– Кто бы говорил!
– Я шпионю только на благо короля и отечества.
– Скорее на благо своего кошелька!
Хью сделал шаг, ступив в полосу солнечного света. Яркий блик кольнул глаза, отразившись от серьги. С преувеличенно тяжким вздохом он встряхнул флягу.
– А я-то хотел предложить вам глоток вина!
За два дня пути Филиппа так часто качала головой в ответ на подобное предложение, что чуть было, не отказалась чисто по привычке. Спохватившись, она протянула руку за флягой. Хью поднял бровь, демонстрируя насмешливое удивление. Пока она пила, он не сводил взгляда с ее горла. Это нервировало. Опустив флягу, Филиппа вдруг сообразила, что еще изменилось во внешности Хью, и в свою очередь уставилась на него.
– Вы побрились!
– Нельзя же явиться в Вестминстер с бородой, как у последнего мусорщика.
Девушка едва удержалась от улыбки, вообразив себе надменного Хью Уэксфорда выгребающим из углов дохлых крыс.
– И где же вы избавились от своей щетины? У лесной речки?
– Солдат быстро учится бриться в любых условиях – как, впрочем, и спать. – Взгляд Хью переместился на Джоанну и Грэхема. – Это верно, что вы ни во что не ставите брачные узы?
– С чего вы взяли? – опешила девушка.
– Кое-кто в Оксфорде рассказал мне немного о вас. Так это верно?
– Не совсем. Теоретически я не против брака, но на практике он душит свободомыслие и пресекает карьеру. Священнослужители, например…
– Вы к ним не относитесь.
– Только потому, что я женщина. Каждый школяр рано или поздно принимает сан. Будь я мужчиной, давно носила бы тонзуру.
– А почему вы не носите вуаль?
Филиппа, только что вновь набравшая в рот вина, поперхнулась.
– Потому что я не намерена менять ее потом на монашеский плат! Просто мне кажется, что брак несовместим с наукой.
– И с любовью. В это вы должны верить тоже, раз вам по душе идея куртуазной любви.
– Да, я нахожу эту идею занятной.
– Скажите, Амур уже поражал вас своей стрелой? Кажется, именно так изъясняются в Пуатье? Ваше сердце изнемогало от любви, вы склонялись перед ее всемогущей силой и прочее, и прочее!
– Ничего подобного! – возмутилась она. – Просто куртуазная любовь меня… интригует!
– Ну и ну! Вот уж не ожидал, что вы так сентиментальны.
– Я сентиментальна? Я? – Филиппа почувствовала, что краснеет.
– Вот именно, вопреки всему вашему глубокомыслию. А я все гадал, с чего это вы так носитесь с этой дурацкой идеей!
– Не думаю, чтобы вы слышали про Элоизу. Примерно полвека назад она была возлюбленной французского философа Абеляра. Она была во всем ему под стать.
– Ну, разумеется! – хмыкнул Хью, снова отходя под дерево.
– Еще девочкой я восхищалась Элоизой. Как и меня, ее воспитал дядя, каноник собора Парижской Богоматери. Помните, как вы потешались над духовным союзом мужчины и женщины? Однако Элоиза и Абеляр создали такой союз, хотя, как клирик, он должен был блюсти обет целомудрия.
– А он, значит, нарушил обет? – Хью негромко засмеялся. – В таком случае их союз не был только духовным, не так ли?
– А я этого и не говорила! – смутилась девушка. – У них даже был сын, но что с того? Когда дядя потребовал, чтобы Элоиза прикрыла грех и связала себя законным браком, она отказалась, зная, что не имеет права стать обузой для величайшего мыслителя Европы, что это погубит Абеляра как философа. Но потом… потом все пошло вкривь и вкось.
– Как всегда, – кивнул Хью с меланхолической ноткой в голосе.
– Элоиза решилась на полумеры, на тайный брак, что только рассердило ее дядю. Он… – Филиппа запнулась, – он приказал оскопить Абеляра. Тот ушел в монахи, но хотя Элоиза тоже удалилась в монастырь, она никогда так и не стала истинной невестой Христовой. Душой и сердцем она всегда принадлежала возлюбленному!
– Откуда вам знать?
– Знаю! Я видела Элоизу за три года до смерти. Мне тогда было четырнадцать, и дядюшка Лотульф взял меня с собой в Параклит, где она была аббатисой. Я никогда не встречала такой замечательной женщины! Она была умна и добра и все так же полна любовью к Абеляру, хотя его не было в живых уже двадцать лет. Тогда я дала себе слово, что буду во всем подражать Элоизе, за исключением монашества. Подумать только, женщина настолько живая и сильная духом обрекла себя на пожизненное затворничество! Это так трагично…
– И так нелепо! Ваша Элоиза сломала жизнь и себе, и Абеляру в угоду заблуждениям, которые так вас интригуют.
– Их жизни были сломаны теми, для кого любовь постыдна, если не освящена брачным обетом! Абеляр обрек на гибель их обоих, когда покорился этому ханжескому правилу.
– Значит, если бы они продолжали жить в грехе, дядя Элоизы закрыл бы на это глаза?
– Они могли бежать из Парижа… скажем, в Оксфорд, где люди более терпимы.
– Лорд Ричард упоминал, что в Париже у вас было немало искателей руки. В Оксфорде их число значительно поубавилось. Полагаю, вы не стали скрывать своего отношения к браку, чтобы не повторить печальную историю Элоизы.
– Может, по-вашему, это звучит и наивно, но я навеки обручена с наукой!
Девушка сердито отвернулась, обхватив себя руками за плечи, – солнце скрылось за горизонтом, от пруда неподалеку потянуло сырой прохладой.
Хью напомнил ей о многочисленных ухажерах с их серьезными, но нелепыми, с ее точки зрения, намерениями. Филиппа не только не поощряла их, но старалась всеми силами избегать, однако они упорствовали, причем для каждого само собой разумелось, что сразу после венчания она охотно бросит все ради удовольствия рожать ему детей. Так было в Париже, но в Оксфорде все обернулось к лучшему. Первый же непрошеный поклонник, некто Уолтер Колрид, которому девушка неосторожно проговорилась об Элоизе, решил, что она подражает своему идолу во всем, в том числе в велениях плоти.
Филиппу еще никто не целовал, не говоря уже о большем. Одно дело, думала она, свободно рассуждать о физической любви, другое – свободно заниматься ею. В глубине души она находила акт совокупления грубым и непристойным, по крайней мере, без любви, а никто из поклонников не сумел разбудить в ней большего, нежели простую сестринскую привязанность.
Уолтер Колрид принадлежал к «белому духовенству», где брак не означал потерю привилегий, однако допускался лишь однажды и навсегда, причем с девушкой целомудренной. Это навело Филиппу на мысль одним ударом покончить с предложениями руки и сердца, поскольку ее ухажеры, все как один школяры или магистры, имели духовный сан. Когда Уолтер объяснил, что не может связать свою жизнь с женщиной без моральных устоев, и пообещал сохранить ее тайну в ответ на знаки внимания, Филиппа отделалась от него, сказав, что он волен болтать о ней хоть по всему Оксфорду. Она не боялась осуждения, так как не стыдилась своих убеждений. Уловка хорошо послужила своей цели: ухажеры больше не докучали ей.
Девушку вывел из раздумий негромкий голос Хью, о присутствии которого она почти забыла.
– Какова она, жизнь, ради которой вы пожертвовали столь многим? Чем заполнены ваши дни?
– Занятиями.
– И это все? – спросил он, приблизив губы к самому ее уху.
Филиппа быстро отступила и прислонилась к дереву, покручивая в руках веточку.
– А что такого? Монахи и монашки весь день молятся и больше ничего!
– Разве вы только что не осудили монашество? – улыбнулся Хью. – Вы набожны?
– В разумных пределах. Абеляр писал: «От сомнений к поиску, через поиск к истине!» Я не сравниваю себя с монастырской братией, наоборот, противопоставляю себя ей. Занятия идут на пользу уму, а молитвы его притупляют.
Хью подошел ближе, заставив ее непроизвольно вжаться спиной в шершавый ствол.
– Возможно, молитвы идут на пользу миру.
– Или помогают спрятаться от него!
– А вы разве не прячетесь от мира? – Он вдруг оказался очень близко, даже слишком близко. Веточка выпала из рук Филиппы и бесшумно легла на траву. – Вся разница в том, что ваша келья чуть поудобнее монашеской. Что толку в знаниях, если они не приносят пользы?
Как назло, в голову не пришло ни одной подходящей реплики. Впрочем, в горле все равно пересохло.
– Зачем нужно все, что вы здесь накопили? – совсем тихо спросил Хью и коснулся кончиками пальцев виска Филиппы. – Кокон, в который вы себя заточили, конечно, очень уютный…
Его дыхание пошевелило завитки волос на лбу девушки. Странная сладкая боль возникла в груди, веки опустились, словно в дремоте. Пальцы Хью нежно скользнули вниз по щеке, вдоль подбородка. Он был так близко, что можно было вдыхать чистый запах его кожи, кастильского мыла и тонкого льна. Кто знает почему, тот запах кружил голову.
– Хотелось бы мне знать, что с вами будет дальше… – продолжал Хью почти шепотом, скользя взглядом по вырезу ее платья.
Девушка открыла глаза и встретила его взгляд, словно полный сияния в наступающих сумерках. Можно было бы назвать это сияние нежностью, но нежность совсем не подходила к образу Хью.
– Гусеница превращается в бабочку только тогда, когда покидает свой уютный кокон и становится частью большого мира.
Он приподнял ее лицо за подбородок. Филиппа опомнилась и вырвалась.
– Почему вы себя так ведете?
– А что, нужна причина?
– Причина нужна для всего! – резко заметила девушка и отошла на шаг в сторону.
С минуту Хью молча ее разглядывал с таким видом, словно пытался решить трудную задачу.
– Мои прикосновения вам неприятны?
Неприятны? От них кровь закипает в жилах, дыхание пресекается, и сердце готово выпорхнуть из груди! К чему бы все это привело, будь она другой – такой, какой ее считают в Оксфорде? Будь она Элоизой по-настоящему, непритворно?
– Не то чтобы неприятны, просто… какой в них смысл?
– Смысл? – повторил Хью с усмешкой, прислоняясь к тому же стволу, что недавно она. – А какой смысл в том, что животные вылизывают друг друга и жмутся друг к другу холодными ночами? Какой смысл в том, что они спариваются?
Да он хочет вывести ее из терпения, только и всего!
– Мы не животные, – сказала Филиппа, чувствуя, что ее чопорный тон звучит фальшиво.
– Люди хотят прикасаться друг к другу по той же простой причине – в поисках утешения, ласки или утоления потребностей плоти. Нет хуже ошибки, чем прятать примитивное вожделение под покровом романтических чувств.
Филиппа предпочла бы не слышать слов «вожделение» и «потребности плоти» из мужских уст. А вот Элоиза, должно быть, и бровью не повела бы в таком случае!
– Тогда возникает вопрос: как относитесь к браку вы, сэр Хью?
– Как к способу иметь законных детей и передавать в наследство землю.
– Значит, получив Уэксфорд, вы тут же женитесь?
– А с чего вы взяли, что я его получу?
– Ну, есть же шанс, что сюзерен вашего отца дарует его вам.
– Тогда я откажусь от подарка.
Филиппа была настолько потрясена, что потеряла дар речи. Чтобы кто-то добровольно отказался от земель!..
– Вы не примете во владение одно из лучших поместий Англии?!
– В лучшем поместье Англии прошли худшие годы моей жизни! – отрезал Хью. – Ноги моей там больше не будет!
– Но вы перворожденный… нет, единственный сын! Ваш долг – оставить Уэксфорд за своей семьей! Что касается брака, ваш долг – продолжить род и…
– Долг? Какого черта вам вздумалось читать мне лекцию о долге? К вашему сведению, миледи – хотя это вас и не касается, – я в долгу только перед самим собой. По мне – пусть Уэксфорд катится ко всем чертям и мой род вместе с ним! Не хватало только ради куска земли связать себя с кем-то в юбке на все оставшиеся годы!
– Значит, от вас никакого толку ни по части нежных чувств, ни по части брака. Все, на что вы пригодны, – это совокупляться ради удовольствия!
– Вы ни в грош не ставите брак и говорите, что ни разу не были влюблены. В таком случае ради чего совокупляетесь вы, если не ради удовольствия?
Стало быть, Хью Уэксфорд слышал о ней все, что только можно было услышать! Но он не вполне этому поверил – сомнение можно было без труда прочесть в его глазах. Уж слишком не подходила такая свобода нравов к образу чопорной школярки. Возможно, весь этот разговор был очередным трюком с целью испытать ее, докопаться до истины!
– Я первая спросила!
Повисло молчание. С наступлением сумерек под деревьями стало почти темно. Хью, казалось, обдумывал, почему он так и не услышал вызывающей отповеди или оправданий.
– Если вам кажется, миледи, что совокупление ради удовольствия – низкий поступок, то вы плохо подбирали себе партнеров, – сказал он, наконец.
– Правда? – Девушка не удержалась от нервного смешка.
– Правда. – Он отстранился от ствола так внезапно, что она не успела сделать шаг назад. – Поцелую, например, придает сладость не чувство, а желание, которое в него вложено.
Он слегка сжал ей голову своими громадными ладонями, запрокинул и прижался к ее губам всем ртом, не обращая внимания на невольно вырвавшийся у девушки возглас протеста. Филиппа уперлась ладонями в каменные мышцы груди Хью и толкнула его изо всех сил, но тот этого даже не заметил. Губы у него были горячие, чуть влажные и куда более нежные, чем она себе воображала. Они двигались так требовательно и жадно, словно собирались поглотить ее, вобрать в себя – и при этом медленно – о, как медленно, как будто пили ее и не могли насытиться. Филиппа встрепенулась еще раз и затихла, позволив себе погрузиться в происходящее, как в лихорадочный, опьяняющий сон.
Как только она перестала биться, Хью отвел руки. Одна из них зарылась в волосы, другая обвила талию, прижимая ее к себе ближе и чуть ли не отрывая от земли. Не сознавая того, что делает, Филиппа вцепилась в мягкий лен его рубахи. В ушах бешено пульсировала кровь, заглушая звуки ночи; мысли окутывал горячий дурман, словно от чересчур крепкого вина, выпитого залпом.
«Я сошла с ума… он свел меня с ума одним лишь поцелуем…»
Руки Хью блуждали по ее телу, вначале беспорядочно, потом все более смело – стиснули ей бедра, прижали ее к дереву и приподняли выше. Что-то ткнулось ей вниз живота. «Ножны от его странного оружия», – подумала Филиппа и тут же вспомнила, что Хью явился в сад безоружным. То, что терлось между ее ног, было не менее твердым, но еще и горячим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31