— Иван Федорович, давайте помиримся, — спокойным и умиротворенным тоном предложила Александра.
— С превеликим удовольствием, сударыня, — ответил Тауберг, уже начавший привыкать к подобным эскападам княгини. — Но ежели каждая наша беседа будет сопровождаться подобной бомбардировкой, скоро в моем доме не останется ни одного способного разбиться предмета.
— Я была несдержанна, простите. Полагаю, вам понятны мотивы моего негодования. Другая женщина, не такая мягкосердечная, как я, разбила бы статуэтку о вашу голову, а не о печь.
— Покорнейше благодарю, — усмехнулся Иван, — за проявленное милосердие. И все же мне хотелось бы узнать подробности вашего пребывания на маскараде у Всеволожских.
— Как вы упрямы, — вздохнула княгиня. — Но будь по-вашему, иначе мы опять поссоримся. На маскараде у Всеволожских с галереи я с Нениллой видела все ваши передвижения вокруг невесты князя Сергея. А потом мне стало любопытно, и я последовала за вашей компанией до церкви. Вот и все. И не будем об этом больше говорить, — быстро произнесла Александра, увидев, что Тауберг уже открыл рот, чтобы разразиться обвинительной речью, — потому что я и так знаю, что вы скажете. Прошу вас, — почти умоляюще взглянула она на Ивана, — оставим этот разговор. Уже поздно, и мы оба устали.
Будто подтверждая ее слова, откуда-то из глубины дома донесся мерный бой часов. Они вслушивались в глухие удары курантов, глядя друг другу в глаза, понимая, что начался отсчет какой-то новой, им обоим еще неведомой жизни и ощущая холодок предвкушения и неясной тревоги.
12
На Михайлов день чуть ли не пол-Москвы собралось у церкви святых великомучеников Бориса и Глеба, что на Арбате, лицезреть венчание самого завидного московского жениха князя Сергея Михайловича Всеволожского и загадочной барышни с пикантными восточными глазами, оказавшейся внучкой самого генерал-аншефа его сиятельства князя Лопухина Валериана Тимофеевича.
Барышни и их матушки с глубоким разочарованием и искренней печалью следили за статной фигурой красавца-князя, направлявшейся к алтарю. Мужчины с нотками зависти обсуждали извечное везение Всеволожского, коий смог в сиротке из обедневшего дворянского рода угадать богатую наследницу. И все вместе соглашались, что малютка-невеста божественно прекрасна в подвенечном наряде из алансонских кружев и бархатном манто, подбитом соболями.
Не меньшее внимание публики привлекала и персона шафера жениха — майора Тауберга, который невозмутимо и несколько меланхолично выполнял все положенные по обряду действия.
Происшествие в доме Огонь-Догановского чрезвычайно взбудоражило светское общество. Всякое на своем веку повидали московские старожилы, о многом от отцов и дедов слыхивали: за карточным столом проигрывались и выигрывались целые состояния, гибли репутации и карьеры, нередко самая жизнь игрока обрывалась из-за неудачно легшей карты. Кушем были и крепостные людишки, и любимые борзые, и чистокровные скакуны, даже красавицы-содержанки. Но поставить на кон собственную жену! Сей кунштюк Голицына вызвал негодование благородного дворянского сословия и одновременно жгучее любопытство. Свидетели роковой игры были нарасхват в салонах и гостиных, в их пространных рассказах она обрастала невероятными фантасмагорическими подробностями. Главные действующие лица оставались в тени, а посему еще более раздразнивали воображение окружающих. В толстенной книге Английского клуба было вписано не мало пари, заключенных его членами, о том, как завершатся сии события. Иван был наслышан об том от князя Волховского.
— Прости, Тевтон, не удержался и я, — заявил он Таубергу, поблескивая лукавыми глазами. — Заключил пари на кругленькую сумму с поручиком Тутолминым об исходе сей оказии.
— И на что же ты ставил? — поинтересовался Тауберг.
— А на то, что теперь тебе прямая дорога — под венец. У меня предчувствие, — радостно потирая руки, сообщил Волховской.
— Ну и заноза ты, князюшка, — неодобрительно буркнул Иван.
— Я не заноза, я прорицатель, то бишь оракул дельфийский в делах амурных. У меня чутье, как собака впереди меня за две сажени бежит.
— А мы через дня три уезжаем в Петербург, — как-то рассеянно и невпопад ответил Тауберг.
— Так поедем вместе. Меня вызывают в Петербург. Постой, кто это «мы»? — удивился Волховской.
— Интуиция, интуиция… А простой вещи угадать не можешь, — поддразнил его Тауберг. — Я с Александрой Аркадьевной.
— Это по какой такой надобности? — полюбопытствовал князь Борис.
— Бумаги в Синод разводные повезем.
— А ты-то тут при чем? Не с тобой же она разводиться собралась, — вновь удивился Волховской.
— Я ее в эту историю втянул — мне и выручать. Хлопот предстоит много, да и на Голицына нужно кое-какое давление оказать, чтобы не артачился.
— Оказать давление — это я завсегда, — загорелся Волховской, — скажи, что надо сделать. Давно кулаки чешутся этому петиметру баки начистить.
По дороге на Малую Ордынку Иван разрешил себе предаться райским грезам. И в воображении его замелькали чарующие картины: Александра в его объятиях (эта появлялась чаще всего), Александра с ним на прогулке или на балу, а вот они в окружении детей (дети будут обязательно). Несбыточность этих мечтаний рождала в его душе щемящую тоску и сладостную боль.
В этом благостном, почти умиленном настроении он стукнул кольцом в дверь своего дома. Открыл ему Пашка, удивленно выпучил глаза и тут же затараторил:
— Как рано вы возвернулись, ваше высокоблагородие, не произошло ли чего? Все ли ладно? Как прошло венчание? Много ли народу собралось?
— Пашка, уймись, — одернул его Тауберг. — Прими шинель. Дома ли княгиня?
— Дык это… Давайте, давайте шинель-то. Застыли небось, на улице-то не май благословенный. Может, откушать желаете али выпить чего? — продолжал суетиться камердинер.
Иван внимательно посмотрел на растерянное лицо слуги и почувствовал, как в душе шевельнулось недоброе предчувствие.
— Я спросил: «Дома ли княгиня?» — еще раз повторил он.
— Дома, дома. Как не быть, — ответил Пашка и, увидев, что Тауберг направляется к будуару княгини, бросился вслед за хозяином. — Только к ним барин с визитом пожаловали, так что оне заняты.
— С визитом… — остановился Тауберг. — Кто же?
— Так это… супружник ихний.
Тяжелым шагом Тауберг проследовал через анфиладу комнат к будуару княгини, открыл дверь и понял, что все его мечты — тлен и пыль. Сладостные видения о счастье были лишь химерами, иллюзиями, та же картина, что предстала его глазам, была земной и реальной. Два тела, сплетенные в любовном объятии, двое, предназначенные друг для друга. Но он смотрел только на нее, свою прекрасную принцессу Грезу — руки Александры покоились на груди Антуана, она чуть откинулась, томным движением повернула голову, подставив под страстные поцелуи изящную, гибкую шею и… встретилась глазами с Иваном.
13
Конечно, выезд князя Антуана новые насельники дома Тауберга знали хорошо. Поэтому, когда к воротам подъехала вызолоченная карета с родовым гербом князей Голицыных на дверце, то через мгновение об этом уже знала старшая горничная, а через два Александра Аркадьевна. Сделав брезгливую мину, она уже приготовилась выслушивать бредни сиятельного супруга, чтобы потом огорошить его принятым ею решением, но оказалось, что тому нужен Иван Федорович.
— Что он еще придумал? — скорее себе, нежели Ненилле задала она вопрос и решила выйти к мужу.
Князь стоял в небрежной позе у лестницы и допытывался у камердинера, где его хозяин.
— Нету, ваше сиятельство — отвечал Пашка.
— А где он и когда будет? — не отставал от него Голицын.
— Антуан, — позвала князя Александра. — Зайдите ко мне.
— С превеликим удовольствием, — шаркнул ножкой князь и последовал за Александрой. — Как я рад вас видеть, моя прелесть.
— Я не ваша прелесть, — холодно произнесла княгиня, когда за ними закрылась дверь будуара. — Что вас привело сюда?
— Ах, ma cher, я пришел сюда в надежде вернуть вас, — елейным голосом произнес Антуан. — Но твоего майора нет дома, а именно об этом дельце я и хотел говорить с ним.
— А со мной? — вскинула бровки княгиня. — Со мной вы не хотели бы переговорить об этом дельце!
— Отчего же, можно и с вами, — великодушно согласился Антуан. — Итак: вы не желали бы вернуться в ваш дом? Настоящий? Неужели вам нравится жить в этой… халупе?
— Нет, не нравится, — ответила Александра Аркадьевна. — Но здесь я, по крайней мере, не вижу вас…
— Сударыня, — холодно произнес Антуан. — Покуда вы являетесь моей супругой перед Богом и людьми, вы обязаны…
— Вот именно, покуда, — снова перебила его княгиня. — Посему у меня к вам тоже есть одно дельце: мне нужен развод.
— Развод? — искренне удивился князь. — Я никогда не соглашусь на развод. Узы брака священны.
— Только не для вас, — парировала его дутое благородство княгиня. — Уж мне ли не знать вашего отношения к этим узам.
— Вы заблуждаетесь, сударыня, — наставительным тоном произнес Антуан. — Надеюсь, вы все же умеете различать искренние чувства от les plaisirs de la chair.
— И мне следует понимать, что у вас ко мне искренние чувства? — почти рассмеялась Александра Аркадьевна. — Тогда, выходит, вы желаете мне единственно счастия?
— Именно так, — горячо ответил князь.
— В таком случае прошу вашего согласия на развод.
— Нет. Это выше моих сил.
— Более того, — будто не слыша реплик мужа, продолжала Александра Аркадьевна, — я бы желала, чтобы при разводном деле вы взяли вину на себя.
— Никогда, — вскинул красивую голову Голицын и честно посмотрел в глаза Александры Аркадьевны. — Никогда, — повторил он, — от меня вы этого не дождетесь.
— В свою очередь, — опять, будто не расслышав слова Антуана, сказала княгиня, — я обязуюсь выкупить все ваши долговые расписки, залоги, заклады и прочие неуплаты и обязательства. До последней полушки.
— Уж не думаете ли вы купить меня, Александрии? — вознегодовал Голицын. — Так знайте, князь Голицын не продается.
— Но я готова еще и присовокупить к вышесказанному двести тысяч рублей. На ваши последующие долги.
— Триста, — лучисто улыбнулся Антуан.
— Может, вам полмиллиона выложить? — буркнула княгиня. — Двести тысяч.
— Двести пятьдесят, и мы поладим, — ласково произнес Голицын.
— Хорошо. Деньги получите после того, как Синод даст разрешение на расторжение нашего брака. Долги же ваши я начну погашать завтра же. Прощайте.
— Как это прощайте? Мы, можно сказать, видимся в последний раз. А прощальный поцелуй в память о нашей любви?
— Оставьте, князь, вашу сентиментальность для более чувствительных дам.
— Все-таки печально, что мы с вами вынуждены расстаться. Но, верно, такова наша планида. Прошу вас, княгиня, — Голицын вплотную приблизился к ней, — утешьте несчастного сладостным поцелуем, который он потом будет вспоминать всю жизнь.
Рука князя легла на талию Александры Аркадьевны. Она, пытаясь оттолкнуть его, уперлась ладонями в его грудь. Но князь, крепко сжав ее в объятиях, уже склонился над ней. Княгиня успела повернуть голову, и, когда губы Антуана коснулись ее щеки, а затем шеи, она увидела… глаза Тауберга. Она не видела его самого, только одни глаза, в которых ясно читались удивление, боль, негодование. Они и кричали, и плакали, и зло хохотали. Они были бешены и беспомощны. И они постепенно гасли, как гаснет под осенним дождем оставленный без присмотра костерок.
14
Они стояли на белом снегу друг против друга. Высокий белокурый Тауберг и стройный изящный Голицын. Бледное зимнее солнце тускло поблескивало на лезвиях шпаг, вонзенных в снег, роковых стволах Лепажа, золоте обручального кольца. «Сходитесь!» — раздался возглас, и дуэлянты, как марионетки, управляемые невидимым кукловодом, стали совершать действо тысячи раз до них совершаемое другими и каковое еще тысячи раз будет совершаемо после них. Почти одновременно раздались два выстрела. Тауберг пошатнулся, на груди его стало расплываться страшное багровое пятно. Он тяжело упал навзничь, глаза его стали безмятежными и прозрачно-голубыми, словно вобрали в себя холодную синеву высокого неба.
Александра ясно видела каждую страшную подробность происходившего, но сердце отказывалось верить. «Нет! Этого не может быть! Только не с ним!» Волна черного ужаса охватила ее. «Как я теперь буду жить? Как я смогу жить… без него?!» Она бежала по глубокому снегу, спотыкаясь, падая, поднимаясь вновь, и все никак не могла преодолеть невидимую прозрачную стену тишины, окружавшую неподвижное тело Тауберга. Сотрясаясь в мучительных рыданиях, она почти доползла до него, схватила за плечи, пытаясь приподнять. «Иван, Ваня, Ванечка…» — все повторяла она с тоской. Его веки дрогнули, и, будто с трудом что-то вспоминая, он перевел на нее взгляд, разлепил сухие губы: «Александра… не плачь. Это всего лишь шутка. Мис-ти-фи-кация… Дурной сон…»
— …дурной сон. Успокойся, голубка моя, это всего лишь дурной сон, — ворковала Ненилла, прижимая к своей необъятной груди судорожно всхлипывающую хозяйку.
— Ненилла, Боже мой, Ненилла! — почти в бреду прошептала Александра. — Он погиб, ты понимаешь, его больше нет!
— Да что за страсти вам снятся! О чем вы?
— Да Иван, Иван Федорович! — Княгиня отстранилась и с тревогой посмотрела на Нениллу. — Что с ним?
— А что с ним? — удивленно переспросила служанка. — Вечор вылетел он из вашего будуара, да и к себе. А нонче вроде не выходили еще.
Александра откинулась на подушки, и тихие слезы облегчения полились из-под прикрытых век.
— Да что, матушка моя, так убиваться-то? — проворчала Ненилла. — Девичьи сны, что бабьи сказки, не все истина. Хватит из-за морока ночного слезы лить.
Княгиня постепенно затихла, открыла глаза, потом решительно села на постели, опустив ноги на пушистый ковер.
— Ты права, Нениллушка, кликни горничных умываться, одеваться. А сама отправляйся к Ивану Федоровичу и передай, что я прошу его принять меня через час. Что хочешь говори, как хочешь уговаривай, но чтоб отказа не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12