Я позабочусь, чтобы она не оставалась одна.
— Спасибо, Бентли. — Квентин глубоко вздохнул. — Ты незаменим. Как бы мне хотелось, чтобы опекуном Бранди вместо Дезмонда был ты.
Бентли задумчиво уставился вслед удалявшейся фигуре хозяина.
— Это уже не важно, сэр, — пробормотал он себе под нос. — Чутье мне подсказывает, мисс Бранди недолго будет нуждаться в опекуне.
Бранди чувствовала, что ей нужен чей-то совет, но у нее и мысли не возникало об опекуне.
Она разметалась на подушках и уставилась в потолок, жалея, что не обращала больше внимания на слова Памелы, когда та лирически описывала любовь. Уж кто-кто, а Памела разбиралась в этом.
«Памела, как бы мне хотелось, чтобы ты сейчас была здесь и могла дать мне совет», — думала Бранди, и сердце у нее сжималось от знакомого чувства потери.
Куда пойти, чтобы найти ответы? Где поэты черпают свои знания, куртизанки свое умение, любовницы свое очарование? Им всем наверняка приходилось начинать с нуля, так же как и ей. Ведь они тоже были когда-то неопытными и несведущими, а как же иначе? Тем не менее где-то как-то они узнали все, что им нужно было знать об этом таинственном чувстве, называемом любовью.
А как ей узнать?
Отбросив одеяло, Бранди села, обхватив колени руками, и решила оставить все попытки заснуть.
Судя по тому, что она помнила из рассказов Памелы и поэтических сонетов, ей сейчас следовало испытывать умопомрачительную радость или раздирающую сердце боль. Вместо этого она чувствовала полное разочарование и непреодолимый гнев.
Она даже не представляла, что Квентин окажется таким болваном. Двадцать лет она боготворила его, смотрела снизу вверх, как на самого лучшего из всех мужчин.
Сегодня он продемонстрировал все, что угодно, только не блестящий ум.
Как он мог так запросто отмахнуться от того, что происходит между ними, отказаться признать в этом любовь? Как он мог вообразить, будто это чувство исчезнет, если они станут его игнорировать?
Ведь это была любовь. И черт бы его побрал, Квентин знал это.
Бранди схватила подушку, энергично взбила ее, потом положила на колени и уперлась в нее локтями.
Она знала о романах Квентина даже больше, чем он мог себе представить. За столько лет она повидала их предостаточно: статных, красивых женщин, цеплявшихся за его руку подобно ухоженному плющу. Квентину она ничего не говорила, разумеется. Он, как и ее отец, как все прочие гости, съезжавшиеся на тихие приемы в загородный дом, полагал, что она спит в этой самой комнате: прелестной комнате, украшенной зеленью и цветами, которую Памела специально оставляла для визитов своей любимицы. Но Бранди не спала. Она выжидала, пока не начнут играть скрипки, и тогда выбиралась из окна, скатываясь в темноте на землю. Оказавшись внизу, она быстро бежала к раскидистой пихте перед покоями гостей, за которой начинался густой лес. Это было очень удобное место, потому что она легко пряталась среди мохнатых ветвей дерева и, никем не замеченная, обозревала всю территорию перед Изумрудным домиком.
Это оказалось очень познавательно.
За ночь с полдесятка пар осторожно скользили между деревьями, явно пытаясь укрыться в темноте. К шести годам Бранди выросла настолько, что уже могла дотянуться до нижней ветви и вскарабкаться на пихту. К восьми она уже понимала смысл происходящего: это были тайные свидания, не похожие друг на друга, — одни пары ограничивались неспешной прогулкой под луной, другие начинали в пылу срывать с себя одежду. Хотя, конечно, до нее не доходило, с чего это вдруг два человека стремятся прилипнуть друг к другу, как два облизанных леденца.
Но видимо, эти свидания доставляли молодым людям удовольствие, потому что Квентин часто тоже был в их числе — он и какая-нибудь дама, приехавшая в гости. Некоторых его спутниц Бранди узнавала, других — нет.
Она ясно помнила леди Пенелопу Маллер, светлые волосы которой всегда были уложены в одинаковое количество аккуратных буклей. Леди Пенелопа тихо смеялась и таращилась на Квентина, словно тот был божеством, посланным на землю. После нее была дочь угрюмого виконта — как ее там звали? — Эдвина. Леди Эдвина какая-то. Немного старше восемнадцатилетней Пенелопы, ей было года двадцать два. А волосы у нее были черные как ночь. Но звонкий смех и восхищенные взгляды — такие же.
Были толпы других.
Бранди смутно помнила потрясающую красавицу графиню из Йоркшира, еще дочь канадского чиновника… а поток была вдова — маркиза Элмсвуд. Юную Бранди тогда потрясло, что матроне, побывавшей замужем и достигшей преклонного возраста, тридцати одного года, захотелось целоваться в губы с молодым человеком восемнадцати лет. Тем не менее вдова, казалось, наслаждалась этим, если судить по ласковым словечкам и тихим глубоким стонам.
Замужние женщины тоже бегали за Квентином. Это шокировало Бранди больше всего. Но, как она и ожидала от Квентина, отличавшегося моральной чистотой, он пресекал все их заигрывания и имел дело только со свободными женщинами, которые могли прогуливаться по лесу, не рискуя, что за ними прибегут разгневанные мужья и вызовут Квентина на дуэль.
Хотя, вспомнила Бранди с улыбкой, была все-таки парочка разгневанных отцов. Они особенно негодовали, когда прогулки Квентина с их дочерьми переросли границы игривой болтовни и невинных поцелуев. Квентин был осторожен в своем выборе, приберегая самые пылкие и смелые объятия для опытных светских женщин. Бранди всегда угадывала, когда он задумывал нечто более скандальное, чем поцелуи, потому что тогда он уводил даму дальше в лес, где даже Бранди со своего отличного наблюдательного поста не могла разглядеть их действия.
К тому времени, когда ей исполнилось двенадцать, Бранди потеряла счет женщинам Квентина. Причем только тем, с кем он хороводился в Изумрудном домике. Одному Богу известно, сколько их было вообще. Она даже не представляла, какие запретные встречи происходили в клубе «Олмак» во время лондонского сезона или в течение долгих месяцев, когда Квентин жил в Оксфорде. Или во время пышных приемов в Колвертонском замке, которые постоянно устраивали Памела и Кентон и которые Бранди постоянно отказывалась посещать. Она с плачем молила отца, и он в конце концов сдался и освободил ее от тяжкой обязанности сопровождать его на балы. Когда она была ребенком, Колвертон казался ей огромным холодным домом.
Губ Бранди коснулась ироничная усмешка. Сейчас она стала взрослой, а мнение о Колвертоне у нее такое же.
В любом случае, несмотря на ее юный возраст и некоторую неосведомленность, ночные бдения под пихтой научили ее даже с расстояния в двадцать футов распознавать первые признаки того, что Квентин увлечен женщиной: хриплые нотки, появлявшиеся в его голосе; осторожные прикосновения к лицу женщины, ее волосам, даже плечам; решительность, с которой он брал ее за подбородок и приподнимал его, чтобы добиться поцелуя; и, правда очень редко, едва заметная потеря самообладания, когда он держал даму в объятиях.
Тогда ею двигало простое детское любопытство, которое заставляло подглядывать за Квентином, чтобы понять его действия.
Теперь это было нечто большее.
Вздохнув, Бранди провела пальцами по тонкому муслину своего пеньюара. Она сравнивала то, что наблюдала много лет назад, с тем, что пережила сама, оказавшись несколько восхитительных раз в объятиях Квентина. Он, конечно, сохранял свое проклятое самообладание, хотя с трудом. Но дрожь в его голосе, когда произносил ее имя, затрудненное дыхание, порывистость движения, когда он привлекал ее к себе, — все это говорило о внутренней борьбе, происходившей в его душе. Такого раньше с ним не случалось, по крайней мере насколько помнила Бранди. И внутренний голос подсказывал ей шепотом, что если мир исчезает каждый раз, когда Квентин оказывается рядом с ней, то это чудо внове не только для нее, но и для него тоже.
И тем более оно его пугает, потому что их давняя дружба диктует ему роль старшего брата и он вбил себе в голову, что обязан защищать ее.
Если бы только он позволил чувству взять верх над разумом — лишь разок. Если бы только он отбросил в сторону благородство и мысли о долге и прислушался к собственному сердцу. Тогда, возможно, он понял бы правду.
Бранди легко коснулась кончиками пальцев своих губ, упиваясь воспоминанием о том, с каким невероятным усилием Квентин оторвался от нее.
Он считал, что она наивна.
А на самом деле это он глупец.
Он считал, ее неопытность не позволяет отличить любовь от страсти.
Он никогда еще так не ошибался.
Он считал ее ребенком — маленьким и слабым, нуждающимся в его защите.
И как он не видит, что, отказывая ей, а заодно и самому себе, он причиняет ей больше боли, чем любая его отлучка. Потому, что Бранди понимала — он принадлежит в первую очередь Англии. Она бы довольствовалась даже самыми краткими встречами, которые судьба могла бы им подарить, и вынесла бы боль каждого расставания, и ей не страшны были-бы бессонные ночи, потому что она молилась бы за него и ждала его скорейшего возвращения.
А вот чего она не могла вынести, так это мысли, что вообще его не получит.
«Квентин, — горестно сокрушалась она, вглядываясь в темноту комнаты. — Как мне открыть тебе глаза? Я больше не та непоседливая девчонка, которая лила слезы, когда ты с ней прощался. Хотя, наверное, что-то во мне от нее осталось. Возможно, навсегда. Но я уже выросла, о чем сама не подозревала, пока ты не вернулся. Ну как мне убедить тебя, что я изменилась? Что мы оба изменились? И то, что происходит сейчас между нами, — красиво и правильно? Назад нам уже нет пути. И даже если бы был, то мне этого не нужно. Да и тебе тоже».
Она поднялась и. выдвинув ящичек трюмо, достала пистолет, который держала под рукой с тех пор, как Квентин подарил его четыре года назад. Она с любовью погладила резную рукоять, вспоминая ту минуту, когда Квентин объявил, что пистолет отныне принадлежит ей. Тогда он собирался в путь. Это была реальность, с которой она, совсем еще ребенок, не могла смириться. А теперь? Теперь, если в министерстве настоят на своем, он снова уедет.
Прекрасная возможность показать ему, какой сильной она стала. Так она и сделает, после того как лишит его проклятого самоконтроля.
С новой решимостью Бранди крепче сжала пистолет, вспомнив состязание по стрельбе, которое предшествовало отъезду Квентина, — тогда она одержала победу.
До сих пор она ни разу не проиграла Квентину. И сейчас не время.
Глава 11
Квентин вышагивал по номеру лондонской гостиницы, чувствуя себя, как запертый в клетку тигр, которого тычут палками сквозь прутья решетки.
Что-то было не так. Он знал это. Поход в военное министерство вылился в серию недоуменных вопросов, оставшихся без ответов, и необъяснимых требований. После трехчасового ожидания на Даунинг-стрит в приемной, успевшей стать ему ненавистной, и четырехчасовой ходьбы от одного мелкого чиновника к другому Квентин все еще не представлял, почему он так спешно понадобился в колониях и кто именно приказал отозвать его из страны.
Но он во что бы то ни стало решил выяснить это у самого лорда Батерста, военного министра Англии.
Упав на кровать, Квентин положил руки за голову, так и не остыв от злости из-за некомпетентного равнодушия, с каким его принимали. В конце концов он вышел из себя, что случалось с ним довольно редко, и, пылая от гнева, потребовал записать его на прием к Батерсту на следующее же утро. Его требование было немедленно выполнено краснолицым заикающимся служащим, который заверил Квентина, что министр примет его ровно в девять утра на следующий день.
Это означало, что Квентину нужно было заночевать в Лондоне. Он тут же отправил депешу Бентли, в которой описал ситуацию и попросил вновь навестить Изумрудный домик — и Бранди, конечно. Квентин ни секунды не сомневался, что его просьба будет выполнена просто из чувства лояльности к нему и Бранди. Не говоря уже о том, что дурное самочувствие Дезмонда даст дворецкому прекрасную возможность исчезнуть на несколько часов. Нет, Квентин не сомневался, что за Бранди присмотрят.
Но, будь оно все проклято, он хотел вернуться домой.
Домой.
Подумал и улыбнулся, потому что представил не Колвертон и даже не армию, а Изумрудный домик, и сад, расцвеченный яркими красками лета, и лес в зеленом бархате, и Бранди с перепачканным землей носом.
Улыбка Квентина померкла.
Как же ему быть с этим безграничным чувством?
Ответ напрашивался сам собой. Во-первых, ему нужно прямо признаться самому себе, что он влюбляется в Бранди Таунзенд.
Бранди — его единственное солнышко: непочтительная шалунья, которую он баловал с самого рождения, потакал всем ее прихотям вопреки благоразумию, подшучивал, учил и лелеял. Именно с ней он поделился своими понятиями о чести, надежности, открытости, именно с ней он делил веселье так, как ни с кем другим.
Влюбляется в нее? Да он уже любит ее! Сознание этого пришло неожиданно, словно открылись запертые шлюзы. Резко вскочив, Квентин уставился невидящим взором в пустоту, пытаясь примириться с неоспоримой правдой.
Каким же слепым глупцом нужно быть, чтобы отрицать очевидное! Он всю жизнь заботился о Бранди: ему доставляло радость наблюдать за ее первыми шагами, чудесными открытиями детства и даже болезненным взрослением. Покидая Англию, он увозил с собой нежные воспоминания о редкой, непритязательной юной девушке. А когда он возвратился, то нашел взрослую женщину.
У Квентина сжалось сердце, когда он вспомнил странное чувство, не оставлявшее его в Европе, — сознание, что все, что он любит, как-то изменится.
Он не ошибся.
Не стало родителей.
И его маленькой проказницы тоже.
Только в последнем случае место Бранди заняла красивая желанная женщина, в которую он влюбился в первую же секунду, когда увидел ее преклонившей колени у могилы его родителей со слезами горя на лице вперемешку с каплями моросящего дождя. Она потянулась к нему, чтобы разделить его боль, отдать свое тепло, воплощая собой все, что было дорогого и хорошего в его жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50