«Сайрус, Эмма».
И по кругу: «Уильям, Дженни, Натаниэль».
С бьющимся сердцем капитан продолжал свой путь, к той могиле, которая привела его в эти чужие края. Хотя… такие ли уж они чужие?
Он опустился на колени, положил руки на каменную плиту, на которой значилось: «Хэм Найт. 1905–». Дата, стоявшая справа от черточки, оказалась залеплена яблочной мякотью от недавних мальчишечьих боев. Капитан протянул руку и вытер ее.
Часть первая
НЕВОЗДЕРЖАННОСТЬ
Кладбище скрывалось позади большого белого дома усадьбы Найтов, на крутом скалистом склоне, поросшем деревьями; мраморные надгробные плиты располагались наклонно.
И скорбящие, стоявшие у открытой могилы, тоже подались вперед, наклонились, как колосья пшеницы. Ветер раздувал их черные накидки и плащи.
Священник в своем одеянии напоминал огромную черную птицу с белой атласной грудью. Слова последней молитвы послужили сигналом для могильщиков, которые ослабили веревки, и гроб из тикового дерева начал медленно опускаться в яму.
Волею Господа наши дни на земле коротки и быстротечны… Наши силы слабеют и увядают, как трава зимой… Он поднимает нас над временем, над нашими неоконченными делами. К вечному и всепрощающему свету…
Натаниэль Найт и его сын Хэм стояли у самой могилы, в стороне от прочих. Муж и сын женщины, лежавшей в гробу. Найт, с массивной широкой грудью, в свои семьдесят с лишним лет держался на удивление прямо. Белая борода и волосы, развевавшиеся на ветру, придавали ему сходство с богом, изображенным Микеланджело на потолке Сикстинской капеллы. Шестнадцатилетний Хэм, такой же крупный и широкоплечий, как и его отец, выглядел взрослым мужчиной. Однако в этом мощном теле скрывался несчастный ребенок, измученный и стыдившийся показать свое горе.
«Мама, мама, не покидай меня! Господи, пожалуйста, не забирай мою мать!»
Горсть земли и мелких камешков из костлявой руки священника упала на закрытую крышку гроба. С губ Хэма сорвалось короткое рыдание.
Смертью ты учишь нас, как жить достойнее.
Ие отказывайся же от плодов своего труда.
О Боже, мы верим в тебя.
Не разбивай же наши надежды.
Именем Иисуса…
Аминь.
Хэм тряхнул головой, отметая ужасающую окончательность смерти. Могильщики склонились над лопатами, врезавшимися глубоко в землю, смешанную с гравием. Они работали ритмично, как качели, – сначала один, потом другой. Земля с лопат с пустым барабанным звуком падала на толстую плиту, закрывавшую подземный склеп.
Хэм почувствовал, как из глаз покатилась слезы. Он в панике отвернулся. Он не должен плакать! Только не в его присутствии!
Он сморгнул слезы и внезапно обнаружил, что какая-то незнакомая молодая женщина, стоящая между двумя могилами на соседнем участке, пристально наблюдает за ним. Ее прямые светлые волосы рассыпались по плечам, зеленые кошачьи глаза смотрели с любопытством. Изящной формы головка, лицо с мелкими тонкими чертами и очень белой кожей с молочным отливом придавали ей вид неземной хрупкости. Однако все, что располагалось ниже стройной прямой шеи, было явно и безошибочно земным – полная грудь, пышные, округлые бедра под тонкой тканью юбки.
Хэм не мог определить, хорошенькая она или нет. Несомненно одно, решил он: она необычная. И она волнует. Незнакомка показалась ему совсем молодой, чуть старше его самого. И в то же время в выражении ее лица проглядывало нечто, говорившее о богатом жизненном опыте. Его внимательный взгляд она встретила с беспристрастием, необычным для застенчивых и стеснительных местных девушек.
Суровый голос отца вернул его к действительности:
– Сейчас не время и не место строить глазки, Хэм.
Щеки парня вспыхнули.
– Я и не строил глазки, па. Просто подумал, что она не похожа на здешнюю.
Нат кинул взгляд на девушку. Склонив голову, она медленно, размеренными шагами прохаживалась по краю соседнего участка по колено в густой траве.
– Это участок Тома Хилла. Лет десять назад он бросил каменоломню. Поехал работать на печи для обжига кирпича, там, внизу по реке. Вскорости после этого его тело перевезли сюда и похоронили рядом с женой. У Тома был один ребенок – дочь, как я помню. Ее звали Келли. Сейчас ей, должно быть, восемнадцать или девятнадцать лет.
Огромная черная птица слетела с верхушки дерева и опустилась на могильную плиту. Могильщик кинул в нее ком земли со своей лопаты, птица взмыла вверх, сделала несколько кругов над могилой и скрылась в вышине.
Кладбище Найтсвилл располагалось по соседству с домом основателя поселка. И это казалось вполне логичным. Два акра земли были получены в свое время по наследству Сайрусом Уолтоном Найтом вместе с исключительным и нерушимым правом доступа к каменоломне по неровной, петляющей тропинке, проложенной по склону лесистой горы. Кладбищенский участок располагался внутри обширных владений Найтов, простиравшихся с запада на восток, в том же направлении, что и Дорога Найта, – до самого края поселка и дальше, за его пределы. К югу владения тянулись до самого Гудзона, к северу – до вершины горы, четко выделявшейся на фоне пушистого облака, похожего на комок ваты, словно зацепившийся за вершину.
«Мое кладбище», – любил повторять Сайрус Найт. И он говорил сущую правду. Каменоломня на вершине горы принадлежала ему, так же как и все земли, на которых ютились самодельные лачуги рабочих, привезенных им же для добычи сланца. Так же как и земля, на которой жители деревни построили пресвитерианскую церковь из материалов, предоставленных Сайрусом. Фактически он владел и жителями Найтсвилла, включая женщин и детей. С момента появления на свет они знали, что, когда дух отлетит на небо, их земная оболочка вернется к земле на этом участке в два акра, принадлежащем хозяину и расположенном перед окнами его спальни. «Мое кладбище»…
Через сто лет после того, как Сайрус Найт основал Найтсвилл, население поселка составляло триста двадцать человек, на сто пятьдесят больше, чем в то время, когда добыча сланцев находилась на пике.
К концу Первой мировой войны количество фермеров в Найтс-вилле превысило число горнорабочих. Ими оказались наиболее предусмотрительные, те, которым удалось скопить достаточно денег, чтобы купить зерно и скот и оставить каменоломни прежде, чем их легкие окостенели от мельчайшей каменной пыли. Позже, когда спрос на сланец стал снижаться, уволившиеся раньше сумели убедить и других, что гораздо лучше зарабатывать на жизнь, используя хорошую суглинистую землю вдоль берегов реки.
Изобретение асбестовых строительных материалов, губительное для рынка сланцев, не стало катастрофой для владельцев каменоломен. Небольшие партии рабочих продолжали добычу первосортных сланцев, которые продавались по высоким, ценам для строительства роскошного жилья. Существовали люди, которые и помыслить не могли о том, чтобы покрывать асбестом крыши своих городских особняков и загородных поместий. Все равно, что покупать одежду в дешевых магазинах готового платья, говорили они.
Тем не менее, работы у владельцев каменоломен стало значительно меньше. Недостаток деловой активности отнюдь не устраивал Натаниэля Найта, наследника сланцевой империи Сайруса Найта.
– Не создан я для того, чтобы быть помещиком и бухгалтером, – жаловался он сестре Джин.
Следуя примеру многих из своих прежних рабочих, Натаниэль стал возделывать большой участок земли вдоль берега реки, построил амбар, силосную башню, купил скот.
Еще до начала войны кладбище Найтов стало местной достопримечательностью, привлекавшей многих туристов, интересовавшихся историей. Сюда приезжали с курортов озера Джордж, Тикондероги и Саратоги, чтобы полюбоваться причудливым кладбищем, расположенным в живописном беспорядке среди густой травы и сорняков, его старинными надгробными плитами. Однако посещать это место имело смысл лишь при ярком свете дня. Как только начинали спускаться сумерки и появлялись длинные синие тени от деревьев, очарование пропадало. Приятная прохлада сменялась промозглой сыростью, пробиравшей до костей и вызывавшей мысли о конечности человеческого существования, о смертности всего живого. Воображение разыгрывалось, непроизвольно хотелось ускорить шаг и поскорее покинуть кладбище.
Единственным местом, выделявшимся из всей кладбищенской территории, как нечто чужеродное, являлся участок, принадлежавший семье Найт, – большой прямоугольник в самом центре, засеянный густой, аккуратно подстриженной травой и отделенный от остальной части кладбища низкой решетчатой медной оградой с массивными мраморными подпорками по углам.
Мысль о том, чтобы построить кладбище для селения Найтсвилл, пришла в голову Сайрусу летом 1863 года, когда он получил извещение от военного ведомства Соединенных Штатов о том, что его старший сын Уилл погиб в битве за Геттисберг. В сопровождении младшего сына, тринадцатилетнего Ната, Сайрус отправился на военное кладбище, где похоронили Уилла. С разрешения властей он выкопал тело и, обложив его льдом, перевез в Найтсвилл.
Кладбище Найтсвилл разрослось в буквальном смысле слова вокруг могилы Уилла Найта, на тенистом участке земли позади большого белого дома. За неделю, прошедшую после похорон Уилла, Сайрус разровнял, очистил и огородил свой участок и поставил надгробные плиты для всех, еще здравствовавших членов семьи, выгравировав на каждой плите дату рождения, за которой следовала черточка и пробел, наводивший на грустные мысли и вызывавший чувство обреченности.
– Я никогда никуда не езжу, не забронировав места заранее, – объяснил Сайрус жене, сыну и дочери, которые не заметили горьковатого юмора, прозвучавшего в его словах. – Мы с мамой будем лежать в начале участка, во главе, так сказать. Уилл – у меня в ногах. – Он взглянул на дочь. – Ты, Джин, будешь покоиться рядом с Уиллом… а ты, Нат… будешь лежать с другой стороны, в ногах у матери. – Он улыбнулся с нескрываемым удовлетворением. – По моим расчетам, места достаточно еще для семи-восьми человек. Так что можете спокойно обзаводиться семьями, ребятки.
Сайрус разработал план семейного кладбища в соответствии с установленными местами за обеденным столом. Во главе участка, на подъеме горы, покоился огромный надгробный камень из великолепного мрамора – с каждым годом его блестящая поверхность все больше тускнела и разрушалась – с толстой пластиной из высококачественного сланца Найтов. Две медные таблички внутри пластины гласили: «Сайрус Уолтон Найт, 1798–1880» и «Эмма Уилли Найт, 1810–1866». Могила Уилла – первая на кладбище, строгая, аскетичная, располагалась в восточной части участка, под прямым углом к могилам самого Сайруса и его жены. Надпись на простой мраморной плите гласила: «Уильям Уолтер Найт, 1847–1863». Эмма Найт почила через три года после смерти старшего сына.
Сайрус, ставший в восемьдесят два года полным инвалидом из-за пыли каменоломен, умер в кресле-качалке, у окна, выходящего на кладбище, в канун Дня всех святых в 1880 году.
Джин стала четвертой из рода Найтов, занявшей предназначенное ей место на семейном кладбище. Она вышла замуж за управляющего деревенским магазином Берта Ламберта, родила ему сына и умерла от потери крови при следующих родах. Второй ребенок – тоже мальчик – родился мертвым.
«Джинайи Рут Найт, 1840–1885» – гласила надпись на табличке.
Берт Ламберт протестовал против того, что па памятнике начертана девичья фамилия Джин.
– Она моя жена, так ведь? Надо было написать «Джинайн Рут Найт Ламберт».
Тридцатипятилетний неженатый Натаниэль Мортон Найт, единственный оставшийся в живых представитель клана Найтов и единственный наследник имени и всех богатств, смотрел на зятя осуждающе.
– Надпись сделана двадцать лет назад. Отец решил, что должно быть так.
Ламберт, мягкий, слабовольный человек, избежавший каменоломен и сменивший их на легкую работу управляющего магазином благодаря знакомству с единственной дочерью Сайруса, нерешительно промямлил:
– Но сейчас-то она носит мое имя. Она моя жена.
Нат равнодушно взирал на него.
– Тогда купи себе собственный участок и собственную надгробную плиту.
Джин похоронили на предназначенном для нее месте. Берт Ламберт оставался управляющим магазином до 1898 года, когда он поехал ловить угрей и свалился из лодки в воду Гудзона. В конце концов все решили, что он утонул, хотя тело так и не нашли.
В том же году Нат женился на Аманде Уайт, новой школьной учительнице, только что окончившей педагогический колледж в Олбани.
– Мне очень жаль Берта, – искренне и без всякой злобы говорил он невесте. – И все же к лучшему, что вышло именно так. Даже не представляю, как бы на кладбище Найтов появилась надгробная плита с именем Ламберта.
Позже Аманда Уайт Найт пришла к выводу – хотя твердой уверенности у нее не было, – что ее разочарование в замужестве и в жизни вообще началось с исчезновения Ламберта, с его предполагаемой смерти. Не то чтобы она горевала об управляющем – он так и остался для нее совершенно посторонним человеком. Нет, она переживала за Натаниэля, и всех предшествовавших ему Найтов, и за тех Найтов, что появятся после него, за их трагическую непробиваемость. Но больше всего она скорбела о себе самой.
Не примирило ее с Натом и то обстоятельство, что после смерти Берта он передал управление магазином своему племяннику Алве, единственному ребенку Берта и Джин, – старообразному молодому человеку двадцати лет, сутулому и лысеющему.
– Положение обязывает, – с улыбкой заметила Амаида, когда муж сообщил ей о новом назначении.
Нат нахмурился.
– Что ты хочешь сказать?
На тонком бледном лице Аманды, обрамленном густыми угольно-черными волосами, проступил румянец, что случалось крайне редко. Бледно-голубые глаза, поглощавшие тусклый свет свечи, как идеально обработанные драгоценные камни, вспыхнули, ошеломляя его своим блеском.
– Подачки вассалам. Ведь эти люди для тебя только вассалы, не правда ли, Натаниэль? Ты ими владеешь.
Нат, с густой гривой волос и не менее густой бородой, возвышался, как башня, над хрупкой фигуркой жены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51