Однако он уже давно заметил, что всякий раз, когда его посещали подобные мысли, Авалон мрачнела и погружалась в угрюмое молчание. И потому Маркус только, как всегда, усадил ее на своего жеребца и сам сел в седло позади нее.
Буря между тем ярилась все сильнее; Маркус с детских лет не помнил такой непогоды. И люди, и кони все ниже наклоняли головы, спасаясь от потоков ледяной воды, от неистовых порывов ветра.
Оглушительный рокот грома раздавался все ближе. Кони с каждым раскатом испуганно мотали головами. Небо то и дело рассекали ветвистые молнии, вспыхивая все ярче и ближе.
Авалон приходилось прятать голову под краем тартана, который натянул над ней Маркус. В другое время она бы с негодованием отвергла его помощь, но всю ее гордость давно уже смыло проливным дождем.
Она давно уже промокла насквозь, но теперь вдобавок все ее тело ныло, как избитое. Никогда еще Авалон не чувствовала себя такой несчастной и жалкой. Тартан, растянутый над ее головой, тоже, конечно, промок, но он хотя бы защищал лицо от хлеставшей с неба ледяной воды. Авалон понимала, что Маркусу нелегко все время держать руку вот так, на отлете, чтобы защитить ее от дождя и ветра, и сама перед собой притворялась, что втайне злорадствует: пусть пострадает в уплату за свое ослиное упрямство! На самом деле никакого злорадства она не чувствовала. Авалон была слишком измучена, чтобы наслаждаться мстительными мыслями. Ей сейчас хотелось только одного, чтобы это треклятое путешествие поскорей завершилось.
И тут темнота впереди с оглушительным грохотом раскололась. Огромная молния, словно карающая десница господня, ударила в кряжистый дуб и полыхнула так ослепительно и грозно, что Авалон показалось: наступил конец света.
Ее подбросило в воздух и с силой швырнуло прямо в грязь. И наступила тишина — такая страшная, точно в мире совсем не осталось звуков.
В первый миг Авалон сочла это блаженством.
Потом оказалось, что, лежа лицом в грязи, невозможно дышать. Она приподнялась на локтях, со свистом втянула пахнущий гарью воздух и огляделась. По-прежнему не было слышно ни звука, но зрение оставалось при ней, и то, что она увидела, было ужасно.
В первую минуту все заволокла туманная дымка, но потом в глазах у Авалон прояснилось, и перед ней в частых вспышках молний предстал самый настоящий хаос. Люди, верхом и пешие, метались и беззвучно что-то кричали. Кони вертелись, бешено взвиваясь на дыбы. Дуб, расколотый молнией, рухнул на дорогу и пылал, точно факел, будто бы с неба не лились потоки воды.
Рядом с горящим дубом в грязи неподвижно лежал Маркус. Над ним бесновался конь, взвиваясь на задних ногах и в панике молотя воздух передними. Горящий ствол дуба придавил поводья, и жеребец, ошалевший от страха, снова и снова взвивался на дыбы, всякий раз чудом не задевая лежавшего на земле человека.
Не задумываясь, Авалон вскочила и, по-прежнему погруженная в глухоту, побежала к жеребцу, оскальзываясь в грязи и думая только об одном — успеть!
Это был жеребец Маркуса, тот самый, на котором они ехали вдвоем; глаза у него закатились так, что блестели белки. Он скалил зубы, и хотя Авалон все еще не слышала ни звука, она догадалась, что конь громко ржет, объятый ужасом.
«Успокойся, — мысленно, со всей возможной силой велела ему Авалон, стараясь подобраться ближе. — Успокойся, все хорошо, успокойся…»
Жеребец повернул к ней голову, но лягаться не перестал. В завесе дождя Маркус, лежащий на земле, был едва различим.
«Успокойся!»
Краем глаза Авалон заметила, что к ней бежали люди. Но сейчас никак нельзя было отвлекаться. Кто-то попытался схватить ее. Авалон, не задумываясь, отбила его руку, крутнувшись, выбросила вперед ногу и попала во что-то мягкое. Человек упал, беззвучно разевая рот.
Она отвлеклась лишь на миг, но и этого хватило, чтобы огромный конь снова начал чудить. Авалон вновь ощутила его беззвучный вопль. Могучие копыта с силой опустились на раскисшую землю, едва не задев Маркуса. Грязь так и брызнула во все стороны.
«Все хорошо, хорошо, успокойся», — повторяла Авалон, и снова ей удалось отвлечь несчастное животное от его ужаса.
Еще двое бежали к ней справа. Авалон уловила их твердую решимость скрутить и оттащить ее. Она разъярилась не на шутку. Да как они смеют цепляться к ней, если их лэрда вот-вот затопчут насмерть?! Авалон бросилась бежать, стараясь не поскользнуться в жидкой грязи.
Двое мужчин почти нагнали ее, но вдруг остановились, попятились. Из пелены дождя возник маг — он удержал их, чтобы Авалон могла спасти Маркуса.
«Хэй, — мысленно позвала она коня. — Сюда, ко мне, ко мне!»
Жеребец, который снова взвился на дыбы, метнул на нее совершенно безумный взгляд, но все же повиновался и, опуская копыта, всем корпусом развернулся к ней. Теперь Маркус оказался как раз между его передними ногами. Прежде чем конь успел опять подняться на дыбы, Авалон одним прыжком оказалась рядом с ним. Одна ее рука висела, как плеть, но Авалон справилась и так. Здоровой рукой она оглаживала жеребца и заглушала боль в нем до тех пор, пока глаза коня не приняли снова обычный вид. Бешенство, вызванное страхом, прошло.
«Спасибо тебе», — подумала Авалон, сама не зная, к кому обращается.
Маг и несколько горцев уже волокли Маркуса прочь от опасного места, на обочину дороги. Кто-то подошел к Авалон, которая так и стояла, пристально глядя в глаза коня. Теперь все было хорошо. Жеребец успокоился.
Рыжебородый горец что-то говорил Авалон, высвобождая из-под дерева поводья коня. Он все настойчивей толковал о чем-то, и наконец Авалон помотала головой и выразительно постучала пальцем по своему уху — не слышу, мол.
Горец замолчал, наконец-то сообразив, что к чему. Он отвернулся от Авалон и что-то сказал остальным. К Авалон подошел маг, улыбнулся ей одними глазами, и они вместе укрылись от дождя под кроной сосны.
Маркус уже очнулся и сел. Когда Авалон подошла ближе, он попытался встать, и девушка глянула на него с неприкрытой ненавистью.
Ребра ее ныли от боли, она почувствовала это лишь сейчас. Плечо, на которое она упала, болело немилосердно, похоже, вывих. Рука висела вдоль тела как неживая. С ног до головы Авалон была покрыта грязью. Во всем этом был виноват Маркус. Если б он не приказал ехать в такую бурю, сейчас Авалон было бы сухо и тепло — и никакой боли.
Между прочим, если б Маркус не похитил ее, она осуществила бы свои мечты и, укрывшись в тесной монашеской келье, наслаждалась бы покоем, святостью и чистотой. Да что там — если бы Маркус вообще не вернулся из Святой Земли…
Во всем, буквально во всем виноват был только он! И зачем это Авалон вздумалось его спасать?
Морщась от боли, Маркус, прихрамывая, подошел к ней. Он хотел взять Авалон за руку, но девушка резко отшатнулась и, не выдержав, тихо вскрикнула от боли. Маркус нахмурился. Рядом с ней тотчас оказался Бальтазар и стал осторожно ощупывать ее плечо.
Авалон стояла спокойно. Потом Бальтазар сказал что-то Маркусу и другим горцам, которые незаметно окружили их. Авалон уже немного слышала. Слова Бальтазара прозвучали издалека, словно он говорил со дна невероятно глубокого колодца:
— …вывихнуто. Нужно вправить.
Во взглядах, устремленных на Авалон, сострадание смешивалось с твердой решимостью. Горцы думали, что она станет сопротивляться, и были, конечно, правы. Маг опять прикоснулся к ее плечу, но Авалон оттолкнула его, сцепив зубы, чтобы не закричать. Ее мутило от боли. Она отступила назад, но сзади тоже были люди, они окружали ее со всех сторон, а она могла драться только одной рукой.
Маркус встал перед ней и проговорил, четко выделяя каждое слово, чтобы Авалон могла прочесть их по губам:
— Это нужно сделать. Мне очень жаль.
— Не трогай меня! — закричала Авалон.
— Маркус глянул куда-то ей за спину — и тут же ее крепко схватили с обеих сторон. Боль в вывихнутом плече с такой силой отозвалась в боку, что у Авалон подкосились ноги.
Маркус одной рукой взял ее за плечо, другой за руку и — мельком холодно глянув в лицо Авалон — начал тянуть.
Перед глазами от боли запрыгали черные точки. Авалон закусила губу, чтобы не кричать, и по подбородку потекла теплая струйка крови, а потом вдруг что-то сухо треснуло — и наступила темнота.
Она очнулась, стоя на коленях в грязи, перемешанной с сосновыми иголками. Ее поддерживали и пытались влить ей в рот какой-то жгучий напиток. Виски.
Прокушенная губа словно вспыхнула огнем. Авалон сплюнула на землю смесь виски и крови.
— Я тебя ненавижу, — сказала она, зная, что перед ней Маркус.
Он встал и молча пошел прочь, под дождь. За ним потянулись другие горцы, чтобы собрать разбежавшихся коней. С Авалон остался один Бальтазар.
Когда Маркус вернулся за ней, Авалон встретила его враждебным молчанием. Маг извлек из своих одеяний длинный полупрозрачный кушак, ярко-оранжевый, с вышитым солнцем, и смастерил ей повязку для поврежденной руки. Маркус поглядел на повязку, но ничего не сказал — только жестом велел Авалон идти с ним к коню. Двое мужчин помогли ей забраться в седло.
Буря понемногу стихла; три часа спустя, когда отряд подъехал к замку Савер, небо посветлело, и проливной дождь превратился в мелкую морось. Дорога окончательно раскисла. Кони ступали неуверенно, то и дело оскальзываясь в густой грязи. Авалон здоровой рукой держалась за гриву жеребца, чтобы не упасть. На замок она даже не глянула.
Дозорные уже подняли на ноги обитателей замка, и отряд встречала целая толпа. Не обращая внимания на дождь, люди выбежали из замка, чтобы полюбоваться на прибытие лэрда и его невесты.
«Как же их много», — с гордостью и тайным трепетом подумал Маркус. Как же их много — здесь, в деревнях, в горах, верных и храбрых, отчаянных и изможденных голодом. Все они были под его защитой, и в их сияющих лицах Маркус читал надежду и безудержную веру.
Он не может их подвести.
Отряд подъехал к воротам, и кони наконец-то обрели твердую почву под ногами. Всадники остановились за спиной Маркуса. На них выжидательно смотрели сотни глаз.
Маркус осторожно подвинул Авалон вперед и, придержав ее за плечи, приподнялся в седле.
— Клан Кинкардинов! — громко выкрикнул он, и голос его далеко разнесся в стылом воздухе. — Я привез вам нашу невесту! Я привез вам суженую!
Авалон наконец подняла глаза — мокрая, продрогшая, грязная.
— Пошел к черту! — громко и ясно бросила она.
И толпа разразилась радостными воплями.
5.
Авалон отказалась раздеваться на глазах у женщин, которых прислали ей прислуживать.
Женщин было шесть. Они принесли большую лохань и наполнили ее горячей водой, потом насыпали в воду веточек лаванды и мяты. Они ахали и охали над Авалон. Потом принесли ей ячменный отвар, все время приговаривая что-то жалостливое.
Авалон все это было ни к чему. Она хотела остаться одна в этой крохотной комнатке. Она не желала принимать хлопотливую доброту этих женщин, потому что они тоже были ее врагами, хотя и приготовили ей горячую ванну с лавандой.
Но после всего пережитого прошлой ночью и сегодняшним утром у Авалон просто не хватило духу обойтись с ними жестоко.
Она поблагодарила женщин за отвар и горячую ванну. Из последних сил стараясь, чтобы голос не выдал ее, она объявила, что хочет мыться одна, без посторонних. Когда женщины обменялись озадаченными взглядами и притворились, что не понимают ее, — Авалон повысила голос и недвусмысленным жестом указала на дверь. Только тогда они ушли.
Выходя из комнаты, одна из женщин подняла тартан, который Авалон швырнула на пол.
— Я его постираю, госпожа, и высушу, — объявила она, перебросив тартан через плечо.
«Ну и ладно, — подумала Авалон. — Все равно он слишком мокрый, чтобы его можно было сжечь».
Черное платье было ей тесно. Авалон снимала его долго, то и дело присаживаясь, чтобы отдышаться, но все же наконец справилась. От усилий у нее разболелось плечо, но это был пустяк в сравнении с тем, на что оказался похож ее ушибленный бок. Именно поэтому Авалон и не хотела, чтобы женщины помогали ей раздеваться.
Едва увидев громадный багрово-синий кровоподтек, они наверняка с воплями побежали бы к лэрду. Авалон вовсе не хотела, чтобы он об этом узнал. Одному богу известно, что он решил бы тогда предпринять, а у нее, в конце концов, еще осталась гордость.
Авалон медленно, стараясь не делать резких движений, опустилась в приготовленную лохань с горячей водой, наслаждаясь тем, как ароматный жар постепенно омывает ее покрытое грязью тело. Запах мяты и лаванды щекотал ноздри, и Авалон понемногу одолела дремота. Девушка закрыла глаза, откинула голову на деревянный край — и погрузилась в блаженное забытье.
Когда она проснулась, вода уже изрядно остыла. Авалон отыскала оставленный женщинами кусок мыла и хорошенько намылила голову и все тело, с удовольствием отдирая дорожную грязь. Затем она выпрямилась во весь рост и полила себя чистой водой из большого кувшина.
На кровати лежала ночная рубашка из белой шерсти, плотная и мягкая, с вышитым воротом. Авалон едва успела надеть рубашку, как вернулись женщины и, сияя улыбками, поднесли ей кружку с горячим, приятно пахнущим питьем.
Авалон осушила кружку. Это оказался нагретый эль с маслом. — И тут женщины радостно сообщили ей, что это прислал ей мавр и что он желает ей спокойной ночи.
Проклятье! Перед глазами Авалон уже все расплывалось. Женщины отвели ее к кровати и бережно уложили, всего лишь дважды коснувшись ушибленного бока. Впрочем, боль оказалась несильной, и, должно быть, ее смягчило Бальтазарово снадобье.
Когда солнце вышло из-за туч и его косые лучи проникли в комнату, Авалон уже засыпала, успев напоследок едва слышно вздохнуть — вот и конец ее долгому путешествию…
Авалон открыла глаза. Комнату все так же заливал косой солнечный свет, и на миг девушкой овладело смятение. Она знала, где находится, помнила все, что случилось в последние дни, но сколько она спала? Кажется, маг дал ей какое-то усыпляющее снадобье?
Авалон села в постели и осторожно потянулась, стараясь не шевелить больным плечом.
— Как ты себя чувствуешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33