Ждали темноты, надеялись, что в темноте проскользнут мимо всех заслонов по лесным просекам.
Хотя перед всеми стояла одна цель, но теперь даже для вестового было ясно, что по выходе из окружения горше других придется Александру Васильевичу и некому будет защитить его.
Молодые офицеры Дюсиметьер, Бабков и Кавернинский вовсе не унывали, они почистили револьверы и вполголоса разговаривали о воздухоплавании. Никакой вины за ними не было. Что им горевать? Выйдут из переделки, еще прославятся. Все у них впереди. На остальных лежала вина.
Самсонов открыл глаза, повел могучими плечами, оглядывая людей, и крепким голосом сказал:
- Ведет колонну полковник Вялов. Замыкает поручик Кавернинский. Луны бояться не будем! - Он усмехнулся, издав глуховатый грудной рык.
В сумерках, на исходе восьмого часа, группа снялась е места и, перейдя шоссе, пошла к югу. Полковник Вялов с компасом шагал впереди.
Быстро темнело. Небо едва светлело на фоне сосновых верхушек, часто сливающихся в бесформенное целое. Лесной холодный воздух пах оврагом, грибами. Луны не было. Звезды изредка протыкались сквозь тучи. Винтовочные и пулеметные выстрелы трещали справа и сзади, оттуда, где должны были проходить пятнадцатый и тринадцатый. Как они выходили? С обозами, лазаретами, артиллерийскими парками...
Самсонов шел третьим, за есаулом Бабковым, и идти ему было нелегко. Тяжелые ноги командующего болели в икрах, в груде было тесно. Он шумно дышал.
Идущий следом генерал Филимонов приблизился к Александру Васильевичу и тихо сказал:
- Можете на меня опираться.
Командующий сначала отказался, но тело его становилось все чугуннее, словно земля уже не могла дальше нести его, и он стал опираться на плечо генерал-квартирмейстера.
Вялов остановился, спросил, не надо ли отдохнуть. Самсонов промолчал. Постовский стал торопить.
Зеленовато фосфоресцировал компас в руках Вялова, качалась острая стрелочка.
- Идемте, - сказал командующий.
Лес вышел к железной дороге, к мокрому от росы березняку. Наклонясь и отводя ветки, Самсонов добрел до насыпи, Бабков и Купчик взяли его под руки и помогли перейти на ту сторону.
- Сапоги скользят, проклятущие! - с чрезмерной бодростью выругался вестовой. - Еще расходитесь, Александр Васильевич. Это с непривычки.
После насыпи снова был скользкий откос, мокрый березняк, - и выбрались наконец на просеку.
- С направления не сбились? - послышался голос Постовского. - Кажется, раньше стреляли западнее?
- Жилу тянет, - бесстрастно заметил Купчик.
- Не отходи далеко, - попросил Самсонов, тяжело дыша. - Я совсем отвык. Ноги не держат.
На просеке сделали перекличку. Он подозвал Постовского и сказал, что надо проследить, чтобы в этот ответственный момент никто не мешал Вялову вести людей, а то кое-кем может овладеть паника.
- Или вы сами поведете, Петр Иванович? - спросил Самсонов.
Постовский отказался.
Пошли дальше, вытягиваясь гуськом. По-прежнему трещали далекие выстрелы, приблизительно в версте отсюда.
С правой руки Самсонова поддерживал вестовой, а левой командующий опирался на плечо Бабкова. Самсонов спотыкался, и тогда его семипудовое тело давило на Купчика и Бабкова. Теперь они шли последними. Кавернинский изредка оборачивался, что-то спрашивал шепотом, но Александр Васильевич из-за своего шумного дыхания не разбирал его слов.
Сколько он мог продержаться?
Это было еще одно испытание, физическими страданием и новыми душевными муками.
К счастью, впереди остановились; там было шоссе, надо было переждать, пока не пройдет германский дозор.
Самсонов сел на попонку, и к нему кто-то подошел. По голосу - Вялов.
- Здесь нам нельзя долго находиться, - сказал полковник.
- Разумеется, - согласился Самсонов. - до рассвета надо успеть.
- Как вы себя чувствуете, Александр Васильевич?
- Вполне сносно. Как запасной на марше - постепенно втягиваюсь.
Командующий нашел силы пошутить, чтобы рассеять вяловскую тревогу. Пусть не снижают скорости, а он еще попытается продержаться.
Минуты через три быстро пересекли шоссе. Самсонов зацепился за ветку, зажмурился от боли в глазу, потом долго шел и моргал слезящимся глазом.
Навстречу все попадались кусты, больших деревьев становилось все меньше и меньше. Потом появился болотистый запах, ноги стали увязать в земле. Болото! Этого никто не ожидал. Остановились.
"Это уж чересчур, - подумал Самсонов, обращаясь неведомо к кому. Утонуть в болоте после всего пережитого?"
Снова подошел Вялов, спросил о самочувствии.
Командующий потребовал карту и при свете фонарика водил пальцем по немецкой карте, определяя местоположение. Нашел линию железной дороги, шоссе, деревню Гросс Пивниц, фольварк Каролиненхоф.
- Болота не видно, - сказал Вялов. - Должно быть, небольшое. Обходим.
- Обходим, - согласился командующий.
Вялов пошел, оставив Самсонова, и сказал полковнику Лебедеву и подполковнику Андогскому, что командующий очень утомлен, но еще будет идти самостоятельно. Они понимали, какую беду может принести всем слабость генерала, и мысль о возможности плена обдала каждого тоской.
Но до рассвета еще было часов пять.
Вялов шел с вытянутой рукой, отводил ветки, время от времени сворачивал влево, нащупывая твердую землю. Хотел он или не хотел, а приходилось задумываться о Киевской военной игре, в которой он участвовал как оператор оперативного отдела Генерального штаба. Не хотелось вспомнить, что в апреле думал о быстром наступлении в Восточную Пруссию совсем легко. А теперь? Что нам Париж? Они там никогда и не узнают..." И никто не узнает! - сказал он себе откровенно. - Это расклеившийся командующий, эти голодные солдаты, эти подстегивающие приказы - все это остается за пределами славной истории. В конце концов как и ты оказался ничтожной тварью в руках державы. И каково же быть такой тварью? - спросил он себя. - Не знаешь?.. Нет, знаю, - ответил себе Вялов. - Об этом нельзя думать. Надо идти вокруг болота. Надо исполнить долг"
Сказав себе об исполнении долга, Вялов ответил и на вопрос, что делать с Самсоновым, когда тот не сможет идти. Тогда они понесут его на руках.
Неожиданно Вялов нащупал чуть возвышающуюся твердость и посветил фонариком. Это была лесная дорога, по которой, видно, давно не ездили. Он погасил свет, прислушался. Вряд ли на такой дороге стоял заслон. "Проверь! мелькнуло в мозгу. - Они могли заметить твой фонарик".
- Передайте: всем ко мне. И тихо! - скомандовал он Лебедеву.
Лебедев послал на разведку штабс-капитана Дюсиметьера, и все застыли в ожидании, ничего не различая перед собой, только слыша клокочущие вздохи Самсонова.
Каждый думал о командующем, ощущая горе и опасность, от него исходившие. Но несмотря на вину Самсонова, заведшего армию в окружение, несмотря на то, что никакой армии уже и не было, эти люди знали, что они по-прежнему находятся во власти этого изнуренного несчастного человека и ничего сейчас не может освободить их от нее.
Они стояли и ждали: то ли пулеметной очереди, то ли спасения.
Послышались шаги Дюсиметьера. Дорога, по-видимому, была свободна от немцев.
- Это дамба, а за ней - лес, - объяснил штабс-капитан осевшим голосом.
Так оно, слава богу, и оказалось. Перешли дамбу, вошли в сухой старый лес. Шагов через двести на полянке возле кучи валежника остановились на привал, и Вялов разрешил час сна.
- Сюда, Александр Васильевич, туточки повыше, я попону постлал, сказал Купчик Самсонову, беря его за руку.
Прикосновение твердой руки казака напомнило командующему отцовское.
Он лег и закрыл глаза. Своего родителя Александр Васильевич помнил смутно, но сейчас отец явственно предстал перед ним в николаевском офицерском мундире, тучный, бородатый, верхом на сильном белом коне. Отец походил на покойного государя императора, которого запомнил Самсонов ясным сентябрьским деньком на параде в Новой Праге во время Бендерского лагерного сбора.
- Чего ты ждешь? - спросил отец.
Самсонов открыл глаза. До него доносилось ровное дыхание спящих. Он пощупал рукой край ворсистой попоны, потянулся дальше, ведя по мшистой земле рукой, чтобы отодвинуть сучья. Сучьев не было. Тогда он встал на колени. Правое колено чуть хрустнуло, как это бывает, когда хрустят пальцами. Самсонов тихо набрал полную грудь воздуха, встал и пошел. Треснуло два выстрела, потом еще один за другим, почти сливаясь, два или три. "Чего ждать? - подумал он. - Они дойдут без тебя".
Самсонов поглядел на небо. Оно по-прежнему едва угадывалось над лесом, без луны и звезд. Никто не видел сейчас Самсонова.
Он прошел минут десять, пока ноги не заболели, поискал какой-нибудь куст, чтобы было прилечь, сел под кустом, вытащил револьвер и взвел курок. Барабан, щелкнув, повернулся.
- Господи, прости меня! - пробормотал Александр Васильевич, и выстрелил в сердце.
* * *
Еще оставалась армия, оставались корпуса, дивизии, полки, батальоны. Она погибала. Но ее части сражались, потому что в каждой еще действовал всеобщий воинский закон. По этому закону ради спасения больших сил отдавались меньшие, бросались под артиллерийский удар батальоны и полки.
Тринадцатый корпус отступал по единственной возможной дороге через узкое озерное дефиле у деревни Шлага и заслонился Каширским полком и мортирной батареей. Корпус медленно переползал через узкую двухсаженную плотину между повитыми туманом озерами, а заслон терпел, обливаясь кровью, зная, что вряд ли спасется. Когда сил терпеть не оставалось, полковник Каховский взял знамя полка и повел каширцев в последний бой.
Заплатив полком и мортирной батареей подполковника Заянчковского, корпус вырвался из дефиле.
Потом был бой у деревни Шведрих, и батарея капитана Брыдкина вместе с двумя батальонами Софийского полка и отдельными ротами можайцев, каширцев и звенигородцев стояли насмерть.
Ночью на лесной дороге колонну встретили из засады картечью и пулеметным огнем; блистал луч германского прожектора, вынюхивавшего цель, метались тени, все запутывалось и должно было погибнуть, без командования, без единой воли. Воинский закон кончался, начиналась агония. Но нашелся офицер и догадался без шума выкатить два орудия прямо перед засадой, а еще два - на соседнюю просеку и ударил с двух сторон, и сбил заслон.
Днем колонна снова натолкнулась на артиллерийскую позицию немцев, дожидавшуюся подхода погибающих. И снова под огнем подали вперед орудия, бросились в отчаянную штыковую атаку и прорвались.
Но сколько можно было прорываться сквозь пули и картечи? Из дивизий остались полки, из полков - батальон и роты. Второй армии не существовало. Пали на поле боя командир Дорогобужского полка полковник Кабанов, командир Каширского полка полковник Каховский; смертельно ранены генерал-майор Колюжный и генерал-майор Сайчук, умер от ран командир артиллерийской бригады полковник Христинич, ранены командиры полков - Невского полковник Первушин, Нарвского полковник Загнеев, Звенигородского полковник Венецкий. А сколько полегло нижних чинов и младших офицеров? Их никто не считал.
Ночью шестнадцатого августа при следовании Звенигородского 142-го пехотного полка к плотине между озерами Гросс Плауцигер и Ставск в темноте отстали две роты, 11-я и I6-я под командованием капитана Барскова и штабс-капитана Семечкина и команда разведчиков под командованием подпрапорщика Дремановича. Они не знали направления отхода, знали только то, что войска отступают, и, слыша отовсюду стрельбу, повернули навстречу наступающему противнику, чтобы уйти хотя бы от пуль своих.
Капитан Барсков, старый сорокалетний служака, и штабс-капитан Семечкин, получивший роту месяц назад, начали сой маневр. Патронов было по нескольку обойм, провианта почти не оставалось. У Штабиготтена в предрассветной лесной мути роты натолкнулись на походную колонну германцев.
Кавалерийский дозор первым заметил русских, и начался встречный бой, самый жестокий и кровопролитный. Пока колонна не развернулась, не выдвинула пулеметы, русские успели дать несколько залпов, но потом пулеметы прочертили границу, и четверо русских младших офицеров и восемьдесят шесть нижних чинов полегли на этой границе.
Роты скрылись в лесу, ушли от преследования и остановились на берегу безмолвного большого озера Ланскерзее. Вечером они двинулись на северо-запад, удаляясь еще больше от своих. Ни сухарей, ни консервов уже не было, патроны еще оставались. Но с заряженными винтовками надеялись дойти. Они дошли до маленького польского хутора, оставили там трех тяжелораненных и, не взяв почти ничего, чтобы не озлоблять хозяев, пошли дальше.
Шли шестнадцатого, семнадцатого, восемнадцатого, девятнадцатого августа, и в ночь на двадцатое между деревнями Модткен и Винцковен разведчики Дремановича обнаружили немецкий заслон, силой около батальона. Барсков и Семечкин стали совещаться: может, ударить по германцам, ведь русская земля уже совсем рядом?
- Многие полягут, - сказал Барсков. - Патронов мало. Вот ежели подойти и в штыки...
- Пойдем в штыки! - согласился Семечкин.
Можно было в штыки, да только капитан Барсков был ранен в плечо и рука его висела на подвязке, даже идти было ему нелегко, а что говорить о штыковом бое?
Но решили-таки в штыки.
Дреманович послал Горелова, не ведавшего страха старшего унтер-офицера, снять часовых, и затем роты пошли.
В темноте оседали палатки, накрывали спящих как будто брезентовым саванами. Среди стонов и хрипов вскидывались отчаянные страшные крики. Потом треснул выстрел. И еще выстрел. Вспышки огня заблестели отовсюду. Все перепутывалось. Одни кололи, другие стреляли; на Семечкина налетела огромная тень, капитан отбил удар и сделал выпад, проткнув нападающего, но так и не понял, кто это был, - скорее всего, свой русский. Семечкин повернулся на близкую вспышку, какой-то ветер подул возле его щеки. Штабс-капитан ударил в мягкое, вырвал штык, отскочил и побежал дальше.
Днем двадцатое августа обе роты вышли к русской границе в полном порядке, поредевшие больше чем наполовину, в составе ста шестидесяти пяти нижних чинов и с одним оставшимся в живых офицером штабс-капитаном Семечкиным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31