Хозяин трактира был памятлив; он знал, какое вино предпочитает се-
годняшний его посетитель - впрочем, что тут необычного, ведь посетитель
- столь известная и уважаемая в городе личность...
Хозяин трактира понимал, что в этот день посетитель хочет остаться
незамеченным; с раннего утра его дожидался столик, отгороженный ширмой
от праздничного трактирного многолюдья.
Вот уже несколько лет подряд известный в городе человек приходил
сюда и садился за этот одинокий столик, чтобы неторопливо выпить свой
стакан изысканного напитка.
И хозяин, несколько лет наблюдавший за этим своеобразным ритуалом,
прекрасно знал, что будет дальше.
Когда стакан уважаемого посетителя пустел примерно наполовину, в
дверях появлялась тощая долговязая фигура; некий незнакомец склонял го-
лову перед дверной притолокой - иначе ему было не пройти - и окидывал
трактир вполне равнодушным взглядом. Незнакомец был сухой, как вобла,
прозрачноглазый старик; кивнув трактирщику, он всякий раз направлялся
прямо к столику за ширмой. Трактирщик помнил, какое вино предпочитает
незнакомец - вкусы старика несколько отличались от вкусов его сотрапез-
ника.
Трактирщик готов был поклясться, что эти двое никогда не разгова-
ривают. Уважаемый в городе человек в молчании допивал свои полстакана;
старик, чуть пригубив свое вино, поднимался и уходил. Человек за одино-
ким столиком заказывал себе еще стакан и добрую закуску; если перед тем
он казался веселым и напряженным, то теперь хозяин ловил в его глазах
облегчение - и одновременно некое разочарование. Щедро заплатив, уважа-
емый горожанин покидал трактир, кивнув трактирщику на прощанье.
Хозяин "Землеройки" прекрасно знал, какое неизгладимое впечатление
оказал бы на соседей рассказ об этих странных событиях, повторяющихся
из года в год - и всегда в День Премноголикования. Хозяин знал это и
предвидел восторг всеведущих кумушек - но был молчалив от природы.
А возможно, нечто, непостижимое тонким умом трактирщика, повелевало
ему молчать.

* * *

...Тем временем праздник шел своим чередом.
Наши соперники-южане представили почтеннейшей публике большую и
помпезную пьесу - перед началом было объявлено, что все увидят "Историю
Ордена Лаш". Толпа перед нашими подмостками постепенно переметнулась к
сцене напротив - мы тоже выглянули, чтобы поглазеть.
"История" начиналась с отрубания головы большой тряпичной кукле -
а голова-то, с позволения сказать, была на пуговицах, как воротничок.
Потом являлось священное привидение Лаш - здоровенный парень на ходу-
лях, до бровей завернутый в серый плащ. Край плаща по задуму автора был
изъеден червями; для того, чтобы зритель подумал именно о сырой могиле,
а не о сундуке с молью, к подолу были пришиты несколько жирных дождевых
червяков - светлое небо, живых и бодрых, будто привидение собралось на
рыбалку...
Публика, однако, была поражена. Дети завизжали от страха, священ-
ное привидение завыло, как майский кот - право же, что значит идти на
поводу у зрителя! Если священное привидение действительно так выглядело
- откуда же у него взялись последователи?
Не успела я об этом подумать - и на тебе, вот и служители Ордена
Лаш на сцене появились! Целых четверо, ибо у южан большая труппа; спе-
реди они выглядели как чучела в капюшонах, а сзади на каждом было нари-
сованно по скелету - это аллегорически объясняло, что братья Лаш на са-
мом деле сеют смерть. Публика зааплодировала - говорят, среди горожан
полно еще свидетелей Мора, того самого, что девятнадцать лет назад сож-
рал половину жителей округи; того самого Мора, который, по слухам, и
вызван был служителями Лаш...
Меня, по счастью, тогда и на свете не было; моя худая и бледная
мать любила рассказывать, каким мощным, богатым и знатным был наш род.
Мор расправился с ним за несколько дней: мой дед и бабка, а также
дядья, тетки, кузены и кузины достались одной огромной могиле, их дом -
огню, а имущество - мародерам. Из всей семьи уцелели только моя мать и
ее младший брат; остатки огромного состояния таяли на протяжении десяти
лет, мое детство прошло в огромной пустой комнате, где было полно поро-
дистых собак и редкостных, в беспорядке разбросанных книг...
После смерти матери дядюшка заточил меня в приют. Из приюта меня
вызволил Флобастер.
...Флобастер шумно дышал у меня над ухом - ясно, что южане имеют
успех и нам придется здорово посопеть, чтобы переманить к себе глупую
публику.
"История Ордена Лаш" завершилась ко всеобщему удовольствию - розо-
вощекая дамочка, изображавшая Справедливость, повергла "братьев Лаш" в
ловко откинутый люк, откуда они еще долго стенали и жаловались. Публика
хлопала, как бешеная - Флобастер сделал кислое лицо и зашипел на Муху,
когда тот попытался хлопать тоже.
Мы не начинали еще с полчаса, потому что совсем рядом случился по-
единок барабанщиков. Оба были по уши обвешаны своими инструментами - да
еще тут же помещался прямо на земле барабан-чудовище размером с коло-
дезный сруб. Грохот стоял - уши затыкай; толпа подхлопывала да подсвис-
тывала, бедняги лезли из кожи вон, их барабаны ревели и плакали - и все
же ни один не мог перещеголять другого. Наконец, хозяин чудовища вско-
чил на него ногами, заколотил что есть мочи, запрыгал, будто ему пятки
жжет, сорвал шквал аплодисментов - и сразу же с треском провалился вов-
нутрь, в барабан. На том поединок закончился.
Настало наше время - и на суд зрителей была представлена "Игра о
принцессе и единороге".
Мне нравилась эта пьеса. Флобастер перекупил ее у какого-то бродя-
чего сочинителя; в ней говорилось о принцессе (Гезина), полюбившей бед-
ного юношу (Бариан), а злой колдун возьми да и преврати возлюбленного в
единорога. Правда, как по мне, если уж колдун злой-таки, то не станет
он в благородных единорогов превращать! Он чего-нибудь попротивнее най-
дет - ведро помойное или башмак дырявый... Правда, попробуй сыграй по-
том пьесу, где героя превращают в поганое ведро...
Мага играл Фантин - наш вечный злодей. Он как никто умеет страшно
хмурить брови, кривить рот и зловеще растягивать слова; справедливости
ради следует сказать, что больше он решительно ничего и не умеет. Он
добрый и глупый, наш Фантин. На таких воду возят.
Бариан и Гезина пели дуэтом - у Гезины тонкий, серебряный голосок,
от него сходят с ума не только купцы на ярмарках, но даже знатные гос-
пода... Правда, Гезина ни поцелуя не допустит без "истовой любви". На
моей памяти таких любовей было шесть или семь.
Спектакль шел ни шатко ни валко; ближе к финалу публика заскучала.
Немножко поправила дело сцена превращения - Муха что есть сил колотил в
медный таз, Флобастер потрясал листом жести, а Бариан корчился в клубах
дыма (это я подожгла под помостом пучок мокрой соломы). И все равно к
финалу толпа перед нашей сценой заметно поредела.
Южане скалили свои белые зубы. Надо было спасать положение.
Муха по-быстрому обежал публику с тарелкой - меньше половины - и
тут же объявил "Фарс о рогатом муже". К нашим зрителям прибавилось еще
несколько заинтересованных горожан - тут-то я увидела Господина Блонди-
на.
Это было немыслимо. Он возвышался над толпой на целую голову -
эдакий мячик на гребне волн. Он был голубоглаз до неприличия - с любого
расстояния глаза его горели, как два кусочка льда, подсвеченного солн-
цем. Он был не то чтобы молод, но назвать его стариком не поворачивался
язык. Я в жизни не встречала столь благородных лиц; он был как ожившая
статуя, как бронзовый памятник великому воителю. Теперь этот памятник
поглядывал в нашу сторону, раздумывая, видимо, уходить или остаться.
Господин Блондин, не уходите!!
Я еле дождалась, пока Флобастер, вооруженный принадлежностями кан-
целяриста, закончит свой монолог - он-де суровый муж, и жена его - све-
точ добродетели.
Он еще договаривал последние слова, когда на сцену вылетела я - с
накладной грудью и оттопыренным задом. Вылетела, как горошина из трубки
шкодника; на всей площади для меня существовал сейчас один только зри-
тель.
Ах, я отчаявшаяся женушка, такая добродетельная, такая добро-
де-етельная, может быть, добрый муженек позволит мне повышивать гладью
на пару с подруженькой?
Подруженька выплыла из-за кулис, покачиваясь на тонких каблуках.
На свет явились пяльцы размером с обеденный стол; по мере того, как я
нежно напевала: "Ах, подруженька, какой сложный стежок, какой дивный
рисунок", с подруженьки последовательно слетали шляпка, туфельки, ву-
алька, платье, корсет...
Муха остался в одних штанах. Спереди их оттопыривала огромная
толстая морковка; заговорщицки переглянувшись, мы загородились натяну-
той на пяльцы простыней и от "мужа", и от публики.
Эту сцену можно играть до бесконечности.
Упершись друг в друга лбами, мы с Мухой стонали и вопили, хрипло
дышали и выписывали бедрами кренделя; я то и дело выставляла из-за пяль-
цев голую по колено ногу, а Муха ритмично продавливал натянутую ткань
своим тощим задом. Мы изображали страсть, как могли; черные глаза Мухи
горели все жарче, на верхней губе его выступал капельками пот, я подоз-
реваю, что в тот момент он имел бы успех и без морковки...
А Флобастер тем временем говорил монолог, и в голосе его звенело
такое искреннее, такое неподдельное самодовольство, что публика вали-
лась с ног от утробного хохота.
- О нравы! - декламировал Флобастер, воздевая руки. -
О нравы! О распутство! О беда!
Тлетворное влияние повсюду...
Пускай цепной собакою я буду,
Но наглый взор распутства никогда
Супруги благодатной не коснется...
Позади него тихонько раздвинулась шторка; невидимый публике Бариан
засел у "мужа" за спиной - и, к удивлению зрителя, над макушкой Флобас-
тера показались сперва острые кончики, потом первая развилочка - и на-
конец огромные ветвистые рога!
Толпа грянула хохотом, едва не надрывая животы. Рога росли все вы-
ше и выше, пока на закрепились, наконец, особым образом у Флобастера на
затылке. Бариан ускользнул за шторку.
Флобастер поднял палец:
- А не пойти ли к милой, не взглянуть ли
Как в обществе достойнейшей подруги
Моя супруга гладью вышивает;
Так голубь белоснежный пребывает
В объятьях целомудрия. Пичуга
Невинна, как пушистый нежный кролик...
Этим "кроликом" он совершенно доконал публику.
- Пойди! - заорал кто-то из толпы. - Пойди погляди, ты, простофи-
ля, на своего кролика!!
Флобастер скептически поджал губы и показал на свои счета:
- Труды... Труды не позволяют мне отвлечься на минуту...
Лицо его под ветвистой короной было преисполнено такого достоинс-
тва, такого трогательного серьеза, что даже я, которая видела все это
двести раз, не удержалась и прыснула. Нет, Флобастер, конечно, самодур,
тиран и скупердяй - но он великий актер. Просто великий, и за это ему
можно простить все, что угодно...
Фарс подходил к концу - в дырочку натянутой на пяльцы ткани я пой-
мала наконец своего Господина Блондина.
Небо, он не хохотал. Он ржал, как племенной жеребец. Лицо его по-
теряло аристократическую бледность, сделавшись красным, как помидор. Он
хохотал, глядя на Флобастера и его рога; и как же мне захотелось выско-
чить вперед и закричать на всю площадь: я, я придумала этот трюк! Вы
все смеетесь, а я придумала, я, я, я!!
Конечно, я никуда не выскочила. Муха выполз из-за пяльцев на четве-
реньках, в перекошенном корсете, в едва застегнутом платье; "муж" оза-
даченно предположил, что мы вышивали, не покладая рук. Толпа рукоплес-
кала.
Мы раскланивались три раза подряд. Приседая в совершенно неумест-
ном здесь реверансе, я в панике шарила глазами по толпе: потеряла, по-
теряла!!
Через минуту он обнаружился под самым помостом. Меня будто ошпари-
ли кипятком; и Флобастер и Муха давно скрылись за кулисами - я раскла-
нивалась, как заводная кукла, пока мой Господин Блондин не поманил меня
пальцем.
В кулак ко мне непостижимым образом попала теплая золотая монетка.
Его совершенные губы двигались, он обращался ко мне - ко мне! - а я не
слышала слов.
Чудесное мгновенье длилось до тех самых пор, пока безжалостная ру-
ка Флобастера на уволокла меня за подол.
...Я носилась с золотой монеткой целых полдня; решено было, что
она станет мне талисманом на всю жизнь. Однако уже назавтра здравый
смысл взял верх над романтическим порывом, и талисман обратился сначала
в горстку серебряных монеток, а потом уже в шляпку с бантом, платье на
шнуровке и праздничную трапезу для всей честной компании.

* * *

Тяжелый обеденный стол, окруженный стайкой испуганных стульев, за-
бился в угол и оттуда наблюдал за поединком.
Луар нападал, стелился в длинных выпадах, всей азартной душой
устремляясь вслед за кончиком затупленной шпаги. Его противник почти не
сходил с места - Луар налетал на него с разных сторон, как вороненок на
каменную башню.
Привлеченная шумом, в дверь опасливо заглянула кухарка; при виде
ее Луаров противник воодушевился и, продолжая парировать и уклоняться,
осведомился о завтраке. Кухарка опасливо закивала, пробормотала нес-
колько аппетитных названий и ускользнула прочь.
- Ноги, ноги, ноги! - кричал Луаров противник, обращаясь на этот
раз к Луару. - Не двигаешься, ну!
Луар утроил темп. Горячий пот стекал ему за шиворот.
Противник отступил на шаг и опустил шпагу:
- Передохнем.
- Я не устал! - оскорбился задыхающийся Луар.
- Все равно передохнем... Я передохну.
- Тебе не надо.
- Ах, так?!
Шпаги снова скрестились, на этот раз Луар оказался в обороне; рас-
секая воздух, на него надвигалась размазанная в движении сталь, и, от-
разив несколько ударов, он просто испугался - как пугался в детстве,
когда отец шел на него, изображая медведя.
1 2 3 4 5 6 7 8