- Глазки-то шустрые... Через забор к нам шмыгнет, бывало, и давай
яблоки воровать...
Он сглотнул - шея дернулась - но сказать так ничего и не смог.
- А старик-то отец мой, покойничек, хворостину однажды взял...
- Что вы мелете, - выдавил он наконец. - Какой... покойник?
У него, бедного, все перемешалось в голове. Я наседала:
- ...А как подрос наш орелик... Годков двенадцать было ему... Убе-
гу, говорит, в актеры, лицедеить буду на сцене... В труппе господина
Флобастера... Тут уж его батенька, дедушка твой, хворостину как взя...
- Вы, наверное, сумасшедшая, - осторожно предположил он. - Или пе-
репутали имя.
Он пятился, и при этом все быстрее и быстрее, досадуя, наверное,
что ему попалась на редкость прыткая и ловкая старуха:
- Я?! Помилуй, деточка, я уж восемьдесят лет как все помню! Актри-
са его сманила, и ведь так себе актриска, ни рожи ни кожи...
Он побагровел, резко повернулся и пошел прочь; я нагнала его и по-
бежала рядом; по дороге попалась лужа, и я в азарте перемахнула так,
что по поверхности воды пробежала рябь. Он замедлил шаг и подозрительно
на меня покосился. Чтобы загладить оплошность, я закряхтела с удвоенной
силой; седые патлы забились мне в рот:
- Тьфу... Сынок... Тьфу... Не беги... пожалей... старуху... Акт-
риска то... паршивая была, это я тебе гово...
С неба обрушился грохот колес. Прямо перед моим лицом оказался ка-
рий лошадиный глаз в венчике из длинных ресниц; еще мгновение - и круг-
лые мохнатые копыта втоптали бы меня в мостовую. Заорал кучер, в потоке
его слов я разобрала только "старую суку"; обжигающее конское дыхание
отодвинулось - и карета, огромная, золоченная, пузатая как боров карета
прокатила мимо, окатив меня грязью, ослепив мельканием спиц, обругав
черным языком ливрейного лакея, громоздившегося на запятках...
...Моя брань догнала его в спину; он обернулся, и я еще успела
увидеть, как вытянулось и побагровело лакейское лицо. Карета давно
скрылась за углом, а я стояла посреди улицы и орала, как базарная тор-
говка, ругалась сквозь навернувшиеся на глаза слезы, бранилась вслед,
пытаясь криком изгнать запоздалый ужас - еще волосок, и переехали бы...
Потом я обнаружила, что стою с непокрытой головой, что волосы
растрепались у меня по плечам, а замечательный плащ из фарса о Три-
ре-простаке зажат у меня в опущенной руке и купает в луже свои седые
космы.
Мой недавний собеседник стоял чуть поодаль, и на лице его медленно
сменяли друг друга всякие противоречивые чувства. Очевидно, превращение
согбенной старухи в молодую и очень скандальную особу произвело на пар-
ня исключительное впечатление.
- Посетите представление, внучек, - сказала я ему сухо. - Труппа
господина Флобастера, самые смешные на свете фарсы...
Развернулась и ушла, волоча плащ по мостовой и проклиная свой глу-
пый, неожиданный, абсолютно бесполезный авантюризм.
Изрядно поплутав, я вернулась к месту нашей стоянки, получила вы-
волочку от Флобастера и выстирала плащ в кадушке с ледяной водой. Жена
нашего хозяина - веселая молодуха - вертелась вокруг да около, ей было
любопытно поглазеть на бродячих комедиантов.
- Милейшая, - обратилась я к ней, - вы слыхали когда-нибудь о гос-
подине по имени Эгерт Солль?
Она чуть не подскочила:
- Полковник Солль? Как же, это, милая, герой... Это, милая, если б
не он, так и город спалили бы, уж лет двенадцать или больше, как наскок
этот был... Ты молодая, может, не помнишь, но уж слыхала, наверное, кто
их знает, откуда набежали, как саранча, орда громадная, бешеные, голод-
ные и по-нашему не понимали... Резали и старых, и малых. Осада была,
бургомистр-то растерялся, начальник стражи убег... Полковник Солль,
долгих лет ему, тогда еще не полковник... Вот уж кто боец, так это бо-
ец, стражу собрал, людей собрал, муж мой ходил, вот... Отбили извергов
этих, со стен поскидывали, кого в лес загнали, кого в реке потопили...
Ну, и своих положили - меньше, чем в Мор, а все поредел город... А если
б не полковник Солль, так не знаю, девонька, что было бы, сожгли бы,
пограбили, перебили да и все...
Я поблагодарила разговорчивую женщину. Плащ висел на ветхой верев-
ке, заливая землю мыльными потоками.
Поистине, стыд - чудовище с горящими, как угли... ушами.

* * *

Кабинет назывался кабинетом декана Луаяна, хоть сам декан умер
двадцать лет назад и никто из теперешних студентов никогда его не ви-
дел. Декана помнил кое-кто из профессоров; господин ректор, немощный
старец, любил прервать лекцию ради рассказа о замечательном человеке,
когда-то поднимавшегося на эту славную кафедру. Впрочем, самой живой
памятью о декане Луаяне была его дочь, госпожа Тория Солль, которая
царствовала в библиотеке, читала лекции и вершила научный труд в старом
кабинете отца. Впервые в истории столь замечательного учебного заведе-
ния в святая святых науки была допущена женщина; Тория считалась дос-
топримечательностью, поскольку была, ко всему прочему, безукоризненно
красива и счастлива в браке, а мужем ее был герой осады, полковник
Солль.
...Эгерт почтительно стукнул в тяжелую, до мелочей знакомую дверь.
Тория восседала за огромным столом отца, простиравшемся перед ней, как
усеянное фолиантами поле боя. С двух деревянных кресел с высокими спин-
ками вскочили навстречу Соллю двое достаточно молодых еще профессоров.
После церемонного поклона оба, заизвинявшись, сейчас же сослались на
неотложные дела и шмыгнули прочь.
- Ты мне разогнал ученый совет, - сказала Тория.
Эгерт усмехнулся широко и плотоядно - будто сама мысль о бегстве
ученых мужей доставила ему удовольствие. Гордо окинув взглядом опустев-
шую комнату, он плотно прикрыл за беглецами входную дверь.
- Что-то случилось? - неуверенно предположила Тория.
Эгерт двинулся через весь кабинет - так крадется барс, узревший в
зарослях пятнистую спинку лани. Тория на всякий случай отступила под
защиту письменного стола:
- Полковник, здесь храм науки!
Эгерт походя перемахнул через маленькую тележку на колесиках.
Раскрытая книга на верхней полке испуганно всплеснула страницами.
- Полковник, брысь!
Солль ловко обогнул громаду письменного стола и очутился там, где
Тория стояла за мгновение до того - но где ее уже не было, потому что,
быстрая как ручеек в свои почти сорок лет, госпожа профессорша укрылась
за высоким креслом:
- Караул! Незаконное нападение на мирных поселян!
Эгерт аккуратно уложил второе кресло на бок - чтобы противнику
негде было спрятаться. Тория возмущенно завопила; некоторое время прошло
в безжалостном преследовании улепетывающей жертвы - но полковник Солль
так последовательно выкуривал беглянку из-за шкафов и портьер, что в
конце концов изловил ее.
Строгая прическа Тории несколько пострадала.
- Это не по правилам... - отбивалась профессорша. - Сейчас же от-
пусти несчастную женщину.
- Я сделаю ее счастливой.
- Прямо здесь?!
- Где застигну.
- Полковник, что ты де... Сумасшедший Солль, сумасшедший, отпусти,
иначе лекции...
- Лекции? - удивился Эгерт.
- Сорвутся... - блаженно выдохнула Тория в его смеющиеся глаза.
- Сорвутся лекции! - прошептал Эгерт в благоговейном ужасе. - Сор-
вутся!
Тогда она закрыла глаза, чтобы не видеть его лица, чтобы только
чувствовать губами его губы, скулы и глаза. Ее ноздри раздувались от
запаха Эгерта - запаха дома, свободы и спокойствия, дочери и сына; и
Луар, и Алана унаследовали частичку запаха его кожи, это был лучший из
известных ей ароматов.
- Давай сорвем лекции, - прошептал его голос в ее темноте.
- Имей совесть! - простонала она, наступая остроносой туфелькой на
его мягкий ботфорт. - Это... нельзя, кабинет же!
Его руки чуть разжались, и ей пришлось сделать над собой усилие.
Еще одно усилие за без малого двадцать лет супружества; почти двадцать
лет Тория сражалась сама с собой - поразительно, как хрупка маска доб-
ропорядочной профессорши, если от одного прикосновения этого человека,
ее полковника, ее Эгерта, ее мужа, вся выдержка и вся ученость уходит,
как вода, обнажая на дне ее натуры неистовую, ненасытную, страстную
желтую кошку...
Она задержала дыхание. Нельзя. Кабинет ее отца. Никогда.
В ту же секунду к запаху Эгерта примешался другой - запах свежевы-
печенной сдобы. Удивленная, она открыла глаза - и оказалась лицом к ли-
цу с румяной круглой булкой. Мордочка булки испещрена была веснушками
маковых зерен.
- Утоли плотскую потребность, - серьезно попросил Эгерт. - Твоя
плоть голодна, потому что почти не завтракала. Я пришел, потому что
знал - жену надо кормить вкусно и вовремя, только тогда она...
Тория разломила булку пополам и половинкой ее заткнула Эгерту рот.
В какой-то момент она чуть не вспомнила, как много лет назад она протя-
нула Соллю, своему заклятому врагу, такую же булку - потому что он был
голоден и несчастен; она готова была вспомнить об этом - но не вспомни-
ла. В ее жизни были вещи, которые она забыла навсегда.
Эгерт расправился с булкой в считанные секунды. Тщательно вытер с
губ белые крошки и черные зернышки мака; улыбнулся:
- Пусть будут лекции. Сегодня. Пусть твои студенты бледнеют от за-
висти к твоему мужу... Я ухожу, Тор.
Уже в дверях он обернулся:
- Наш осенний пикник... ты помнишь?
Она кивнула.
- Луар хочет пригласить комедиантов. Пусть?
Она снова кивнула - слова Эгерта скользнули мимо ее сознания. Она
смотрела, как он шагает через порог, как светлые волосы на затылке ка-
саются ворота куртки, как закрывается за его спиной тяжелая дверь.
Какие там, светлое небо, лекции.

* * *

Флобастер задумал авантюру - испросить у городских властей разре-
шения играть в городе всю зиму. Я слышала, как он шептался с Барианом,
кому следует дать взятку и какую; по денежным делам Флобастер иногда
советовался с Барианом, и только с ним.
Я тихо обрадовалась - кому охота скитаться по зимним дорогам в
компании простуженных волков, изображать фей на голодный желудок и об-
махиваться веером, в то время как нос синеет от холода; нет, на зиму
любая труппа ищет пристанище - и что, если нашим пристанищем окажется
не сеновал в глухой деревне, а какой-нибудь чистый дворик в стенах
большого города!
Флобастер, однако, хмурился и морщил лоб, из чего я заключила, что
дело это не простое и взятку придется давать немалую. С утра Флобастер
надел свое лучшее платье (из "Игры о чародее"), Бариан нацепил шпагу -
и оба удалились в неизвестном направлении, оставив нас в растерянности
и робкой надежде.
Парламентеры вернулись к обеду, и от одного взгляда на их хмурые
лица всякая надежда приказала долго жить. Раздраженный Флобастер бра-
нился, а Бариан, наоборот, молчал; только после наших долгих и унижен-
ных просьб он выдавил из себя, что южане нас обошли - похоже, им покро-
вительствует влиятельная особа, и потому бургомистр позволил им поста-
вить палатку на рынке и давать представления до самой весны. Флобастера
с Барианом и слушать на стали - зачем городу целых две бродячие труппы?
- Даже денег не взяли, - заключил Бариан горько. - Что им наши
гроши... Эти, вот, угодили какому-то - он за них замолвил... А мы не
угодили, значит...
Я молча ушла к себе в повозку, села на сундук и укусила себя за
палец. Никто из нашей труппы не знал, что известнейший в городе человек
хохотал, как бешеный, над "Фарсом о рогатом муже" - и даже подарил мне
монетку! Я могла бы стать героиней, явившись к господину Эгерту Соллю с
просьбой о помощи; думаю, он не отказал бы. Вместо этого я сижу здесь,
в сырых холщовых стенах, и грызу собственные руки: сама виновата! Кто ж
заставлял меня насмехаться над Соллевым сыном, справлять малую нужду в
колодец, из которого потом придется пить!
В какой-то момент я хотела рассказать все Флобастеру - но сдержа-
лась. Слова, которые придется от него услышать, я с таким же успехом
могу сказать себе сама.
Делать нечего; теперь, трясясь от холода в чистом поле или скучая
в душном деревенском кабаке, я буду, по крайней мере, знать, за что
наказана. Впрочем, впереди осталась еще неделя городской жизни; я со
вздохом поднялась со своего сундука и принялась перетряхивать костюмы.
Незадолго до вечернего представления случилась еще одна неприят-
ность. Перед подмостками, наскоро сооруженными прямо на улице, собира-
лись уже первые зеваки - и один из них, тощий галантерейщик, положил
глаз на Муху.
Муха приколачивал занавески - в руках молоток, и полон рот гвоз-
дей. Галантерейщик долго стоял рядом, о чем-то расспрашивая; я готовила
за кулисами реквизит и видела только, как Муха постепенно наливается
краской. Потом галантерейщик протянул длинную как плеть руку - и погла-
дил Муху по тощему заду; Муха развернулся и тюкнул его молотком.
Слава небу, что в последний момент рука его дрогнула. И все равно
галантерейщик упал как подкошенный, обливаясь кровью. Кто-то, не разоб-
равшись, истошно завопил "убивают", и тут же, откуда не возьмись, воз-
никла пара стражников.
Бледный Муха стоял, не сопротивляясь, а два красно-белых чудища
держали его с двух сторон; выскочил Флобастер - да так и замер с раск-
рытым ртом, он-то не видел, как дело было. Видела я.
Только теперь я поняла, какие бывают вблизи блюстители порядка.
Они пахли железом, чесноком и казармой, брови у обоих были особым обра-
зом выстрижены, и они ни о чем не собирались разговаривать - будто глу-
хие.
Не помню, что за слова я им говорила. Кажется, я хватала их за
негнущиеся рукава мундиров, кажется, даже улыбалась; кто-то из собрав-
шейся толпы встал на мою сторону, а кто-то стал кричать, что всех фиг-
ляров давно след засадить за решетку. Наконец, убитый галантерейщик за-
возился и застонал на земле, а Флобастер, соображавший на лету, тихонь-
ко зазвенел золотыми монетами;
1 2 3 4 5 6 7 8