Это было вкуснее меда, нектара, вкуснее всего в мире… Она неслышно застонала, и ее губы потянулись за ним, когда он, наконец, оторвался от нее.
— Когда я приглашала тебя подурачиться, я не думала, что ты воспримешь это так буквально! — срывающимся шепотом проговорила она.
Он нежно провел пальцем по линии ее нижней губы.
— Но это же неестественно — лишать друг друга того, что нам обоим так нравится.
Зрачки ее глаз расширились.
— А как же насчет нашего соглашения? Я думала, ты решил…
— Разве нельзя изменить решение, если обнаружил, что сделал ошибку? — Он с сомнением сдвинул брови. — Ты же сама предлагала мне свое общество в постели, или этого не было?
— Б-было. — Она лихорадочно сглотнула. — Но ты прав. Ведь это уж был бы верх цинизма с моей стороны — пойти на… это и потом уехать.
— А я хочу, чтобы ты осталась.
Она побледнела, потом густо покраснела.
— Я думаю об это уже целый месяц. — Его пальцы настойчиво кружили по ее плечам, скользнули по ее ключицам. Тебе не приходила в голову такая возможность?
— Н-но Париж, мое образование… — слабым голосом проговорила она.
— Это так важно? Ты и так уже делаешь шикарную карьеру: этот твой сборник набросков, да и сегодня, кстати, несколько судовладельцев уже приставали ко мне — не запечатлеешь ли ты на холст их посудину. Ну, зачем тебе проталкиваться локтями там в Париже? Ты уже сделала здесь себе имя!
— Лок, подожди! — Она в волнении вскочила на ноги, но он не отпустил ее, его руки опустились ей вниз по спине, остановились между лопатками. Он прижал ее к себе плотно-плотно, у Констанс перехватило дыхание. Боже мой, что ей делать? — Это будет нечестно — прежде всего, по отношению к тебе. Ты не знаешь, не можешь знать…
— Тебе будет хорошо, обещаю. — Его голос стал каким-то низким, хриплым. — У тебя будет все. Мы оба с тобой поедем в Европу — скоро! Вместе увидим Париж, Лондон, Рим, Флоренцию. Ведь каждый художник об этом мечтает…
Она покачала головой, какая-то жалко-потерянная, губы ее задрожали.
— Не в этом дело…
Он целовал ей ресницы, щеки, подбородок, она вся изгибалась в его объятиях, как пальмовая ветвь на ветру, пальцы ее то сжимали, то разжимали ткань ее рубашки. Он прижал ее к себе еще плотнее, так, чтобы она ощутила каменную твердость его мужского естества.
— Ты видишь, что ты делаешь со мной, Конни! Ну ладно, мы начали не так, как другие, но, поверь, это будет хорошо!
— Но мы решили по-другому! — Ее слова лихорадочно срывались с ее губ, тело все напряглось. — У меня другие планы.
— Неужели это тебе так трудно?
Она бросила на него отчаянный взгляд; в нем была вся ее больная душа.
— Нет, нет, не трудно, но я боюсь.
— Я не обижу тебя, поверь этому…
Он целовал ее искусно, умело, не торопясь демонстрировать ей свою силу, хотя ему так хотелось — просто сломать ту преграду, которая еще разделяла их. Ее сопротивление ослабевало. С тихим стоном она признала свое поражение, раскрыла губы навстречу ему — о, как это сладко, невероятно соблазнительно…
Не отрывая своих губ от ее рта, он спустил платье у нее с плеч, и ее руки, освобожденные от рукавов, обвили его за шею. Его рука прошлась по ее — от локтя до плеч и мягко прикоснулась к нежной выпуклости ее груди. Он быстро развязал шнурки на ее корсете, ослабил его, потом резко дернул его, вместе с платьем вниз. Она осталась в одной нижней юбке и сорочке. Боже, он сейчас готов опрокинуть ее прямо на холодный каменный пол. С усилием он оторвался от ее губ.
— Господи, какая же ты! — пробормотал он, весь, дрожа от желания, уже переполнившего его. — Любимая, пойдем, я отнесу тебя в постель…
Лок почувствовал, что она как будто вся окаменела при этих словах. Секунда — и она вырвалась, издав какой-то сухой, рыдающий звук. Он, пораженный, даже не удерживал ее.
— Конни?
— Я не могу! — Ее голос сорвался, она прижала свои кулачки ко рту, борясь с собой. — Я не могу стать тебе тем, что ты хочешь. Прости. О Боже, прости!
Она отвернулась от него, вся, сжавшись, чувствовалось, что она изо всех сил сдерживает слезы. Лок, озадаченный и расстроенный, протянул было снова к ней руки, и застыл он неожиданности. Нежная кожа ее спины и плеч была вся иссечена сеткой белых рубцов. Некоторые были застарелыми, уже почти проходившими, некоторые были свежие. Очевидно, за этим скрывалось нечто кошмарное.
— Господи! — Еще никогда не испытанное в такой степени чувство ярости выплеснулось из него как раскаленная лава. Он с такой молниеносной быстротой схватил ее и повернул к себе, что она в испуге вскрикнула. — Кто это сделал? Черт побери! Кто тебя бил?
— Ни… никто… — Глаза Констанс широко раскрылись.
— Проклятие! — громыхнул он, тряся ее как грушу. — Не ври мне! Кто это тебя так? Я убью этого сукина сына!
— Его уже нет… — Ее голос был пустым и безжизненным, как бездонная глубина ее расширившихся зрачков. — Его убила придурковатая Лили.
— Кто такая, черт возьми?
— Я! — Губы ее жалостно скривились.
— Господи Иисусе! — Лок отдернул от нее руки как ужаленный.
Констанс подняла с пола свое платье, прикрыла им свою наготу.
— Он мне не поможет — даже его архангел тут бессилен.
Лок шагнул к ней.
— Конни! Принцесса!
Она подавила вырвавшееся рыдание и отступила назад.
— Ничего не получится, Лок Мак-Кин, так что лучше не начинать. Я уеду завтра.
И она бросилась опрометью из кухни. Второй раз за этот день Лока охватило ощущение, что все вокруг него рушится, и он ничего не может с этим поделать. Констанс убегает — от своего прошлого или от него?
10
Как она была неправа, когда думала, что ее уже ничем не удивишь! Мрачный и молчаливый Лок поднял ее ни свет, ни заря, и она была не только удивлена, но и немало уязвлена той поспешностью, с какой он, по всей видимости, собрался от нее избавиться. Получив указание, нет, скорее, приказ — одеться попроще, она едва успела сполоснуть лицо, пока он, не разбираясь, запихивал ее вещи в большой брезентовый мешок. Потом он нанял извозчика и указал ему место назначения: Длинная верфь.
И вот теперь, поеживаясь в своей мантильке и легоньком платьице под порывами холодного, влажного ветерка, она стояла на булыжной мостовой набережной, пытаясь угадать, на каком из многочисленных судов, стоявших у причала, ей предстоит отправиться в плавание. В воздухе сильно пахло рыбой и смолой, а плеск воды, едва видной за сплошной пеленой тумана, рождал в ней далеко не радужные мысли. Неужели ей опять предстоит этот ужас — оставить земную твердь и затеряться в просторах океана?
Лок закинул мешок на плечо и тронул ее за локоть.
— Пошли!
— Ку… куда?
— Увидишь.
Только не показать себя трусихой или, еще хуже, не расчувствоваться при прощании — это будет хуже для них обоих. Она попыталась сосредоточиться на мыслях о Париже, но, странное дело, тот сияющий образ, мечты о котором всегда выручали ее, как-то не складывался. В глазах было совсем другое — мужчина, суровый вид и стиснутые зубы которого ясно показывали, как он ее презирает.
Подняв от холода воротник своего горохового пальто, Лок провел ее мимо дюжины океанских громадин и остановился у небольшой одномачтовой шхуны, на корме которой сияли буквы ее названия: «Доблесть». Он перепрыгнул прямо с пирса на палубу и начал скатывать защитный брезент. Констанс так и осталась стоять с открытым ртом.
— Подай конец! — распорядился он деловито. — И сразу прыгай.
— Я, может быть, и сумасшедшая, но не настолько! И не такая дура, чтобы не сообразить, что на этой штуковине до Парижа не доберешься. — По ее мнению, вряд ли можно было убедительнее выразить свое отношение к его предложению.
— Мы должны сперва кое-что обсудить, так что давай-ка сюда, и побыстрее!
— Нет! — Она сделала шаг назад.
Выругавшись, Лок бросил на палубу канат, который он сматывал, и одним прыжком отрезал ей путь к отступлению.
— Рвать когти — на это ты мастерица, но я тебя завезу туда, откуда ты уж никак не сбежишь!
— Лок, ну, пожалуйста! — взмолилась она. — Ты не понимаешь…
— Еще нет. — Он подхватил ее, поднял на руки, так что от неожиданности она не только не сопротивлялась, а, наоборот, крепко обняла его за шею. — Но я пойму. Как раз для этого я и затеял эту маленькую экспедицию.
— Но, но… ведь ты должен сегодня заниматься этим нью-йоркским контрактом! — Она просто не знала, как на него подействовать, что его может образумить.
— Там без меня разберутся, а нам побыть несколько дней в уединении не помешает. — Он решительно шагнул обратно на шхуну.
— Несколько дней? — В ней боролись желания вырваться и страх свалиться в воду; второе победило — она еще крепче обхватила его шею. — Ну, зачем это — я же все равно здесь не останусь…
— Ты мне расскажешь все. Все! Ясно? А теперь — сиди тихо. — Мрачно проговорив это, он осторожно опустил свою ношу на кучу мешков посредине палубы и оттолкнул суденышко от причала.
Вся, дрожа, она уткнулась лицом в мешок и закрыла глаза. Но это не помогло — шхуну начало ощутимо раскачивать на свежей волне, а это означало, что там, внизу, и везде вокруг одно и то же, один и тот же ужас — эта жидкая смерть…
— Господи! — застонала она, в отчаянии царапая ногтями брезент. — Меня сейчас стошнит…
— Держись ближе к борту. — Голос Лока прозвучал как приказ — жесткий и бесцеремонный. Он подрегулировал паруса и занял место у руля. — Потом станет лучше. Только палубу не запачкай.
Но лучше не стало — ни после первого приступа, ни после следующих. Между тем туман рассеялся, солнце разогрело воздух, так что они даже сняли верхнюю одежду, но состояние Констанс не улучшилось. Лицо ее приобрело зеленовато-землистый оттенок, очередной желудочный спазм приносил кратковременное облегчение, но вскоре все началось снова.
Лок пока что понял одно: что непринужденной беседы во время прогулки — этакой легкой прогулки под парусом, как он это замыслил, не получится. Состояние Констанс начало его всерьез беспокоить. Она как-то вся ушла в себя, замкнулась. Обессилевшая, обмякшая, вся в испарине, несмотря на прохладный бриз, она то валилась на узкую койку в крохотной каюте шхуны, то вновь бросалась на колени к лееру… Нет, это не просто морская болезнь, это скорее защитная реакция организма на какую-то смертельную опасность, которую ей довелось пережить в прошлом.
— Боже ты мой, неужели на «Элизе» с тобой то же самое было?
После очередного, особенно сильного приступа рвоты она так и осталась стоять на коленях, припав к лееру, и он решился подойти к ней, даже полуобнял ее.
— Да, было еще хуже. — Она прополоскала рот водой из бочонка с пресной водой, вытерла лицо мокрым полотенцем. — Я говорила тебе, что не переношу воды.
— Но почему? — Зная об этом, решиться на многомесячное морское путешествие — ведь это прямо-таки подвиг!
— Я не знаю. Иногда мне снится, будто я тону. Причем, такие сны у меня с детства.
Констанс попробовала делать неглубокие вдохи в такт качке, надеясь, что это поможет. Тщетно — в желудке снова начались спазмы. Она тихо застонала.
Ругая себя за неосмотрительность — и почему он не принял всерьез ее предупреждение? — Лок всматривался в скалистый берег, ища знакомые ориентиры. Они с Дайланом еще мальчишками изучили этот маршрут как свои пять пальцев и, хотя он давно уже не был в этих водах, ему было ясно, что половину пути они уже миновали и возвращаться бессмысленно.
— Держись, принцесса. Уже немного осталось. Если бы я знал, что так получится, то не стал бы тебя мучать. Он подхватил ее, перенес туда, где сидел сам к рулю, посадил к себе на колени. Она была слишком слаба, чтобы сопротивляться или даже возражать.
— Я только и делаю, что осложняю тебе жизнь — с самого первого дня. — Она сумела избразить на своем лице что-то вроде улыбки.
В ответ он просто прижался к ней губами и нежно поцеловал. Удивительно — судорожный спазм, сковавший ее всю, вроде бы ослаб. Сдвинув брови, он сконцентрировал на ней свой взгляд, словно гипнотизер.
— Смотри мне в глаза! — начал он внушать ей хриплым, негромким, но не допускающим возражений голосом. — Смотри, как я держу руль. Я знаю море, люблю его. Со мной тебе ничто не угрожает…
Ей вдруг захотелось поверить ему — такому сильному, волевому мужчине. А Лок шептал ей что-то на ухо: об океане, о ветрах, о приливах. Он дал ей самой подержаться за руль, разумеется, не выпуская ее руку из своей. Хлопал парус, вибрировали ванты. Все ее существо стало наполняться исходившей от него аурой силы и могущества, вытесняя все остальное. Она забыла о своих страхах, полузаснув в его объятиях, а он все рассказывал, рассказывал — о шуме волн у мыса Горн, об ароматах китайского побережья, о незабываемых видах Явы. Она забыла вообще обо всем в мире, кроме того, как это непередаваемо сладко — быть с ним так близко. Тепло его тела растопило бивший ее озноб, кровь потекла по жилам быстрее и жарче. Она поверила ему — и желудок чудесным образом успокоился, прошел спазм в конечностях.
«Да, это настоящее чудо», — как-то расслабленно-лениво подумала Констанс. Она больше не боялась. Ей вообще-то надо было бы разозлиться на него за всю эту сегодняюшнюю его авантюру, за то, что он ее заставил так страдать. Но нет, оказалось, что он неожиданным образом преподнес ей подарок. Подарок от любимого мужчины…
Как будто что-то подтолкнуло ее — она сразу очнулась от своего сладкого полусна. Да, вот она — правда, от которой никуда не скроешься. Боже, помоги и спаси, она любит Лока Мак-Кина — своего законного мужа! Какая ирония судьбы. Ей захотелось плакать.
— Что, опять? — Лок почувствовал, как она опять вся напряглась. — Мы уже на месте. Все!
Констанс поморгала, пытаясь осмотреться — где они? А сердце переполняла любовь и горечь. Теперь она уже боялась не открытого моря, а самой себя. Как могло случиться такое несчастье? Ведь теперь расстаться будет в сотни, нет, тысячи раз труднее!
— Я должен убрать паруса. — Лок поднялся, с беспокойством глядя на Констанс. — Ты обойдешься одна?
— Конечно. — Прежние страхи прошли. Боже мой, как он ей улыбается! Может быть, она все-таки ему не совсем безразлична?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42