- Кидай сюда! - крикнул Степан и прислонил винтовку к стене.
Байков посмотрел на Крымова, чуть покачал головой, точно удивляясь, откуда здесь взялся автомобиль с полковником, и ни страха, ни уважения к офицеру не было на его курносом плутовском лице.
Крымов жестом приказал: немедленно слезай!
Байков улыбнулся и бросил вестовому колбасу. Она ударилась о вытянутые руки Степана, скользнула у него по груди и плюхнулась на камни.
- Не сметь! - сказал Крымов, глядя на вестового.
Степан замер.
- Немедленно слазь! - размеренно произнес полковник с холодным выражением командирского гнева.
Байков посмотрел на плиты, питом, оглянувшись вправо и влево, сел на подоконник, повернулся и стал сползать, елозя носками сапог по стене, повисел на руках и спрыгнул.
Перед Крымовым стоял маленький, плотный человек с тупым лицом, как бы говорившим, что я, мол, забитый нижний чин, виноват во всем и уповаю на милость господина полковника.
Но Крымов прекрасно понимал цену этому.
- Какого полка?
- Двадцать девятого пехотного Черниговского полка третьей роты рядовой Байков, ваше высокопревосходительство!
- Ты, Байков, знаешь, что тебе за грабеж положен полевой суд?
- Никак нет, ваше высокопревосходительство. Я не грабил. Немец сам все бросает.
- Ступай в полк, доложи дежурному офицеру, что тебя задержал за грабеж полковник Крымов. Ясно?
- Ясно, ваше высокопревосходительство: доложить дежурному офицеру.
Крымов приказал сделать то же самое второму солдату и сел в автомобиль, борясь с глухим чувством бессилия.
- А колбаса? - тихо спросил вестовой,
- Ты меня хочешь кормить этой поганой колбасой? - рявкнул Крымов. Поехали!
- Хорошая колбаса, - проворчал Степан. - Мы с Михайлой...
Шофер не трогался, медлил, словно ждал чего-то. Крымов двинул его кулаком в плечо:
- Поехали! - Только после этого двинулись.
Можно было и позабыть про того Байкова, посчитать грабеж единичным случаем, и Крымов уже был склонен так думать, как вдруг на соседней улице они увидели трех солдат, выбивавших окно.
Остановились, повторилась та же процедура: какого полка, пойди в полк, доложи... Что еще мог полковник? Стрелять на месте?
Когда в третий раз Крымову на глаза попали промышляющие грабежом солдаты, он не стал останавливаться.
* * *
9 августа Жилинский телеграфировал Самсонову: "Верховный главнокомандующий требует, чтобы начавшееся наступление корпусов 2-й армии велось энергичным и безостановочным образом. Этого требует не только обстановка на Северо-Западном фронте, но и общее положение. Данную на 9 августа диспозицию признаю крайне нерешительной и требую немедленных и решительных действий."
Вечером 9 августа Самсонов телеграфировал Жилинскому: "Сольдау занято 9 августа 7 часов вечера. Противник ушел направлении на Остероде, жители бежали; Нейденбург горит. Ожидаю его занятия 15-м корпусом. Необходимо организовать тыл, который до настоящего времени организации не получил. Страна опустошена. Лошади давно без овса. Хлеба нет. Подвоз из Остроленка невозможен".
* * *
Возвращались уже в сумерках, и Крымов, вспомнив о госпитале, велел заехать туда. Это оказалось трудно - все подъ-езды забиты фурами дивизионного лазарета. Нейденбург полностью накрыло волной войск.
Крымов взял вестового и пошел пешком мимо лошадей, повозок и ездовых. Пахло конским потом, кавалерийской вольностью. И, как старый кавалерист, Крымов чуть-чуть отмяк душой. На ходу он перемолвился с ездовыми: раненых почти не было. Да и откуда им быть, если бои по-настоящему еще не начались.
В окнах госпиталя горело электричество, простыни исчезли: перед дверями стояла кучка то ли санитаров, то ли возчиков, слушали офицера в пенсне.
Подойдя ближе, Крымов различил подполковничьи погоны - значит, это был начальник лазарета.
Все происходило в привычном порядке: подполковник выпроваживал возчиков на ночевку за городскую черту, куда уже ушла часть повозок, а возчикам - не хотелось куда-то убираться.
Сейчас все части корпуса устраивались на новом месте, и вряд ли хоть в одной обходилось без неувязок.
- Извините, господин полковник, - сказал подполковник совсем невоенным тоном, каким только что с отеческим добродушием разговаривал и с нижними чинами.
Через минуты три Крымов увидел пустую палату, где было электричество, умывальник, четыре железные кровати.
- Хорошо, культурно, - отметил начальник лазарета с некоторой гордостью. - В следующей - казаки, а в конце - германцы.
- Германцы? - переспросил Крымов.
- Да, тяжелые. Я установил там контроль. Но там еще германский врач и сестра, люди, по-моему, приличные. - Подполковник был доволен и германцами.
Из комнаты справа в коридор открылась дверь, и в прямоугольник яркого света вышел человек в белом халате с русой бородкой.
- Это доктор Исаев, - представил подполковник. - Старший врач.
- Мы пьем чай, приглашаем, - сказал доктор. - Германские коллеги нас угощают.
- Я бы предпочел поговорить с германскими ранеными, - ответил Крымов. Есть офицеры среди них?
- Есть, но, наверное, он спит. - Доктор мягко улыбнулся, точно сожалел о том, что не может отвести Крымова к немцу.
- Ничего, разбудим, - сказал Крымов. - Какие-нибудь бумаги у него есть?
- Как разбудите? - снова улыбнулся доктор. - Подождите до утра, утром можно поговорить.
- Лучше сейчас. Бумаги у него есть?
- Какие бумаги? - воскликнул доктор Исаев, с упреком обращаясь к подполковнику. - Я не обыскивал его! Может, прикажете выбросить раненых на улицу?
Из-за дверей слева донеслось негромкое задумчивое пение. Пели знакомую Крымову казачью песню.
Ой да разродимая ты моя сторона,
Ой да не увижу больше я тебя...
- Я вас понимаю, доктор, - сказал Крымов. - Но война, ничего не могу поделать. Ведите меня к немцу.
Доктор развел руками и, что-то буркнув, пошел по коридору.
- Позвать германского доктора? - спросил начальник лазарета.
- Обойдемся сами, - сказал Крымов. - Идемте.
Раненый немец лежал один в темной палате, где пахло тем особым запахом медикаментов и крови, который всегда держится в палатах тяжелораненых. Доктор не включил света, слабая коридорная лампочка оставляла посреди палаты неяркую полосу, была видна голова на подушке и закрытое простыней тело. Раненый дышал хрипло, с трудом.
- Извините, камрад, - обратился по-немецки Крымов. - Нам надо поговорить.
- Спит, - сказал доктор.
- Включите свет, - велел Крымов.
При свете он увидел бледное, чуть влажное лицо с блестевшим желтым лбом, приоткрытый сухой рот, обметанный щетиной подбородок и выражение угасающей жизни.
"Прости меня, Господи, - подумал полковник. - Злая судьба - вот так умирать".
- Пошли, - вымолвил он. - Хотя постойте... - Открыл тумбочку, выгреб оттуда офицерскую сумку и вытащил из нее тонкую книжицу.
В документе указывалось, что капитан Франц Бреме служит в двадцатом германском корпусе.
Доктор осуждающе смотрел на Крымова, не мог понять, что перед ликом смерти может быть существенного в какой-то офицерской книжке.
* * *
Утром 10 августа по прекрасному шоссе Нейденбург - Сольдау Крымов домчался до Сольдау, стоявшего на берегу реки, тоже именуемой Сольдау. На реке лежала тень от моста, и тянулась по воде прядь исчезающего тумана. Освещенные солнцем с русской стороны краснели шпили католического костела, золотились окна - все как будто целые.
На сырых утренних улицах уже вовсю проявлялось присутствие действующей армии, но не было видно ни разрушений, ни пожарищ. Артамонов взял город чисто.
- В первом корпусе нас по-человечески принимали, - с удовольствием заметил вестовой, словно приветствуя генерала-хлебосола.
Ненадежен был командир первого, а ведь и Крымов сейчас испытывал что-то подобное Степанову настроению - с Артамоновым было легко, он осознавал, что задача Крымова - толкать, а его задача - выполнять указания представителя командующего; все было просто и понятно.
На площади перед ландратом, где стоял большой автомобиль и у временной коновязи - оседланные кони, Крымов вышел. Городок напоминал Нейденбург, только никаких госпиталей не было видно. Возле коновязи вертелся черно-белый котенок. Часовые-пехотинцы четко откозыряли полковнику, а казак-конвоец, случайно оказавшийся у дверей, - с лихой небрежностью.
В штабе Артамонова не было, да и штаб был не корпусной, а 22-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Душкевича. Пятидесятидевятилетний Душкевич принадлежал к разряду второстепенных генералов, не окончивших Академии Генерального штаба и поэтому обреченных на вечную провинциальность. Он принял Крымова сердечно и, без приукрашиваний, усмехаясь в рыжевато-седую бороду, поведал, что никакой заслуги в занятии Сольдау у него нет: германцы уступили город почти без боя. Его начальник штаба, однокашник Крымова по академии, полковник Пфингстен вообще раскрыл хитроумный прием Артамонова, приказавшего двигаться на город, но не атаковать, терпеливо ждать.
Конечно, корпусной командир своеобразно исполнил самсоновскую директиву атаковать без промедления, и стало ясно, что здешний успех нужно отнести за счет планомерного отступления германских войск.
- Сколько было у немцев? - спросил Крымов. - Дивизия была?
- Два ландверных полка, - ответил Пфингстен. - Впрочем, могли обороняться... А они оборонялись только для видимости, так - постреляли немножко... Но даже не взорвали мосты. Как будто знают, что мы с каждым днем истощаем последние запасы.
- Пленных взяли? - еще спросил Крымов.
- Не взяли, - сказал Пфингстен. - Была попытка порчи нашего телефонного кабеля. Казаки виновных повесили.
- Да, приходится, - повел бровью Душкевич. - Есть случаи - стреляют из-за угла...
В облике генерала тотчас проступила сквозь сердечность властная натура. Он показывал Крымову, что одобряет казаков, что только строгостью можно добиться порядка.
Крымов не возражал. Если обыватели начинают впутываться в военные действия, их надо карать.
- Какое у вас впечатление о противнике? - спросил он Душкевича.
- По-моему, они умышленно затягивают нас в глубину, - сказал генерал. Посудите сами, даже мосты не взорвали. О чем это говорит? А ведь мы не торопили. Тут одно из двух: либо они решили вовсе оставить Восточную Пруссию, либо затягивают вглубь...
- Поеду к Роопу, - сказал Крымов, имея в виду 6-ю кавалерийскую дивизию генерал-лейтенанта Роопа, обеспечивающую фланги. - У него должны быть пленные.
- Зачем вам пленные? - возразил Душкевич. - Лучше найдите рооповского подрядчика, потолкуйте с ним. Он где-то здесь. Это еврей. Я бы его назначил вместо главного начальника снабжения фронта, мы бы горя не знали.
- В турецкую войну тоже были евреи-маркитанты, - скептически заметил Крымов.
- Но этот молодец. Он уже наладил молотьбу и помол германского зерна. А наши интенданты только и знают, что стонать.
- Ладно, поеду, - Крымов встал с бархатного дивана, посмотрел на висевшую картину - портрет Фридриха Прусского в охотничьем костюме и загадал: если в следующем городе увидит изображение охоты, то война закончится для него хорошо.
С площади донесся звук подъехавшего автомобиля. Приехали Артамонов с Ловцовым.
Пфингсен пошел их встречать, а Крымов снова сел на диван. - Вот вы вспомнили турецкую кампанию, - сказал Душкевич. - А ведь я участвовал, да... Будто вчера было... Александр Васильевич, как, вспоминает турецкую?.. Большой был в народе подъем. Сейчас меньше.
- Меньше? - переспросил Крымов, вспомнив свои мысли о п о с л е д н е м солдате. - Кто же виноват?
- Нет, они будут умирать героями, - сказал Душкевич.
В зал вошел командир корпуса.
Душкевич не договорил, шагнул навстречу Артамонову, они обнялись и троекратно расцеловались.
Расцеловал Артамонов и Крымова, с удовольствием, произнеося: - С победой вас!
Он потребовал подробного рассказа, как Мартос взял Нейденбург, и, когда Крымов поведал, как стояли перед городом и выдвинули артиллерийский дивизион для устрашения, Артамонов засмеялся.
- Нейденбург пал, потому что первый корпус надавил на Сольдау!
- Вы уверены? - спросил Крымов. - Может быть, есть другие причины?
- Какие там причины! - отмахнулся Артамонов. - Мы готовы были лечь костьми, - эту нашу готовность нельзя сбрасывать. Непременно сообщить командующему о высоком духе войск. Я уже послал донесение, а вы подтвердите: нам противостояла целая дивизия...
- Прошу прощения, - заметил Душкевич. - По нашим сведениям, в Сольдау были два полка. Я об этом доложил Алексею Михайловичу.
- Что? Откуда два полка? - удивился Артамонов. - Помилуйте! Нет, я совершенно определенно знаю - дивизия! Разведка перехватила германский телефонный провод. Вот он подтвердит, - Артамонов поглядел на Ловцова.
- Да, дивизия.
Крымова покоробила покорность Ловцова, с которой тот врал.
- Ну так что? Дивизия или все же два полка, - спросил Крымов у Душкевича.
- По нашим сведениям, два полка, - повторил Душкевич.
- В данном случае это не очень важно, дивизия или два полка, примиряюще произнес Ловцов. - Еще будет возможность это выяснить.
- Надо выяснить! - сказал Крымов, одерживая себя. - Я еду к Роопу в Генрихсдорф... Кстати, там базировались цеппелины. Помните? пленный капитан говорил, что в Сольдау два полка?
Он показывал, что не верит Артамонову, даже больше - что Артамонов врет. В этом не было сомнений - мелко, бесцельно врет, лишь бы преподнести движение корпуса почти как битву народов. Все поняли смысл и, главное, суть крымовских слов. Артамонов расставил руки, наклонил голову набок и с досадой улыбнулся, раскрыв рот, словно говорил: "Э-э!" Ловцов с безучастным видом отвернулся. Душкевич взял Крымова за руку, стал советовать не ехать автомобилем, а взять лошадей и в сопровождение двух - трех конвойцев.
- Я провожу господина полковника, - сказал Пфингстен. Крымов вышел из зала и вымолвил вполголоса:
- Ну каков Мальбрук! Ты, Пфинготен, где-нибудь еще видывал таких?
* * *
10 августа, когда все корпуса второй армии беспрепятственно продвигались в глубину Восточной Пруссии, начиная верить в повальное бегство германцев, у деревни Орлау передовой полк пятнадцатого корпуса, 29-й Черниговский, натолкнулся на сильное сопротивление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31