретились.
«Авалон, суженая, будь моей».
Девушка опешила, пораженная чистотой его мысли, безудержной силой пылавшего в нем желания.
Маркус молча смотрел, как она отступает, качая головой, — то ли не верит тому, что услышала, то ли отвергает его.
Авалон метнулась к двери, одержимая лишь одной мыслью — бежать, скрыться от него. Маркус понял, что не может этого допустить. Нельзя, чтобы Авалон в страхе убегала от него. Он всего лишь хотел показать, как она ему дорога.
Не задумываясь, Маркус бросился следом. В два прыжка он нагнал ее — уже в коридоре, — схватил за руку, хотел что-то сказать…
Вспышка боли — и вот он уже лежит навзничь на полу, оторопело глядя снизу вверх на Авалон.
Она все еще обеими руками сжимала его руку, тяжело дышала, и вид у нее был такой же оторопелый.
— Извини, — пробормотала она, выпустив его руку. — Я не хотела… Просто…
И, безмолвно попятившись, Авалон нырнула в свою комнату, с грохотом захлопнув за собой дверь. В коридоре едва слышно рассмеялись.
Маркус сел, морщась и стараясь не глядеть на Баль-тазара.
— Я слыхал, Кинкардин, что терпение — величайшая из добродетелей.
Бальтазар подошел к другу и, глядя на него сверху вниз, продолжал:
— Полагаю, тебе не помешало бы овладеть этой добродетелью. Уверен, она придется тебе как нельзя кстати. — Он протянул руку и помог Маркусу подняться. — Между тем я могу дать тебе превосходное снадобье, чтобы полечить голову.
— У меня не болит голова, — мрачно ответил Маркус.
— Ах, вот как! — протянул Бальтазар. — Увы, я не знаю снадобий для уязвленной гордости.
Они пошли по коридору. Маркус рассеянно потирал затылок.
— Собственно говоря, — сказал он, — я имел в виду совсем другую часть тела.
И Бальтазар, который всегда точно знал, что его друг имеет в.виду, снова рассмеялся.
— Увы, у меня нет лекарства и от разбитого сердца.
Два дня подряд замок и прилегавшие к нему земли утопали в густом тумане. Авалон перенесла занятия воинским искусством в главный зал. Всякий раз находилось множество добровольных помощников, которые оттаскивали к стенам столы и скамьи, чтобы расчистить место для упражнений. Теперь среди ее Учеников были не только дети, но и взрослые — шестеро мужчин и две женщины, в том числе Элен. Другие обитатели замка теснились поблизости, наблюдая за каждым движением учеников, и разражались радостными воплями, когда кому-то из детей удавался особенно сложный трюк.
Маркус тоже неизменно присутствовал на занятиях, хотя ни разу не сделал попытки присоединиться. Впрочем, Авалон знала, что он запечатлевает в памяти все увиденное, — и старалась не показать, как это ее беспокоит. Маркус не говорил ни слова. Он только смотрел на нее задумчивым взглядом, скрестив на груди руки, и в этой позе ей смутно чудился вызов.
Главное же, Авалон могла бы поклясться, что, куда бы она ни пошла, ей неизменно казалось, что Маркус смотрит на нее, даже если его в это время не было поблизости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33