шланг grohe
Нелегкий опыт научил, что безопаснее всего этих чужаков игнорировать.
Грант прошел до конца деревни, где переулок превращался в бегущую по яблоневым садам дорогу. Почва поднималась навстречу горе; там, где обрабатываемые поля сменялись скалами и дикими травами, стоял каменный дом. В саду перед ним вокруг заржавевшего виноградного пресса бродили куры, к стене прислонились пучки не посаженных в землю виноградных лоз, но ставни были недавно покрашены, а над трубой вилась тонкая полоска дыма. Сбоку от дома в негустой рощице абрикосовых деревьев начали появляться первые листья.
Грант постоял немного, посмотрел, потом вошел в ворота и тихо поднялся по лестнице к двери, которая, по принятому в греческих деревнях обычаю, находилась на втором этаже. Стучать он не стал, а вместо этого просвистел несколько тактов грустного греческого марша.
Дующий с горы ветер сорвал звуки с его губ и унес прочь. Зашуршали под ветром дикие цветы. Незакрепленная ставня стукнулась о стену. Грант, опасаясь, что шляпа улетит с головы, снял ее и сунул под мышку. Шляпа, которую он купил три дня назад в страшной толчее на базаре в Александрии, была ему чуть великовата.
Грант подождал еще с минуту и решил зайти попозже. Он повернулся и остановился.
Даже его тренировка не помогла услышать, как сзади подошла женщина. На ней было простое черное платье, а голову покрывала черная косынка. Со спины ее можно было принять за одну из старух, иссохших и искореженных, словно старые оливковые деревья, – одни жили в каждой греческой деревне, другие составляли неотъемлемую часть ландшафта. Но, глянув спереди, можно было заметить, что платье присобрано на талии, облегая спрятанные под ним выпуклости, а лодыжки ниже края подола гладкие и стройные. Темные волосы были убраны назад, под косынку, и только одна прядь вилась вдоль щеки. Казалось, эта прядь только подчеркивала дикарскую красоту ее лица.
– Грант? – Лицо исказилось, в темных глазах полыхнул огонь. – Вот уж не ожидала, что ты вернешься. Я думала, ты не осмелишься.
Голос у нее оставался таким, каким Грант его и запомнил, – английские слова у нее выскакивали быстро, словно плясали языки пламени. Грант снова надел шляпу, чтобы в насмешливом поклоне приподнять ее.
– Марина, я…
– Если бы я и захотела тебя видеть, так только для того, чтобы убить.
Грант пожал плечами:
– Позже. Я пришел предупредить тебя.
– Как предупредил Алексея?
– Я не убивал твоего брата, – холодно и с расстановкой ответил Грант.
– Нет?
Увлекаемая гневом, она двинулась к нему, и Грант отшатнулся, прижав к себе руки. Ее нельзя было недооценивать. Большинство мужчин из тех, кто недооценивал ее, потом пожалели об этом.
– Через три дня после той засады он ушел, чтобы встретиться с тобой возле ущелья Импрос. Ни один из вас не вернулся, но только один остался в живых.
– Клянусь тебе, я не имею отношения к его смерти. – Это было не совсем верно. Он почти вспомнил ядовитый вкус желчи, стоявшей в горле, пока он ждал возле ущелья, сжимая в руке револьвер, а пот, соленый, словно слезы, жег ему глаза. – Когда я ушел, он был жив. Господи, да он для меня был почти что брат!
Он мог бы рассказать ей гораздо больше, но это только испортило бы все еще сильнее. А времени у него было мало. Грант огляделся и снова посмотрел на Марину.
– Я пришел предупредить тебя, – повторил он. – Помнишь тетрадь?
Она растерянно взглянула на него:
– Что?
– Тетрадь. Записи археолога. Я дал тебе, чтобы ты спрятала. Помнишь?
Внезапный порыв ветра сорвал ее косынку и унес прочь. Косынка пролетела через двор и запуталась в ветвях дерева у ограды. Длинные волосы Марины рассыпались у нее за спиной – жесткие, непослушные.
– Не помню.
– Нет, помнишь. Через два дня после вторжения немцев. Я принес ее сюда, как просил меня археолог. Ты очень расстроилась, что его убили.
– Пембертон был хороший человек, – тихо сказала Марина. – Хороший англичанин.
Она пристально посмотрела на Гранта. В уголке ее глаза блеснула слеза. Слеза не потекла дальше, но и стирать ее Марина тоже не стала. Грант стоял и ждал.
Кажется, она что-то решила:
– Входи.
В доме все было так, как он запомнил, – кухня, спальня и гостиная, просто обставленные, но безупречно чистые. В каменном очаге курилось почерневшее полено, а на подоконниках в вазах стояли букеты цветов и засушенной лаванды. На стенах висели фотографии: позирующий для фотографа мужчина в шляпе с широкими полями верхом на ослике, две смеющиеся молодые женщины на берегу реки, молодой человек в форме новобранца – несмотря на его усилия принять храбрый вид, лицо у него на старой зернистой фотографии казалось изможденным. Грант не стал рассматривать эту фотографию.
Марина исчезла на кухне и через несколько минут вернулась с двумя крошечными чашками кофе и двумя стаканами воды. Грант заметил, что она успела причесаться. Она поставила чашки и стаканы на кружевную скатерть и села напротив него. Грант осторожно отпил кофе и сделал выразительное лицо. Напиток был густой, как смола.
– Больше не любишь греческий кофе?
– Проверяю, нет ли там стрихнина.
Марина против воли рассмеялась:
– Обещаю, что если захочу убить тебя, то сделаю это собственными руками.
– Ну хорошо.
Грант поднял чашку и осушил ее одним глотком. И стал смотреть, как пьет свой кофе Марина. Ей, должно быть, сейчас лет двадцать семь, подумал Грант, она похудела с тех пор, когда он, хромая, пришел в этот дом, но красота ее все та же – дикая, непредсказуемая. Уже тогда она и ее брат были известны среди членов Андартико, греческого Сопротивления. В последующие месяцы они, с помощью и поддержкой Гранта, сделались чуть ли не самой заметной занозой в боку немцев. И более того, Грант и Марина стали любовниками. Их связь была тайной, они прятались и от немцев, и от греков – короткие встречи украдкой в пастушьих хижинах и за разрушенными каменными заборами, обычно в жаркие дневные часы, перед ночными вылазками. Грант еще помнил вкус пота на ее шее, шелест листьев мирта и олеандра, ее стоны и его попытки заглушить их поцелуями. Это были дикие, суровые времена, но ощущения от секса делались только острее, живее. Пока в один сияющий, прозрачный апрельский день все не кончилось – возле ущелья в Белых горах, там, где пахло розмарином и порохом.
Грант понял, что Марина за ним наблюдает, и поспешно отпил воды.
– Значит, ты пришел предупредить меня. О чем, о тетради Пембертона?
Она справилась с эмоциями и стала спокойнее, говорила теперь вежливо и четко. Однако щеки ее все еще пылали.
– Это… – Он сделал паузу. – Это длинная история.
– Ну тогда давай сначала. – Марина откинулась на спинку стула и сложила руки на груди. – Расскажи, что произошло после того, как ты уехал с Крита.
– Я вернулся в Англию.
Даже такая простая фраза таила в себе множество историй: о том, как под покровом темноты надувная лодка подошла к отмели возле Дувра, о пустой комнате над кафе на Олд-Комптон-стрит, где приходилось задергивать шторы всякий раз, как по улице проходил полисмен, о полуночных собраниях в руинах разбомбленных домов.
– Потом однажды я шел по Бейкер-стрит, и на меня налетел какой-то человек. Буквально налетел – как в регби. Он очень извинялся, смущался и уговорил меня выпить с ним чаю. Он был так любезен, что я согласился.
– Это был шпион?
– Наверное, работал в «Маркс и Спенсер». Это такой магазин одежды, – прибавил Грант, видя, что она не поняла. – Но он был евреем. Он рассказал мне о своих друзьях, которые пытались уговорить наше правительство отдать Палестину евреям. Один Бог ведает, как они меня разыскали, но они вбили себе в голову, что я могу помочь им достать кое-какое оружие.
– И?..
– Я и правда мог. Во время войны мы прятали оружие по всему средиземноморскому региону, и кое-что не могло не остаться. Они заплатили мне наличными, я купил лодку, и мы начали дело. Ты знаешь, как это бывает. Ты начинаешь чем-то заниматься, о тебе узнают, и скоро люди стучат к тебе в дверь, желая получить то же самое. Только закончилась одна война, как тут же началась другая. Теперь вкус к ней почувствовали любители, они захотели сравняться с профессионалами и готовы были тратить на это деньги.
– А ты продаешь им оружие, чтобы они друг друга убивали.
Грант пожал плечами:
– Они так и так друг друга убьют. Я же помогаю уравнять шансы. Но три недели назад все полетело к черту. Военные обо всем узнали и подкараулили меня на берегу. – Он подался вперед. – И вот тут начинается самое интересное. В тюрьме меня навестил один человек из английской разведки. Ему плевать было на Палестину, и мое оружие его тоже нисколько не беспокоило. Он хотел, чтобы я сказал ему, где тетрадь Пембертона.
Марина, захваченная рассказом, тоже подалась вперед. Грант постарался не обращать внимания на то, как близко друг к другу оказались их лица.
– Но как он узнал?
– Наверное, я в своем рапорте об этом написал – о том, что Пембертон отдал мне ее перед смертью. Человек, который приехал ко мне в тюрьму, действовал наугад. Но ему было невтерпеж. Еще бы – ведь он приехал из самого Лондона только для того, чтобы расспросить меня, что же я знаю. Предлагал мне денег, предлагал вытащить меня из тюрьмы. А то и рыцарское звание, если я помогу ему.
– И что ты ему сказал?
– А как ты думаешь? Я сказал, чтобы он убирался к черту.
– Но он же выпустил тебя из тюрьмы.
– Я бежал.
– И сразу явился сюда. Зачем? Чтобы самому забрать тетрадь?
Грант вдруг потянулся и взял ее руки в свои. Марина ахнула от неожиданности и отшатнулась, но не смогла вырваться.
– Чтобы предупредить тебя. Этот английский агент не поленился доехать до тюряги в Палестине, чтобы разузнать, была у меня тетрадь или нет, – через шесть лет после того, как все это случилось. Боюсь, он не очень добрый человек. Он знает, что у меня была эта тетрадь, он знает, что мы с тобой связаны, и знает о твоих отношениях с Пембертоном. Чтобы собрать все воедино, много времени ему не потребуется.
Грант посмотрел ей в глаза:
– Тетрадь у тебя?
Марина задергалась в его захвате и в гневе замотала головой:
– Что ты с ней сделаешь? Отправишь этому человеку?
Грант отпустил ее, разведя руки в стороны так, что Марина отлетела назад, на спинку стула. Ее грудь под платьем высоко вздымалась, а на раскрасневшуюся щеку опять упал непослушный локон.
– Смотря что мы найдем. Если там говорится о битых горшках и камнях в земле, почему бы и нет? Но если там что-то более ценное… – Он помолчал. – Ты же много лет работала у Пембертона. Ты просто выросла в его доме. Ты однажды говорила мне, что в детстве Кносский дворец был твоей песочницей. Если он нашел что-то ценное, что-то стоящее таких усилий, разве тебе не хотелось бы узнать, что это такое?
Глава четвертая
Марина отвела его на первый этаж, где под основным жилищем располагались амбар и кладовые. На стенах висели хорошо смазанные сельскохозяйственные орудия, а пол устилали мякина и сено. Встав на коленки в дальнем углу, она разгребла сено руками, открыв прямоугольную трещину, обегавшую один из камней пола. С крюка на стене Марина сняла лом и вставила его в трещину, медленно отжимая камень. Грант не стал предлагать ей помощь – он стоял в дверях и осматривал прилегающую местность. Ему не давало покоя какое-то предчувствие. Он мог бы от него отмахнуться, но по опыту знал, что лучше этого не делать.
Железо звякнуло о камень – Марина положила лом на пол. Еще раз посмотрев во двор, Грант подошел к ней и заглянул в открывшееся отверстие. Размером в два квадратных фута, оно опускалось фута на три и было обито пыльными досками. Внутри он увидел три каких-то прислоненных к стенке узла, завернутых в козьи шкуры, а внизу – помятую коробку для патронной ленты. Марина легла на живот, протянула вниз руку и вытащила коробку. Щелкнули застежки, скрипнула крышка, и появилась тетрадь. Бежевые страницы пожелтели, обложка запачкалась оружейным маслом, но с монограммы еще не осыпалась позолота, и можно было прочитать:
«Дж. М. X. П.».
– Хорошо спрятано, – заметил Грант. – Откуда ты знала, что ее надо так тщательно хранить?
– В сорок третьем году тут был один человек, нацист по имени Бельциг. Ты тогда уже уехал. А этот был археологом, но совсем не таким, как Пембертон. Он был настоящей свиньей. Заставлял людей работать на него, словно рабов, и многие умерли. И он хотел получить этот дневник. От своего родственника я слышала, что в поисках дневника Пембертона он прочесал виллу «Ариадна». А когда ничего не нашел, собрал всех, кто работал здесь до войны, и вытворял с ними такое, о чем и сказать невозможно, – пытался узнать, куда делся дневник.
– А для чего ему это надо было?
– Я ни разу с ним не встречалась, поэтому не могла спросить. А если бы встретила, убила бы.
Грант смотрел на тетрадь и напряженно думал. Что же в ней такое? Он вспомнил, как умирал Пембертон: старик, всю жизнь проведший в безопасном прошлом, не пережил новой жестокой главы современной истории. Что такое он нашел, оказавшееся важным и через три тысячи лет?
– Ты хоть читала его? – спросил Грант.
– Нет.
– Но ты же работала с Пембертоном. Неужели тебе было неинтересно?
Она раздраженно мотнула головой:
– Война началась. Я забыла и про археологию, и про Пембертона. Если бы ты не вернулся, эту тетрадку нашли бы еще через тысячу лет и выставили в музее. – Она гневно посмотрела на него. – Жаль, что ты вернулся. Так бы я и тебя забыла тоже.
– Тогда я пойду.
Грант протянул руку, чтобы взять тетрадь. Марина не шевельнулась.
– Что ты с ней сделаешь?
– Прочитаю. Посмотрю, нельзя ли… – Он осекся, потому что Марина рассмеялась. – Что такое?
– Ничего, – ответила она весело, но уголок рта у нее дергался. – Бери. Читай.
Она кинула ему тетрадь. Грант одной рукой поймал ее и открыл. Посмотрел на страницу, потом, с растущей досадой, перелистал еще несколько.
– Так это на греческом.
– На древнегреческом. Даже если бы ты читал по-гречески так же хорошо, как и по-английски, читать вот это для тебя было бы все равно что пытаться читать Чосера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Грант прошел до конца деревни, где переулок превращался в бегущую по яблоневым садам дорогу. Почва поднималась навстречу горе; там, где обрабатываемые поля сменялись скалами и дикими травами, стоял каменный дом. В саду перед ним вокруг заржавевшего виноградного пресса бродили куры, к стене прислонились пучки не посаженных в землю виноградных лоз, но ставни были недавно покрашены, а над трубой вилась тонкая полоска дыма. Сбоку от дома в негустой рощице абрикосовых деревьев начали появляться первые листья.
Грант постоял немного, посмотрел, потом вошел в ворота и тихо поднялся по лестнице к двери, которая, по принятому в греческих деревнях обычаю, находилась на втором этаже. Стучать он не стал, а вместо этого просвистел несколько тактов грустного греческого марша.
Дующий с горы ветер сорвал звуки с его губ и унес прочь. Зашуршали под ветром дикие цветы. Незакрепленная ставня стукнулась о стену. Грант, опасаясь, что шляпа улетит с головы, снял ее и сунул под мышку. Шляпа, которую он купил три дня назад в страшной толчее на базаре в Александрии, была ему чуть великовата.
Грант подождал еще с минуту и решил зайти попозже. Он повернулся и остановился.
Даже его тренировка не помогла услышать, как сзади подошла женщина. На ней было простое черное платье, а голову покрывала черная косынка. Со спины ее можно было принять за одну из старух, иссохших и искореженных, словно старые оливковые деревья, – одни жили в каждой греческой деревне, другие составляли неотъемлемую часть ландшафта. Но, глянув спереди, можно было заметить, что платье присобрано на талии, облегая спрятанные под ним выпуклости, а лодыжки ниже края подола гладкие и стройные. Темные волосы были убраны назад, под косынку, и только одна прядь вилась вдоль щеки. Казалось, эта прядь только подчеркивала дикарскую красоту ее лица.
– Грант? – Лицо исказилось, в темных глазах полыхнул огонь. – Вот уж не ожидала, что ты вернешься. Я думала, ты не осмелишься.
Голос у нее оставался таким, каким Грант его и запомнил, – английские слова у нее выскакивали быстро, словно плясали языки пламени. Грант снова надел шляпу, чтобы в насмешливом поклоне приподнять ее.
– Марина, я…
– Если бы я и захотела тебя видеть, так только для того, чтобы убить.
Грант пожал плечами:
– Позже. Я пришел предупредить тебя.
– Как предупредил Алексея?
– Я не убивал твоего брата, – холодно и с расстановкой ответил Грант.
– Нет?
Увлекаемая гневом, она двинулась к нему, и Грант отшатнулся, прижав к себе руки. Ее нельзя было недооценивать. Большинство мужчин из тех, кто недооценивал ее, потом пожалели об этом.
– Через три дня после той засады он ушел, чтобы встретиться с тобой возле ущелья Импрос. Ни один из вас не вернулся, но только один остался в живых.
– Клянусь тебе, я не имею отношения к его смерти. – Это было не совсем верно. Он почти вспомнил ядовитый вкус желчи, стоявшей в горле, пока он ждал возле ущелья, сжимая в руке револьвер, а пот, соленый, словно слезы, жег ему глаза. – Когда я ушел, он был жив. Господи, да он для меня был почти что брат!
Он мог бы рассказать ей гораздо больше, но это только испортило бы все еще сильнее. А времени у него было мало. Грант огляделся и снова посмотрел на Марину.
– Я пришел предупредить тебя, – повторил он. – Помнишь тетрадь?
Она растерянно взглянула на него:
– Что?
– Тетрадь. Записи археолога. Я дал тебе, чтобы ты спрятала. Помнишь?
Внезапный порыв ветра сорвал ее косынку и унес прочь. Косынка пролетела через двор и запуталась в ветвях дерева у ограды. Длинные волосы Марины рассыпались у нее за спиной – жесткие, непослушные.
– Не помню.
– Нет, помнишь. Через два дня после вторжения немцев. Я принес ее сюда, как просил меня археолог. Ты очень расстроилась, что его убили.
– Пембертон был хороший человек, – тихо сказала Марина. – Хороший англичанин.
Она пристально посмотрела на Гранта. В уголке ее глаза блеснула слеза. Слеза не потекла дальше, но и стирать ее Марина тоже не стала. Грант стоял и ждал.
Кажется, она что-то решила:
– Входи.
В доме все было так, как он запомнил, – кухня, спальня и гостиная, просто обставленные, но безупречно чистые. В каменном очаге курилось почерневшее полено, а на подоконниках в вазах стояли букеты цветов и засушенной лаванды. На стенах висели фотографии: позирующий для фотографа мужчина в шляпе с широкими полями верхом на ослике, две смеющиеся молодые женщины на берегу реки, молодой человек в форме новобранца – несмотря на его усилия принять храбрый вид, лицо у него на старой зернистой фотографии казалось изможденным. Грант не стал рассматривать эту фотографию.
Марина исчезла на кухне и через несколько минут вернулась с двумя крошечными чашками кофе и двумя стаканами воды. Грант заметил, что она успела причесаться. Она поставила чашки и стаканы на кружевную скатерть и села напротив него. Грант осторожно отпил кофе и сделал выразительное лицо. Напиток был густой, как смола.
– Больше не любишь греческий кофе?
– Проверяю, нет ли там стрихнина.
Марина против воли рассмеялась:
– Обещаю, что если захочу убить тебя, то сделаю это собственными руками.
– Ну хорошо.
Грант поднял чашку и осушил ее одним глотком. И стал смотреть, как пьет свой кофе Марина. Ей, должно быть, сейчас лет двадцать семь, подумал Грант, она похудела с тех пор, когда он, хромая, пришел в этот дом, но красота ее все та же – дикая, непредсказуемая. Уже тогда она и ее брат были известны среди членов Андартико, греческого Сопротивления. В последующие месяцы они, с помощью и поддержкой Гранта, сделались чуть ли не самой заметной занозой в боку немцев. И более того, Грант и Марина стали любовниками. Их связь была тайной, они прятались и от немцев, и от греков – короткие встречи украдкой в пастушьих хижинах и за разрушенными каменными заборами, обычно в жаркие дневные часы, перед ночными вылазками. Грант еще помнил вкус пота на ее шее, шелест листьев мирта и олеандра, ее стоны и его попытки заглушить их поцелуями. Это были дикие, суровые времена, но ощущения от секса делались только острее, живее. Пока в один сияющий, прозрачный апрельский день все не кончилось – возле ущелья в Белых горах, там, где пахло розмарином и порохом.
Грант понял, что Марина за ним наблюдает, и поспешно отпил воды.
– Значит, ты пришел предупредить меня. О чем, о тетради Пембертона?
Она справилась с эмоциями и стала спокойнее, говорила теперь вежливо и четко. Однако щеки ее все еще пылали.
– Это… – Он сделал паузу. – Это длинная история.
– Ну тогда давай сначала. – Марина откинулась на спинку стула и сложила руки на груди. – Расскажи, что произошло после того, как ты уехал с Крита.
– Я вернулся в Англию.
Даже такая простая фраза таила в себе множество историй: о том, как под покровом темноты надувная лодка подошла к отмели возле Дувра, о пустой комнате над кафе на Олд-Комптон-стрит, где приходилось задергивать шторы всякий раз, как по улице проходил полисмен, о полуночных собраниях в руинах разбомбленных домов.
– Потом однажды я шел по Бейкер-стрит, и на меня налетел какой-то человек. Буквально налетел – как в регби. Он очень извинялся, смущался и уговорил меня выпить с ним чаю. Он был так любезен, что я согласился.
– Это был шпион?
– Наверное, работал в «Маркс и Спенсер». Это такой магазин одежды, – прибавил Грант, видя, что она не поняла. – Но он был евреем. Он рассказал мне о своих друзьях, которые пытались уговорить наше правительство отдать Палестину евреям. Один Бог ведает, как они меня разыскали, но они вбили себе в голову, что я могу помочь им достать кое-какое оружие.
– И?..
– Я и правда мог. Во время войны мы прятали оружие по всему средиземноморскому региону, и кое-что не могло не остаться. Они заплатили мне наличными, я купил лодку, и мы начали дело. Ты знаешь, как это бывает. Ты начинаешь чем-то заниматься, о тебе узнают, и скоро люди стучат к тебе в дверь, желая получить то же самое. Только закончилась одна война, как тут же началась другая. Теперь вкус к ней почувствовали любители, они захотели сравняться с профессионалами и готовы были тратить на это деньги.
– А ты продаешь им оружие, чтобы они друг друга убивали.
Грант пожал плечами:
– Они так и так друг друга убьют. Я же помогаю уравнять шансы. Но три недели назад все полетело к черту. Военные обо всем узнали и подкараулили меня на берегу. – Он подался вперед. – И вот тут начинается самое интересное. В тюрьме меня навестил один человек из английской разведки. Ему плевать было на Палестину, и мое оружие его тоже нисколько не беспокоило. Он хотел, чтобы я сказал ему, где тетрадь Пембертона.
Марина, захваченная рассказом, тоже подалась вперед. Грант постарался не обращать внимания на то, как близко друг к другу оказались их лица.
– Но как он узнал?
– Наверное, я в своем рапорте об этом написал – о том, что Пембертон отдал мне ее перед смертью. Человек, который приехал ко мне в тюрьму, действовал наугад. Но ему было невтерпеж. Еще бы – ведь он приехал из самого Лондона только для того, чтобы расспросить меня, что же я знаю. Предлагал мне денег, предлагал вытащить меня из тюрьмы. А то и рыцарское звание, если я помогу ему.
– И что ты ему сказал?
– А как ты думаешь? Я сказал, чтобы он убирался к черту.
– Но он же выпустил тебя из тюрьмы.
– Я бежал.
– И сразу явился сюда. Зачем? Чтобы самому забрать тетрадь?
Грант вдруг потянулся и взял ее руки в свои. Марина ахнула от неожиданности и отшатнулась, но не смогла вырваться.
– Чтобы предупредить тебя. Этот английский агент не поленился доехать до тюряги в Палестине, чтобы разузнать, была у меня тетрадь или нет, – через шесть лет после того, как все это случилось. Боюсь, он не очень добрый человек. Он знает, что у меня была эта тетрадь, он знает, что мы с тобой связаны, и знает о твоих отношениях с Пембертоном. Чтобы собрать все воедино, много времени ему не потребуется.
Грант посмотрел ей в глаза:
– Тетрадь у тебя?
Марина задергалась в его захвате и в гневе замотала головой:
– Что ты с ней сделаешь? Отправишь этому человеку?
Грант отпустил ее, разведя руки в стороны так, что Марина отлетела назад, на спинку стула. Ее грудь под платьем высоко вздымалась, а на раскрасневшуюся щеку опять упал непослушный локон.
– Смотря что мы найдем. Если там говорится о битых горшках и камнях в земле, почему бы и нет? Но если там что-то более ценное… – Он помолчал. – Ты же много лет работала у Пембертона. Ты просто выросла в его доме. Ты однажды говорила мне, что в детстве Кносский дворец был твоей песочницей. Если он нашел что-то ценное, что-то стоящее таких усилий, разве тебе не хотелось бы узнать, что это такое?
Глава четвертая
Марина отвела его на первый этаж, где под основным жилищем располагались амбар и кладовые. На стенах висели хорошо смазанные сельскохозяйственные орудия, а пол устилали мякина и сено. Встав на коленки в дальнем углу, она разгребла сено руками, открыв прямоугольную трещину, обегавшую один из камней пола. С крюка на стене Марина сняла лом и вставила его в трещину, медленно отжимая камень. Грант не стал предлагать ей помощь – он стоял в дверях и осматривал прилегающую местность. Ему не давало покоя какое-то предчувствие. Он мог бы от него отмахнуться, но по опыту знал, что лучше этого не делать.
Железо звякнуло о камень – Марина положила лом на пол. Еще раз посмотрев во двор, Грант подошел к ней и заглянул в открывшееся отверстие. Размером в два квадратных фута, оно опускалось фута на три и было обито пыльными досками. Внутри он увидел три каких-то прислоненных к стенке узла, завернутых в козьи шкуры, а внизу – помятую коробку для патронной ленты. Марина легла на живот, протянула вниз руку и вытащила коробку. Щелкнули застежки, скрипнула крышка, и появилась тетрадь. Бежевые страницы пожелтели, обложка запачкалась оружейным маслом, но с монограммы еще не осыпалась позолота, и можно было прочитать:
«Дж. М. X. П.».
– Хорошо спрятано, – заметил Грант. – Откуда ты знала, что ее надо так тщательно хранить?
– В сорок третьем году тут был один человек, нацист по имени Бельциг. Ты тогда уже уехал. А этот был археологом, но совсем не таким, как Пембертон. Он был настоящей свиньей. Заставлял людей работать на него, словно рабов, и многие умерли. И он хотел получить этот дневник. От своего родственника я слышала, что в поисках дневника Пембертона он прочесал виллу «Ариадна». А когда ничего не нашел, собрал всех, кто работал здесь до войны, и вытворял с ними такое, о чем и сказать невозможно, – пытался узнать, куда делся дневник.
– А для чего ему это надо было?
– Я ни разу с ним не встречалась, поэтому не могла спросить. А если бы встретила, убила бы.
Грант смотрел на тетрадь и напряженно думал. Что же в ней такое? Он вспомнил, как умирал Пембертон: старик, всю жизнь проведший в безопасном прошлом, не пережил новой жестокой главы современной истории. Что такое он нашел, оказавшееся важным и через три тысячи лет?
– Ты хоть читала его? – спросил Грант.
– Нет.
– Но ты же работала с Пембертоном. Неужели тебе было неинтересно?
Она раздраженно мотнула головой:
– Война началась. Я забыла и про археологию, и про Пембертона. Если бы ты не вернулся, эту тетрадку нашли бы еще через тысячу лет и выставили в музее. – Она гневно посмотрела на него. – Жаль, что ты вернулся. Так бы я и тебя забыла тоже.
– Тогда я пойду.
Грант протянул руку, чтобы взять тетрадь. Марина не шевельнулась.
– Что ты с ней сделаешь?
– Прочитаю. Посмотрю, нельзя ли… – Он осекся, потому что Марина рассмеялась. – Что такое?
– Ничего, – ответила она весело, но уголок рта у нее дергался. – Бери. Читай.
Она кинула ему тетрадь. Грант одной рукой поймал ее и открыл. Посмотрел на страницу, потом, с растущей досадой, перелистал еще несколько.
– Так это на греческом.
– На древнегреческом. Даже если бы ты читал по-гречески так же хорошо, как и по-английски, читать вот это для тебя было бы все равно что пытаться читать Чосера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44