И вдруг в гостиной, где Алана сидела на диване, держа на коленях корзинку с нитками и иголками, оставленную ей Лилией, появился Эскью.
– Госпожа Алана, вас хочет видеть мисс Элиза Кэлдвелл, – церемонно, как всегда, объявил он.
Однако Элиза не стала дожидаться приглашения, а ворвалась вслед за ним и, с ненавистью поглядев на Алану, выпалила:
– У меня плохие новости! Мой отец умер!
Алана вскочила. Корзинка перевернулась, катушки и клубки рассыпались по полу.
– Что?.. Что ты сказала, Элиза?
Нервно стягивая перчатки, сестра резко повторила:
– Мой отец умер, понимаешь?
Почему-то нельзя было отрешиться от впечатления, что она злорадствует, сообщая Алане эту печальную весть.
У Аланы подкосились ноги. Все, казалось, происходит не наяву или не с ней… Она не могла себе представить своего отца в гробу…
Губы онемели и не слушались. Наконец она сумела вымолвить:
– Но как… как это случилось?
Во взгляде Элизы впервые промелькнула печаль.
– Доктор сказал, это сердце. Мы с отцом разговаривали, и вдруг… вдруг он упал и… все.
Голос Элизы дрогнул. Алана хотела обнять ее, но сестра резко отпрянула:
– Я сочла своим долгом сообщить тебе о его смерти, но, пожалуйста, не лицемерь, не делай вид, будто тебе МОЙ отец был дорог! Вы друг друга совсем не знали.
– Элиза, ты так бледна, – стараясь не обращать внимания на ее злую дерзость, сказала Алана. – Присядь. Хочешь, я принесу тебе холодной воды?
– Мне от тебя ничего не нужно! – обрушилась на нее Элиза. – Ты… ты явилась сюда, чтобы отобрать у меня отца. Но у тебя ничего не вышло! И уже не выйдет. Он не достался никому. Он теперь ничей… ничей…
Она зарыдала.
– Ты не понимаешь, что говоришь, – покачала головой Алана. – Я ничего не ждала от отца. Все это кончилось давным-давно.
Взгляд Элизы стал колючим.
– Он только о тебе и говорил! О тебе и о твоей матери! Хотя только я могла считаться его настоящей дочерью. А ты… ты грязная дикарка!
И снова Алана проявила терпение:
– Ты вне себя от горя, Элиза. Прошу тебя, присядь, успокойся.
И она снова сделала шаг к сестре.
– Не подходи ко мне! – взвизгнула та. – Это ты во всем виновата! Ты! Твой приезд убил моего отца.
– Не понимаю, при чем тут я…
– Отец очень страдал из-за твоей холодности, – дрожащим голосом произнесла Элиза, теребя носовой платочек. – Я… я старалась окружить его любовью, но моя любовь была ему не нужна. Он любил только тебя и Дональда. В Дональде он просто души не чаял! И так было всегда! С самого начала!
– Ну что ты, Элиза! – ласково проговорила Алана. – Отец и тебя любил, я в этом уверена.
– Да как ты смеешь меня утешать! Ты… жалкая полукровка! – взорвалась Элиза. – Ты слишком много о себе возомнила. Еще бы, родиться в убогой лачуге и вдруг оказаться в таких хоромах! Ты, я вижу, мнишь себя хозяйкой всего этого великолепия… Но не обольщайся, Николасу Беллинджеру ты скоро надоешь. Мне ли не знать, как он охоч до женщин! И как ненасытен… Ты ему быстро наскучишь.
«Да что я такого ей сделала? Почему она меня так ненавидит?» – растерянно подумала Алана, однако не выказала своих чувств, а спокойно, с достоинством произнесла:
– Я думаю, тебе лучше уйти, Элиза. Я старалась быть к тебе снисходительна, но ты слишком много себе позволяешь. Я не потерплю подобных заявлений о моем муже.
Грудь Элизы бурно вздымалась, глаза яростно сверкали. В них не было ни тени скорби, а была лишь лютая ненависть. Алана искренне не понимала, как такое возможно.
– Я прочла отцовское завещание, – с откровенным торжеством заявила Элиза. – Он ничего тебе не оставил, Алана. Ну как? Тебе это приятно?
Алана пожала плечами.
– Мне ничего не нужно от Энсона Кэлдвелла. Да и сейчас мне больше жаль тебя, а не его. Я потеряла отца много лет назад, а ты… ты только сейчас.
Однако доброта Аланы подействовала на Элизу, как красная тряпка на разъяренного быка:
– Избавь меня от своей жалости, Алана. Лучше пожалей себя, ведь когда Николас Беллинджер тобой пресытится и начнет увиваться за другими женщинами, ты будешь выглядеть очень жалко!
И торжествующе посмотрев на сестру, Элиза выбежала, оставив Алану в горестном смятении.
Алана застыла в оцепенении и не могла ни плакать, хотя ее сердце разрывалось от горя, ни собраться с мыслями, ни даже шевельнуть рукой или ногой. По комнате уже протянулись темные тени. Вечерело.
Внезапно в вестибюле раздались голоса, затем кто-то со всех ног бросился в гостиную, и Алана очутилась в объятиях Дональда.
Плечи брата дрогнули, и его горе мгновенно прорвало в душе Аланы плотину оцепенения. По лицу ее заструились слезы. Брат и сестра стояли обнявшись и без слов утешали друг друга.
Наконец Дональд отстранился и заглянул Алане в глаза.
– Все произошло быстро, наш отец даже ничего не почувствовал.
– Я… мне жаль, что мы с ним так и не сблизились.
– Да. Отец раскаивался в том, что бросил тебя маленькой. А в последние дни его совсем замучила совесть. Я не пытаюсь его оправдать, но поверь, он искренне переживал. Говорил, что был страшным эгоистом и теперь никогда не простит себе, что ты из-за него столько выстрадала.
– Мои страдания в прошлом, Дональд. Мне гораздо больше жаль сейчас тебя и Элизу.
– Насколько я понимаю, она у тебя уже побывала?
– Да, – помрачнела Алана.
– Не обращай на нее внимания, сестрица. Она жестокосердна и завистлива. Тебе этого никогда не понять, ты слишком добра. Я когда-то тоже жалел Элизу, но теперь это прошло. Теперь она вызывает у меня только неприязнь.
– Честно говоря, и у меня тоже, – призналась Алана. – Мне бы не хотелось с ней встречаться.
– Никто тебя не неволит, – улыбнулся Дональд. – Хотя… – на лицо его снова легла тень печали, – завтра похороны. Надеюсь, ты приедешь?
– Приеду. Ради тебя.
Лицо брата исказилось от боли.
– Я, пожалуй, пойду, – пробормотал он, с трудом удерживаясь от слез. – Мне пора, ведь еще нужно сделать последние распоряжения.
И, поцеловав Алану в щеку, он торопливо направился к выходу.
Войдя в гостиную, Николас увидел в кресле у окна грустно поникшую Алану. Даже в лунном свете было видно, что ее прекрасное лицо омрачено печалью.
– Я был в Арлингтоне, когда мне рассказали… – глухо проговорил он, подходя к ней. – И сразу поспешил домой. Я понимаю, какой это для тебя удар, Алана. Я ведь и сам потерял отца.
– Отчего я не узнала его поближе? – прошептала Алана. – Тогда бы я могла его оплакать по-настоящему. А то я ведь плачу не по нему, а потому, что мне жаль Дональда и его сестру.
Николас положил руку на хрупкие подрагивающие плечи Аланы и внезапно, как когда-то в заснеженной резервации, почувствовал себя большим и сильным защитником маленькой испуганной девочки.
– Поплачь, Синеглазка, поплачь по своему отцу, – прошептал он на ухо жене. – Несмотря на свои ошибки, он был достойным человеком.
И Алана разрыдалась. Николас усадил ее к себе на колени и молча гладил по волосам, давая ей как следует выплакаться. Китти несколько раз заглядывала в дверь, жестами предлагая свою помощь, но Николас махал на нее рукой, и она исчезала.
Наконец Алана затихла у него на груди и крепко уснула.
Он отнес ее наверх в спальню, осторожно раздел и укутал одеялом. Потом лег рядом и всю ночь пролежал с открытыми глазами, бережно держа Алану в своих объятиях. А когда она начинала во сне стонать и метаться, он баюкал ее, как ребенка, и она успокаивалась.
В день похорон солнце напоминало раскаленный огненный шар. Прикрыв лицо черной вуалью, которую дала ей Китти, Алана стояла во время заупокойной службы рядом с Николасом и Дональдом и, слушая торжественные слова священника, не замечала любопытных взглядов, которые бросали на нее друзья и соседи Кэлдвеллов. Она онемела от горя.
Элиза же, напротив, горевала громогласно: рыдала в голос, кричала, что не вынесет такой утраты, бросалась на гроб и не давала опустить его в могилу.
Когда все было закончено, Дональд принялся успокаивать Элизу, а Николас поспешил увезти жену домой.
Однако дома Алане не сиделось, и, потихоньку выскользнув в сад, она спустилась к реке. На небе сгущались тучи, надвигалась гроза. Вскоре на землю упали первые капли, но она не спешила укрыться под деревьями, а спокойно стояла под дождем, пока не промокла до нитки. У шайенов бытовало поверье, что дождевая вода очищает душу от горя, и, возвращаясь в дом, Алана почувствовала, что на сердце у нее стало легче: тело отца было предано земле, а его дух упокоился с миром.
В Беллинджер-Холле наступила ночь.
Алана, переодевшись в прозрачную ночную сорочку, сшитую портнихой, подошла к кровати, на которой уже лежал ее муж.
Этот тяжелый день научил ее многому. И, в частности, тому, что восстанавливать испорченные отношения с людьми надо при их жизни. Иначе потом не будешь знать, куда деваться от запоздалых угрызений совести. Она горько сожалела, что внутренне так и не примирилась с отцом, пока он был жив. И понимала, что ее долг уговорить Николаса примириться с матерью.
Набравшись храбрости, Алана склонилась над постелью и сказала, глядя на мужа в упор:
– Я сегодня весь день думала о твоей матери, Николас. Почему ты не попросил ее остаться? Я уверена, она бы не уехала. Может, ты напишешь ей письмо и попросишь вернуться?
– Мать прекрасно понимает мои чувства, – раздался в ответ тусклый, безжизненный голос. – Так что она правильно сделала, что уехала. Она сама захотела. Я ее не заставлял.
В глазах Аланы заблестели слезы.
– Но ее дом здесь! Здесь она родила тебя… Ты разве забыл?
– А может, ее отъезд так тебя расстраивает потому, что вдвоем со мной тебе в Беллинджер-Холле тоскливо? – неожиданно спросил Николас.
Алана покачала головой и поцеловала его в губы, вложив в этот поцелуй всю душу. Но муж отнесся к ее призыву совсем не так, как она ожидала. Ощутив солоноватый привкус слез на губах Аланы, Николас отстранился и сурово сказал:
– Запомни, женские слезы на меня не действуют.
Однако рука его при этом погладила ее по спине, словно желая смягчить суровость слов.
– Давай не будем говорить о других, – прошептал Николас, расстегивая пуговки ее сорочки. – Иди ко мне. Дай мне тебя обнять – и я умру счастливым.
И Алана растаяла. Стоило Николасу обжечь ее губы пылким поцелуем – все мысли тут же вылетели у нее из головы. Все, кроме одной: «Наверное, он меня любит… Да-да, конечно, любит, иначе не обнимал бы так страстно и нежно…»
Поцелуи мужа воспламенили кровь Аланы, воскресили память о пережитом блаженстве, и она задрожала от нетерпения.
Николас крепко прижал ее к себе, Алана чуть не задохнулась. Ее кожа под сорочкой была нежнее атласа.
– Ты моя, – властно сказал Николас. – Ты моя и всегда будешь принадлежать только мне, жена.
– Да! Да! – прошептала она, помогая ему снять с себя рубашку.
Николас не помнил, как разделся; желание обладать этим нежным, хрупким телом, которое сводило его с ума, заслонило собой все на свете.
Страсть захлестывала его с головой. Обнимая Алану, Николас с каждым разом привязывался к ней все больше, но что-то самое главное ускользало и никак не давалось ему.
28
Николас подхватил жену на руки и положил на постель.
– Ты хорошеешь с каждым днем, Синеглазка, – он погладил ее по крутому бедру. – Я порой гляжу на тебя и не верю: неужели такая красавица принадлежит мне?
– Я стараюсь быть красивой для тебя, Николас, – нежно улыбнулась Алана.
Он нахмурился и пристально взглянул на жену.
– Скажи, ты когда-нибудь вспоминаешь Серого Сокола?
Она не смогла солгать и честно призналась:
– Иногда. Особенно когда мне начинает казаться, что я неверна его памяти.
– Вот как? И когда же тебе это кажется?
– Например, сейчас, когда я лежу в твоих объятиях.
– Ты все еще любишь его?
Она опустила ресницы.
– Я хочу, чтобы память о нем вечно жила в моем сердце.
Муж сверкнул глазами, но ничего не возразил и запечатлел на ее губах огненный поцелуй.
Алана всем телом прижалась к нему, и у Николаса вырвался восторженный вздох.
– Синеглазка! Да ты знаешь, что ты со мной делаешь?
– Знаю. Я стараюсь тебя ублажить, – простодушно ответила она. – И всегда старалась.
Она и сама уже сгорала от желания.
Заглянув в потемневшие от страсти глаза Николаса, Алана вспомнила наставления, которые давала ей бабушка перед замужеством. И подумала, что Лазурный Цветок умолчала о том, какую огромную власть может приобрести женщина над мужчиной. Но она, Алана, сама об этом догадалась!
Николас прижал жену к мягкой перине и прерывисто прошептал:
– Женщина, которой нравится играть роль соблазнительницы, должна быть готова к тому, что ее могут соблазнить по-настоящему, Синеглазка!
И, скользнув вниз по животу Аланы, его рука проникла в самый потаенный уголок ее тела. Она блаженно застонала, мечтая лишь о том, чтобы это никогда не прекращалось.
– Милая, сладкая Синеглазка, – обдавая лицо Аланы жарким дыханием, попросил Николас, – даруй мне доступ в страну наслаждений.
Она закивала, не в силах вымолвить ни слова, и в следующий миг их обоих уже захлестнула безудержная страсть.
Николас уводил ее все выше и выше к вратам восторга, и вот, наконец, они распахнулись… Но оказалось, что это еще не все. Чудесное восхождение повторилось, а в последний раз они взошли туда вдвоем.
Обнимая Николаса и мечтая о том, чтобы волшебство любви длилось вечно, Алана хотела было поделиться с ним радостью, переполнявшей ее сердце, но не решилась.
Николас же, немного придя в себя, испугался, поняв, что ни от одной женщины он еще так не зависел, никогда не чувствовал себя таким уязвимым.
Но даже осознавая это, не смог удержаться и покрыл лицо Аланы жгучими поцелуями.
– Мне следует быть с тобой поосторожней, Синеглазка, – шутливо сказал Николас. – А то сам не замечу, как окажусь у тебя под каблуком и буду униженно вымаливать твои ласки.
– Но я же твоя жена, – серьезно возразила Алана. – Разве я могу отказывать тебе в том, чем ты обладаешь по праву?
– Вот именно! Ты принадлежишь мне! Только мне! Правда?
– Ну, конечно, правда, – ответила Алана, недоумевая, что на него нашло.
Николас схватил жену за подбородок и пытливо заглянул ей в глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38