— Тут какая оказия, Иван Федорович… Уж больно женского полу в доме много, им и развернуться-то негде, — начал он прочувствованно, — вот и уступил я свою комнату несравненной Ненилле Хрисанфовне. Чего же им в тесноте ютиться с их деликатной натурой? А я человек свычный…
— Что за фарс ты мне тут представляешь? — прервал его Иван. — Что за лепет? Какая деликатная натура может быть у этой валькирии?
В этот момент в каморе что-то тяжело грохнуло, будто бревно уронили. Тауберг вздрогнул и во все глаза уставился на покрасневшего Пашку. Тот отвел блудливый взор и смущенно выдавил из себя:
— Вот такая, ваше высокоблагородие, диспозиция…
— Слышу, шельмец, эту твою диспозицию, — усмехнулся Иван. — Княгиня у себя… то есть у меня в кабинете?
В этот момент со стороны зала послышались легкие шаги, и в дверном проеме показался силуэт виновницы событий сегодняшнего безумного дня. Свет, шедший из зала, падал со спины княгини и делал ее легкое платье почти прозрачным. Лишь спустя несколько мгновений Иван с раздражением поймал себя на том, что его глаза с жадностью скользят по очертаниям ее гибкого тела: стройным ногам, округлым бедрам, тонкой талии, пышной груди и дальше вверх до нимба золотистых волос, а затем опять возвращаются к предательской полоске света между стройных ног.
Тело его мучительно напряглось, и он невольно с шумом втянул в себя воздух. Услышав этот вдох, княгиня вздрогнула, торопливо шагнула в сторону.
— Добрый вечер, Иван Федорович, — мягким грудным голосом почти пропела она.
— Я надеялся, сударыня, что он окажется таковым, но, увы, надежды мои не оправдались. Вы все еще здесь, — холодно ответил Иван, злясь на себя за неожиданный порыв вожделения.
Будто не замечая его дурного настроения, княгиня продолжала:
— Прошу уделить мне несколько минут для беседы. Мне необходимо обсудить с вами создавшееся положение.
— Безусловно, мадам. Прошу.
Иван вслед за княгиней вошел в зал. За те два десятка шагов, что прошли они до кресел, бесславно провалилась его попытка оторвать взгляд от Александры Аркадьевны и посмотреть… ну, вон хоть на завитки коринфских колон, кои украшали зальцу. Тогда он попытался сосредоточить внимание на какой-нибудь наименее эротичной части ее тела и уставился в затылок. Но, как назло, легкий золотистый локон, выбившийся из прически и упавший на шею, вызвал в нем острое желание прикоснуться к нему губами. «Эта женщина меня погубит», — мелькнуло в голове у Тауберга. Александра Аркадьевна зябко вздрогнула плечами, будто почувствовав его взгляд. Потом быстро дошла до кресел и опустилась в одно из них. Тауберг обосновался напротив и постарался спокойно взглянуть в ее зеленые, как самшит, глаза.
— Господин Тауберг, — решительно начала княгиня, — мы с вами попали в весьма щекотливое положение.
— Можно подумать, мадам, что это положение само свалилось нам на голову, а не вы были его вдохновительницей, — позволил себе чуточку иронии Иван.
— Хочу напомнить, что именно ваше неуемное стремление к авантюрам привело меня сюда! Я не встречала в своей жизни такого безответственного, беспечного и легкомысленного человека, как вы! — парировала Александра Аркадьевна.
Тауберг едва сдержался. Неужели она говорит о нем?! Безответственный? Легкомысленный?! И это он — человек, над которым друзья даже подсмеивались за его стремление все упорядочить, рассчитать и держать под бдительным контролем?
— Хорошо, сударыня. Ваши предложения? Выслушаю их с вниманием.
— Благодарю, сударь…
Ее голос упал почти до шепота, на побледневшем лице скользнула тень страдания, и Иван понял, что выполнит все, о чем бы она ни попросила, лишь бы не видеть муки и горечи в этих прекрасных глазах. Собравшись с духом, Александра Аркадьевна продолжила:
— Мне нелегко, Иван Федорович, говорить с вами, человеком мало мне знакомом, о моем браке с Антоном Николаевичем. Но обстоятельства вынуждают меня к тому, — скорбно добавила она. Было заметно, что княгиня тщательно подбирает слова. Она смотрела на Тауберга, но, казалось, перестала его замечать, уйдя в воспоминания.
— Александра Аркадьевна, не надо, я не жду от вас подробностей, — поспешно сказал Иван. — Просто скажите, что я должен сделать.
Княгиня подняла на него глаза, лицо ее смягчилось, губы сложились в легкую улыбку.
— А вы можете быть очень милым. Когда захотите.
Иван неловко заерзал в кресле, не найдя сразу, что ответить на этот неожиданный комплимент, и про себя проклиная свой глупый язык.
— Я поступил по отношению к вам не благородно, признаю, поэтому готов рассмотреть ваши предложения.
— Что ж, Иван Федорович, не стану лукавить, я могла бы просто разъехаться с Антуаном несколько лет назад, когда поняла, что наш брак потерпел полный крах. Но мне… мне нужна свобода. Я не хочу весь век быть связанной с этим никчемным человеком. — Она чуть замялась, потом прямо взглянула на Тауберга. — Мне всего двадцать пять. И я еще надеюсь быть счастливой, стать матерью. А дети… они достойны лучшего отца, чем Антуан Голицын. Посему все, что мне необходимо, это развод. Князь даже слышать о нем не желал, но ваша карточная баталия хотя и глубоко ранила меня, зато дала прекрасный повод начать разводное дело.
— Развод, Александра Аркадьевна, дело не простое, — задумчиво произнес Иван. — Пожалуй, почти невозможное. Насколько я знаю, он дается Синодом в случае прелюбодеяния одного из супругов, при неспособности к супружеской жизни, безвестном отсутствии в течение длительного времени и последнее: лишение по суду всех прав состояния. — Он вопросительно взглянул на Голицыну.
Вы совершенно правы, Иван Федорович. — На щеках княгини выступил легкий румянец, глаза возбужденно заблестели. — В моем случае подходит первый — прелюбодеяние. Антуан сам от меня отказался, его проигрыш можно использовать, чтобы надавить на него и потребовать, чтобы при разбирательстве он взял вину на себя, тем более что это вполне соответствует истине. Думаю, даже вы наслышаны о его бесконечных интрижках. Конечно, он потребует отступных, да и на взятки чиновникам порядочно уйдет. Но финансовая сторона дела меня мало беспокоит, я с этим справлюсь.
— Значит, ваше появление в моем доме было хорошо спланированной операцией? — усмехнулся Иван.
Княгиня смущенно отвела глаза, и румянец на ее щеках стал еще гуще.
— Иван Федорович, я была оскорблена, да что там говорить, я была в бешенстве, поэтому, возможно, несколько переборщила с театральными эффектами. Но я не могла дать ни князю, ни вам даже малейшего шанса разрешить ваши с ним расчеты миром. Вы — великолепный предлог уйти от мужа. Честь не позволит ему потребовать моего возвращения.
— И какова же моя роль в этой освободительной войне? — спросил Тауберг.
— Быть моим щитом, — ни минуты не задумываясь, выпалила княгиня.
— Звучит благородно, — со вздохом сказал Иван, — но по совести вы используете меня в своей остроумной операции, как пешку.
— Иван Федорович…
— Я не сетую, сам напросился, — остановил ее Тауберг. — И еще одно уточнение. Надеюсь, намек на женитьбу тоже был театральным эффектом? Расстаться со свободой не входит в мои ближайшие планы.
Княгиня замахала на него руками.
— Помилуйте. Безусловно, это была шутка… шпилька, чтобы вас позлить. Простите, чего в запале не скажешь…
— Вашим стратегическим да и тактическим талантам мог бы позавидовать Наполеон, — сказал Тауберг, вставая с кресла.
— Я надеюсь, что моя участь будет не столь трагична, — ответила княгиня, с улыбкой поднимаясь вслед за ним. Она шагнула к Ивану и протянула ему руку.
— Благодарю вас.
Тауберг взял теплую, мягкую руку с длинными изящными пальчиками, склонился над ней и не удержался, чуть повернул в сторону, прикоснулся губами к запястью. Нежная кожа пахла лавандой. Он резко выпрямился, шагнул назад, отпустив руку Александры Аркадьевны. В ее глазах мелькнуло странное выражение, будто рябь пробежала по тихой заводи.
— Спокойной ночи, сударыня. Она склонила голову.
— Спокойной ночи, Иван Федорович.
И быстро направилась к двери зала. «Вот такая диспозиция», — отчего-то вспомнилась Ивану Пашкина фраза, когда он смотрел ей вслед, а шаловливый золотой завиток на гибкой шее, казалось, подмигивал ему, покачиваясь в такт легкой поступи хозяйки.
На следующее утро в Раздумьино, подмосковную деревеньку князей Всеволожских, Тауберг отправился верхом, хотя вряд ли это было разумно. Холодная осенняя погода, размытые дороги делали сие предприятие если и не опасным, то, по крайней мере, рискованным. Но события последних дней принесли слишком сильные потрясения всех основ жизни Ивана Федоровича, и ему насущно необходимо было чем-то отвлечься, почувствовать хотя бы привкус былой, как ему теперь стало казаться, спокойной и упорядоченной жизни, где все было знакомо, где он знал, что и как делать, от кого чего ожидать, где по ту сторону были враги, а по эту — фронтовые товарищи. Добрался, слава Богу, без приключений, только ноги замочил.
— Иван! Иван, да что с тобой творится? — вывел его из раздумий встревоженный голос князя Сергея Всеволожского.
Майор рассеянно оглянулся вокруг, тряхнул головой, отгоняя навязчивые воспоминания.
Здесь, в Раздумьино, все было как встарь, без изменений. Печка с голубыми изразцами наполняла кабинет теплом, тускло поблескивали золотым тиснением корешки книг, пахло кожей и табаком, такими любезными и привычными сердцу мужчины запахами. Иван еще раз тряхнул головой и виновато взглянул в глаза князя Сергея:
— Прости, у нашей Пелагеи свои затеи.
— Ты где? — с легкой обидой в голосе спросил Всеволожский. — Здесь или еще в Москве? Пора и о деле поговорить: не зря же я тебя вызвал. Соберись — твои мозги нам ой как сейчас нужны.
— Я готов.
Дверь кабинета скрипнула, и в проеме показалась девушка лет восемнадцати, небольшого росточка, с чудными, чуть раскосыми, миндалевидными глазами и копной густых темных волос.
— А, вот вы где? Совещаетесь?
Это и была проблема, из-за которой Тауберг сегодня проделал верхом сорок верст. Счастье, что это была не его проблема, а князя Всеволожского. Девушку звали Полина Сеславина, приходилась она дальней родственницей Всеволожским и проживала в Казани, но после разрушительного пожара в начале сентября, превратившего город в руины, князь Сергей взял ее в опеку и привез в Москву. С этого момента и началась череда загадочных событий. Трижды кто-то пытался лишить Полину жизни, и только милосердие Божие не дало злодейским планам осуществиться. К сегодняшнему дню ситуация еще больше накалилась, и требовалось предпринять решительные меры, чтобы вывести преступника на чистую воду. Поэтому князь Всеволожский и обратился к помощи Тауберга.
— Я могу войти? Надеюсь, вы понимаете, что в вопросе о моей жизни и смерти у меня, по крайней мере, имеется хотя бы совещательный голос, — произнесла Полина, решительно направившись к креслам.
Сергей беспомощно глянул на Тауберга. Но Иван только пожал плечами. Он уже третий день только и делал, что выяснял отношения с упрямицей, которую ему подсунул то ли черт, то ли дружок Волховской, то ли выжига Голицын. А спорить с женщиной всегда себе дороже.
Совещание началось. Разоблачение преступника решено было осуществить по возвращении в Москву на бале-маскараде, который давала матушка князя Сергея в честь помолвки сына и Полины. И Таубергу отводилась в этом весьма значительная роль.
7
Рыцарские латы в спальню Тауберга, служившую ему теперь и кабинетом, Пашка втащил с превеликим трудом. Иван еще спал, когда камердинер, громыхая железом, ввалился в комнату, Тауберг в это самое время смотрел страшный сон: огромный кованый сундук тащили, впрягшись веером, лупоглазые болонки. Внутри сундука, в крайнем смятении и рассеянности, сидел он сам, время от времени с силой упираясь головой в крышку.
— Пашка! — позвал он и открыл глаза.
— Туточки я, — склонилась над ним взъерошенная голова камердинера. — Приснилось что, ваше высокоблагородие?
— Тьфу ты, черт, — буркнул Тауберг, отстраняясь от низко склоненного над ним рябого лица Пашки. К тому же изо рта его исходило такое крепчайшее луковое амбре, что в пору было зарыдать и облиться слезами. — Ты чего тут притащил мне? — спросил Иван, поворотясь к Пашке спиной и набрасывая на себя шлафрок.
— Чево велели, то и притащил, — радостно сообщил Пашка.
— Ты, голубчик, отвечай, коли тебя спрашивают, — одернул камердинера Тауберг. — А, маскарадный костюм!
— Так точно. Вчерась вы велели мне съездить сегодня поутру к господину мастеру и забрать этот панцирь. Я съездил и, как изволите видеть, привез.
— Ну, благодарствуй, коли привез, — уже мягче сказал Тауберг. — Ладно, давай мерить будем.
Одевались доспехи долго. Иван Федорович при сем процессе успел не единожды пожалеть, что на бал-маскарад, затеянный Всеволожским, он избрал именно этот костюм. Наконец было надето последнее: рыцарский шлем с цветастыми перьями на макушке и покрытые металлической чешуей перчатки. Шумно выдохнув в решетку забрала, Тауберг глухо спросил:
— Ну, как?
— Как статуй, ваше высокоблагородие, — восторженно ответил Пашка.
Не удовлетворенный таким ответом, Иван Федорович подошел к трюмо, но оно показало лишь какую-то железную морду с клювом, смахивающим на птичий. Иван же хотел увидеть себя в полный рост. Посему он решил пройти до гостиной, где висело огромное зеркало, а заодно и пообжиться в таком костюме.
Конечно, двигаться в нем было не очень ловко. Особенно спускаться со ступеней мансарды. Зато это была хорошая практика — в доме Всеволожских на Пречистенке ступеней было предостаточно.
Посмотревшись в зеркало гостиной и оставшись в принципе довольным, Тауберг подошел к окну. Вспомнился вдруг давешний разговор с княгиней, ее лучистые глаза, игривый золотистый локон.
— …здесь я тоже намерена всё поменять, — услышал Тауберг голос Александры Аркадьевны и замер. — Мебеля ну совершенно никуда не годятся.
— Вы правы, мадам, — раздался глухой бас титаниды, — все поменять к псам собачьим…
— Ну вот, к примеру, эти рыцарские доспехи, к чему они тут, в гостиной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12