Мэри со вздохом подумала, что так и не смогла простить генералу то, что он вновь присоединился к своему полку. Пора бы уже забыть об этом, но она все еще продолжала помнить. Они прожили в Грин-Уиллоуз так много мирных, счастливых лет, поэтому даже в самых страшных кошмарах она не представляла себе, что Теренс по просьбе друзей и боевых товарищей-офицеров присоединится к войскам, сражавшимся на континенте. Все это время он, видимо, подумывал о возвращении на службу, но из любви к ней и ребенку, которого она носила в своем чреве, не принимал никакого решения до тех пор, пока в их дом не прибыла делегация офицеров, которая и уговорила его вернуться к своим солдатам. Она думала, что никогда не простит мужа за то, что он покинул ее и детей, хотя и сознавала, что отказ офицерам в их настойчивой просьбе обесчестил бы его, ибо был бы воспринят как проявление трусости с его стороны. Человек отнюдь не кровожадный, напротив, исполненный сочувствия к людям, Теренс все же почти всю свою взрослую жизнь был солдатом. Ему нравилось разыгрывать роль сквайра, но разве мог он не откликнуться на призыв к оружию, тем более что на полях сражений пали многие, кого он хорошо знал. Впрочем, как только Мэри увидела, что он, прихрамывая, с еще не зажившей рапой возвращается домой, то она сразу же забыла обо всех своих обидах и сделала все возможное, чтобы вылечить Теренса. За это время он успел получить генеральский чин, множество медалей за доблесть и даже титул баронета за свое служение королю и стране. Но в ее глазах это не имело ни малейшего значения, ибо все время, пока он отсутствовал, она молилась за его благополучное возвращение домой, в Грин-Уиллоуз. Слыша нынешние разговоры о том, что в колониях зреет недовольство и вот-вот разразится новая война, она радовалась, что теперь Теренс слишком стар, чтобы присоединиться к своему полку.
Тут внимание леди Мэри отвлекли голоса детей, с хохотом просивших, чтобы их раскачивали посильнее. Оказалось, что дети развлекаются, привязав качели к прочным сучьям деревьев. Выпрямляя ноги, они взлетали к небесам, чтобы тут же низринуться оттуда.
– Прелестная картинка, – проследив за взглядом Мэри, лениво заметила герцогиня. – Вот бы сидеть каждый день здесь, под деревьями, – мечтательно добавила она, смахивая белокурую прядку со лба спящей дочери, свернувшейся клубком у нее на коленях.
Леди Мэри улыбнулась:
– Ты всегда желаешь невозможного, и все же... – Подумав, она добавила: – Поздно или рано твои желания сбываются. – Сын Сабрипы, который лежал с сонными глазами, уронив свою золотистую головку на ее колени, задремал. Мэри, усмехнувшись, притронулась к его мягкой щечке. – Эти двойняшки, вероятно, немало удивили Люсьена.
– У него нет особых причин удивляться. Это его собственная работа, – ответила герцогиня с озорным блеском в глазах, который напомнил сестре о маленьком проказнике Робине.
– Одно время, – продолжала леди Мэри, – я думала, что Ри Клэр будет твоим единственным ребенком. Она, несомненно, стала прелестной молодой девушкой. Но я всегда считала и продолжаю считать, что она и ребенком была необыкновенно хороша. Ри Клэр очень походит на тебя, Рина, особенно глазами. Но волосы у нее золотые, как у Люсьена.
– Люсьен говорит: «Как хорошо, что она не унаследовала твою вспыльчивость». Но я иногда думаю, – сказала герцогиня, – не лучше ли сразу излить свой гнев, чем позволить ему подолгу перекипать в душе. Такой именно характер у Люсьена. Когда в нем накапливается гнев, разверзается настоящий ад. В этом отношении Ри похожа на Люсьена. С виду кажется томной, даже кроткой, но в ее душе может подолгу кипеть ярость. Она вынашивает свою месть, язвительные сарказмы, а затем с ошеломляющей внезапностью наносит удар.
– Согласитесь ли вы с Люсьеном на брак между Ри Клэр и графом Рендсйлом? – с любопытством спросила леди Мэри, и по лицу ее промелькнула какая-то странная тень.
Герцогиня улыбнулась:
– Я знаю, Ри уже пора замуж, но она еще такая юная.
Что до нас, то мы не видим необходимости торопиться с ее замужеством. И мы не уверены, что граф – самый подходящий жених.
Леди Мэри тоже улыбнулась:
– Сомневаюсь, что хоть кто-нибудь покажется вам с Люсьеном подходящим женихом. Уэсли Лоутон, во всяком случае, как будто бы симпатичный молодой человек, – добавила она, отыскав глазами молодую парочку, прохаживающуюся вдоль озера вместе с Ричардом и его женой. – А вот я считаю, что Ричарду повезло. Мне нравится Сара.
– И мне тоже, – согласилась герцогиня. – Я довольна, что в ожидании первого ребенка он привез ее домой, в Камарей. Мы позаботимся, чтобы все прошло хорошо. Да и что неожиданного может случиться, если роды будет принимать Роули? Я порой поклясться готова, что она смыслит в медицине больше любого врача; но ведь за исключением года, проведенного ею в Лондоне, она всю свою жизнь прожила в Камарее, работала служанкой, при этом настойчиво утверждает, что у нее нет более заветного желания, чем жить и умереть там, где она родилась. Дом ее здесь, говорит она, и нигде больше. Роули очень любит Ричарда с его рыжими волосами. И проследит, чтобы ничто не угрожало жизни его жены или первенца.
– Честно говоря, я скучаю по Ричарду, – призналась герцогиня. – Но он явно предпочитает жить в Шотландии; что ж, там его наследственное владение. Могу предположить, что дедушка был бы очень доволен. Хотя, вероятно, счел бы, что Ричард чересчур англизировался. Что до Ри, – сменила герцогиня тему, задумчиво наблюдая за дочерью и явно влюбленным графом Рендейлом, – у нас еще есть время. Тем не менее на ее руку было уже немало претендентов: одни джентльмены, слишком бедные, видимо, надеялись обрести состояние с помощью женитьбы, другие, стареющие повесы, стремились устроить свою семейную жизнь, пока еще'не поздно, третьи, искренне влюбленные, старались завоевать Ри с помощью стихов, что, можете мне поверить, иногда нагоняет жуткую скуку. До сих пор мы без особого беспокойства отклоняли их предложения, ибо Ри не желала иметь ни с кем из них ничего общего. Однако у меня есть основания полагать, что Люсьен наводит почти на всех женихов сильный страх, ибо нет более придирчивого отца, чем исправившийся повеса.
– Да, вполне могу себе представить, как их пугает Люсьен, особенно если у кого-то из них совесть нечиста. Когда Мэгги и Анна подрастут, – уверенно заметила леди Мэри, – боюсь, что Теренс будет вести себя как истинный генерал. Как бы он не заставил добрую половину женихов завербоваться в армию, чтобы угодить ему или ускользнуть от его орлиного ока, – добавила она с добродушным смешком. На какой-то миг она задержала взгляд на муже, затем перевела его на подернутые рябыо воды озера.
Улыбка леди Мэри Флетчер истаяла, как облачко в небе, глаза ее потемнели от каких-то тайных мыслей. В уме с головокружительной быстротой появлялись и исчезали знакомые и незнакомые лица, мелькали странные пейзажи и происходило что-то смутное, нe вполне явственное.
– Что с тобой? – участливо спросила герцогиня, заметив какое-то странное выражение на обычно безмятежном лице Мэри. – Что-то не так? Ты себя плохо чувствуешь? Может быть, тебе поможет глоток вина... – Тут герцогиня осеклась. Ее осенила внезапная мысль, и она почувствовала, что по ее жилам разливается холод. – У тебя было видение, Мэри? Поэтому ты и приехала в Камарей на день раньше? – спросила она надтреснутым голосом.
Леди Мэри Флетчер медленно повернулась к сестре, ибо слишком давно жила с проклятием второго зрения, чтобы не понимать всего значения своих видений.
Она не могла и не хотела лгать, тем более Сабрине: Сабрина должна знать правду.
– Да, Рина, – спокойно произнесла Мэри, подтверждая худшие опасения сестры, – у меня было видение.
– Боже, у тебя так давно их не было. Я почти забыла о них, – сказала герцогиня, обращаясь скорее к себе, чем к Мэри. Ее лицо выдавало внутреннюю озабоченность.
– Я знаю, – печально ответила Мэри, – я также надеялась, что навсегда избавилась от этих проклятых видений. – Ее голос прозвучал с необыкновенной резкостью.
На ресницах у Мэри дрожала одна-единственная слеза, когда ее темнеющие серые глаза встретились с обеспокоенными глазами сестры.
– Жизнь складывается так идиллически. Видно, слишком идиллически. Если бы только я могла тебе сказать, Рина, чего именно опасаюсь, – сказала она почти извиняющимся тоном, стиснув пальцы в кулачки. – Я чувствую себя такой беспомощной. Да и всегда чувствовала. Это проклятое второе зрение не приносит мне ничего, кроме страхов. Иногда мне кажется, что лучше бы какое-то ужасное событие произошло без всякого предупреждения, чем знать, что оно приближается, ожидать его, не в силах при этом предотвратить. – Она подавила всхлип. – Осознаешь ли ты, что сто лет назад меня бы сожгли как ведьму за эту способность предвидеть будущее?
– О, Мэри, дорогая, милая Мэри, – вздохнула Сабрина, – если бы только я могла помочь тебе. Если бы могла избавить от этих мучительных видений, которые буквально сжигают тебя, но ты знаешь, что это не в нашей власти. Так уж назначено судьбой... Мэри, – мягко сказала Сабрина, стараясь утешить сестру, – вспомни, сколько раз ты помогала нам. Сколько раз спасала Ричарда и меня от неминуемой смерти... Может быть, и это видение поможет тебе предотвратить что-то ужасное? А теперь, пожалуйста, дорогая, – умоляюще произнесла она, пытаясь согреть холодную руку Мэри в своей, – расскажи, что ты видела. Поделись со мной.
– Вокруг меня вода, Рина, – начала Мэри хриплым от страха голосом. – Вокруг меня глубокая вода, нет, темная вода. Вокруг меня бурлит темная вода. Я почти чую исходящий от нес гнилостный запах. Она как будто оскверняет меня, как будто стремится засосать. Такая черная, такая ужасная вода! – вскричала Мэри, пряча лицо в ладонях. – Кругом – холод. Безграничный ужас. И смерть, – шепотом добавила она. – Я вижу что-то золотое, что-то сверкающее в глубине, как звезда. – От напряжения голос ее звучал сипло. – И я вижу драконов. Господи, помоги мне! Ты, наверное, считаешь, что я сошла с ума, Рина, потому что вижу драконов. Они странно ухмыляются, с ревом разевают пасти, от них исходит опасность. Я вижу отвратительных красных и зеленых драконов. Они как будто преследуют меня. Иногда мне хочется отмахнуться от них, иногда я хочу в ужасе бежать. Я в таком смятении, Рина!
Мэри подняла свое искаженное лицо и посмотрела на теплое летнее небо, со странной жадностью заглатывая воздух.
– Ты должна ненавидеть меня. Презирать за то, что я сею страх своими прорицаниями в Камарее, но, Рина... – Мэри до боли крепко схватила руку Сабрины. – Я вижу твое лицо – и оно полно горя. Я вижу твои глаза – и они полны ужаса. Как же я могу не предостеречь тебя? – умоляющим тоном проговорила она.
Сабрина, герцогиня Камарейская, с трудом проглотила застрявший у нее в горле комок, ее рука невольно крепче обняла спящего на коленях невинного ребенка. Глаза обыскали весь горизонт – в поисках чего? Что могло случиться, готовя неожиданную беду? Какую опасность могло представлять – и для кого? Сабрина наблюдала, как к ней приближается Люсьен вместе с Теренсом. Она испытывала отчаянное желание подбежать к мужу, чтобы почерпнуть у него утешение и силу, но не могла двинуться с места, не могла выдавить ни звука. Ужасное видение Мэри обволакивало, парализовывало; Сабрина только беспомощно взирала на тех, кого так любила, зная, что какой-то трагический удар поразит Камарей в самое сердце. А ей остается только сидеть и ждать, когда наконец случится непоправимое.
Глава 3
Огонь, казалось бы, уже погаснувший,
Нередко тлеет под пеплом.
Пьер Корнель
Венеция , осень 1769 года
Под мостом Вздохов, оставляя мелкую рябь на темных водах Рио-де-Палаццо, тихо проплывала неглубокая черная гондола. С одной стороны канала, украшенный ажурной резьбой, с арками и колоннами из розового и белого мрамора, светло сиял Дворец дожей. С другой его стороны темнело приземистое здание поцци , мрачной тюрьмы, где томились несчастные узники. Именно зловещей близостью тюрьмы и объяснялось название «мост Вздохов». Никто из тех, кто пересекал этот скрытый мост и оказывался в сырой камере, уже никогда больше не обретал свободу, никогда не переходил через мост в обратном направлении.
Закутанная в траурную одежду безмолвная женщина, сидевшая в гондоле, возвращалась из церкви Сан-Джорджо-Маджоре, где, терзаемая скорбью, она попрощалась с единственным человеком, которого по-настоящему любила. Стоя на корме, гондольер медленными ровными гребками рассекал воду, направляя гондолу подлинным, извилистым и узким боковым каналам, которые как бы ввинчивались в самую сердцевину города, некогда гордой сверкающей жемчужины Адриатики. На солнце еще сверкали большие купола базилики Святого Марка. Во многих мраморных дворцах, где некогда жили могущественные купцы, князья, и ныне еще оставались избранники судьбы, проводившие здесь свой драгоценный досуг, но и город, и его жителей разъедала какая-то ядовитая плесень. Она несла с собой разрушение фундаментам домов, вырождение сердцам и душам венецианцев.
В гондоле, которая продолжала свой путь сквозь тлетворный дух, что царил здесь повсюду, сидела Ла Роза Тристс, Печальная Роза, одна из самых привлекательных и порочных куртизанок Венеции. Своим прозвищем она была обязана тому, что одевалась во все черное, вкалывая в волосы единственную алую розу. Печальная Роза была окружена таинственностью, ибо никто никогда не видел ее лица. В этом городе, где принято ходить в масках, аристократ и крестьянин, знатная госпожа и проститутка, герцог и жиголо свободно общались между собой, не опасаясь разоблачения. Печальная Роза держалась совершенно обособленно, ее лицо и настоящее имя оставались тайной даже для самых пылких и щедрых поклонников. Но все венецианцы знали, что она прекрасна, некоторые даже говорили – как мадонна. Случалось, что на кое-каких карнавалах и балах Печальная Роза появлялась в черной шелковой маске, прикрывающей лишь часть лица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70