Ильяс Есенберлин: «Хан Кене»

Ильяс Есенберлин
Хан Кене


Кочевники – 3




«Есенберлин И. Кочевники: роман-трилогия»: Советский писатель; М.; 1978
Аннотация Третья книга трилогии «Кочевники» казахского писателя Ильяса Есенберлина. Это — широкое эпическое полотно, воссоздающее историю казахского народа, начиная с XV века и кончая серединой девятнадцатого столетия. Ильяс ЕСЕНБЕРЛИНХАН КЕНЕ КОЧЕВНИКИКНИГА ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ ПЕРВАЯ I Степь, скованная лунным светом, ждала утра. Стояла та предрассветная тишина, которой нет названия. И только очень чуткое, привыкшее к этой тишине ухо услышало бы непрерывный шорох, всю ночь доносившийся из степи. Один раз что-то звякнуло…Первый белесый луч зари прорвался из-за далекого облачка, луна сразу поблекла, а земля потемнела. И вот тогда неожиданно появился караван. По грудь в сочной луговой, смешанной с молодым камышом траве один за другим шли верблюды. Справа и слева тяжелой, приминающей луг массой двигались табуны лошадей, ныряли в траву и снова показывались из нее всадники. Время от времени цепь верблюдов прерывалась, и, соединенные друг с другом длинным шерстяным канатом, катились в траве высокие двухколесные повозки. Потом снова шли верблюды…Растаяло далекое облачко, и солнце вдруг все сразу хлынуло в степь. Словно россыпями драгоценных камней заискрилась она во все стороны до самого горизонта. Была вторая половина лета, и уже прошло время, когда степь похожа на невесту в свадебном наряде. Остались только изумрудная зелень тростника, желто-красные островки перезрелых колючих цветов, да среди поросли запоздалых щавелей горели алые глазки костяники. Крутыми боками сытых, отъевшихся за лето лошадей лоснилась степь.И как только вспыхнуло солнце, сразу явственно стали слышны глухой и мощный топот, храп, ржание, тоскливый рев верблюдиц, скрип высоких деревянных колес, человеческие голоса. С шумом вспархивали из-под кустов перепелки и слепые совы, застигнутые врасплох надвигающейся лавиной. Точно свет мгновенно растворил тишину и вызвал все это к жизни…С первого взгляда было понятно, что это не просто сезонная откочевка одного из бесчисленных аулов, разбросанных в бескрайней казахской степи. Не носились, как обычно, молодые джигиты по обе стороны каравана, не пересмеивались с девушками. Молча ехали они, держась поближе к верблюдам. И женщины на верблюдах, закутанные в белые платки — кимешеки, тоже молчали. Даже маленькие дети не плакали и только таращили круглые черные глаза из переметных сум — коржунов по обе стороны верблюжьих горбов.Большое озеро светлело впереди. Густой коричневой бахромой камыша было окружено оно, и только с севера, откуда подходил караван, степь оголилась красноватым глинистым такыром. И когда он начал выходить из высокой степной травы, стало видно, какой это большой караван. Во главе его, как принято в степи, ехал седой аксакал в кафтане из верблюжьей шерсти и в отороченной узкой каймой меха шапке без ушей. В поводу он вел одногорбого золотисто-серого верблюда, покрытого красно-белым шелковым ковром. Одновременно с ним по обе стороны каравана выехала на рысях из травы добрая сотня всадников. Вид у них был суровый и неприступный. Подолы кафтанов из грубой пряжи прикрывали ноги ниже колен. Справа висели крепкие березовые, порой кованные железом, палицы. Боевые кони храпели под ними, закусывали удила.Но даже среди этих рослых всадников особенно выделялся богатырским обликом один. На громадном сером жеребце с низко падающей гривой он сидел неподвижно. На добрую голову возвышался он над другими, и лицо его с черными, проникающими в душу глазами и черными, свисающими ниже подбородка усами казалось вырубленным из выжженной солнцем скалы. Тяжелую дубовую батырскую палицу — чокпар, всю окованную железом в шипах, зажимал он под коленом. Это и был знаменитый батыр Сейтен, сын Азанбая из баян-аульских каржасов. Он вел этот караван, чтобы присоединиться к Есенгельды и Саржану, сыновьям Касыма из древнего рода тюре, как называют в степи всех чингизидов. Три года назад увели они из степи сорок тысяч семейств из родов алтын, тока и уак в пойму Сырдарьи, во владения хана Коканда. А ближайшей целью каравана Сейтена было Прибалхашье, где смогли бы отдохнуть и набраться сил для дальнейшего пути люди и животные…И еще один человек выделялся среди охранявших караван — известный в степи Ожар, сын Кубета. Коренастый, похожий на пень вековой сосны, с грозными кустистыми бровями на широком смугло-желтом лице, он ехал с видом человека, только что совершившего убийство. Лишь кривая сабля в позолоченных ножнах висела у него на боку. Ожар давно дружил с Сейтеном, участвовал вместе с ним в многочисленных походах и набегах, но последние четыре года находился среди ближайшего окружения старшего султана Акмолинского округа Конур-Кульджи, сына Кудайменде. Только недавно вернулся он в родные края и сейчас вместе с Сейтеном покидал их.И возле озера приближающийся караван вызвал смятение. Встрепенулись в зарослях олени и стремглав понеслись в обе стороны от такыра, подальше от опасных соседей. Хомяк — словно мулла, совершающий утреннюю молитву, — сидя на задних лапах, провел несколько раз передними по жирным щекам, прислушался и юркнул в кусты чия. Встревоженно захлопали крыльями по воде птицы. Но люди даже не стали снимать вьюки с верблюдов. Перекусив всухомятку и немного отдохнув, они снова двинулись вперед, обходя озеро.Задержавшийся зачем-то Ожар вскоре вновь поравнялся с батыром Сейтеном. Попридержав своего темно-серого иноходца, он возобновил незаконченный разговор.— Все же прав ли Касым-тюре, бросив землю предков… — задумчиво начал он. — Разве забыл он поговорку: «Чем головой у чужого тела, лучше подошвой — у своего». И кто знает, что ждет его в кокандских владениях…— Где бы Касым-тюре ни находился, он является законным султаном. — Сейтен с явным недовольством посмотрел на Ожара. — Разве белый царь не сам начал всю эту междоусобицу, прислав свой устав!Он сердито дернул повод.Речь шла о знаменитом царском уставе — «Уложения царя всея России по управлению сибирских кайсаков», опубликованном в 1822 году, или в год лошади по казахскому летоисчислению. Страшно звучало для степняков даже само слово «устав». Если перевести его буквально, то по-казахски оно прозвучит как выражение «сжимать в когтях». И действительная цель его заключалась именно в этом. Как нельзя лучше совмещены были в этом уставе интересы царского правительства с интересами переметнувшихся с нему местных феодалов. Согласно ему, одно из трех казахских племенных объединений — Средний жуз был разделен на восемь округов. В свою очередь, округ состоял из пятнадцати-двадцати волостей, каждая из которых представляла отдельный род. А в волость-род входило обычно десять-двенадцать аулов, примерно по сто юрт в каждом. Аулом управлял старшина, избираемый на три года, а волостью — султаны из тюре. Округом правил старший султан, выбиравшийся по рекомендации царского правительства теми же султанами. Ему, чтобы крепче привязать к себе, давали офицерское звание. «Это для того, чтобы мы чесали свои гнойные раны своими же ногтями», — говорили в степи.По такому же принципу было организовано и судопроизводство, имевшее огромное значение в условиях кочевой жизни. * * * Оно было разделено на две ступени. В первой разбирались дела по обычному наследованию, мелкие аульные тяжбы и другие второстепенные споры. Этим занимались старики — аксакалы и специальные аульные судьи — бии. Зато убийства, насильственный угон скота — барымта, неповиновение властям и другие тяжкие преступления разбирались во второй ступени — окружными приказами. Состоял окружной приказ из двух царских чиновников и двух казахов-заседателей, избираемых на два года, во главе со старшим султаном, или ага-султаном, как называли его казахи. Их решения утверждались губернским судом, где не было казахов и куда мог найти доступ лишь богатый и близкий властям человек.— Хорошо еще, что в уставе насильственное крещение запрещается, — заметил Ожар. — Только в добровольном порядке…Сейтен резко повернулся к нему:— А ты откуда об этом знаешь?— Как будто так… Люди говорят…— Там говорится, что казахи не очень привержены учению пророка, — хмуро сказал Сейтен. — Что нужно только прислать христианских священников, и они легко откажутся от ислама… Но дело не в этом. Касым-тюре не был таким доверчивым, как мы. Он раньше нас понял, для чего создаются восемь округов на земле Сары-Арки — Большой казахской степи. А мы вот остались, и теперь попробуй пошевелиться!.. Даже детей родного брата не отдадут тебе!..Ожар лишь покосился на него. Он знал, о чем говорит Сейтен… Переселенцам не хватало женщин. Царское правительство, не церемонившееся и со своими крепостными крестьянами, поручило сибирскому генерал-губернатору и оренбургскому военному губернатору «употребить все средства, какие найдутся удобными, в приобретении от кочующих вблизи Сибирской и Оренбургской линий народов покупкою или выменом детей женского пола. Купленных девочек окрестить в православную веру, размещать по семействам, в женском поле нуждающимся, с выдачей хлебного и денежного вознаграждения до 15-летнего возраста…». Правда, в отличие от крепостных, девушкам по этому приказу предоставлялась полная свобода в выборе мужа. Но кто проверял потом, как исполняется это указание… Тем, кто приобретал девочек от кочевников, выдавалась денежная награда. Самые широкие возможности для легкого заработка открылась перед всеми желающими. А их по обеим казачьим линиям находилось немало…Одной из первых жертв этого приказа стала семилетняя Алтыншаш, дочь Тайжана — родного брата Сейтена. Пять лет назад за организацию восстания против чиновничьих поборов и притеснений Омский губернаторский суд приговорил Тайжана к смертной казни. Трое его взрослых сыновей были сосланы в сибирский город Туринск. Алтыншаш, обливаясь слезами, долго бежала за своими братьями. Офицер, начальник конвоя, прихватил ее с собой и продал в Омске какому-то купцу. Потом она попала в прислуги к начальнику штаба Сибирского корпуса генерал-майору Фондерсону. Сейтен, узнавший через несколько лет, где она находится, приехал за ней в Омск. Но ему даже не дали увидеться с девушкой, и Сейтену не оставалось другого выхода, как выкрасть ее. Но батыра постигла неудача, и ему еле удалось скрыться в степи. С тех пор батыр не переставал думать о судьбе Алтыншаш. Стоило кому-нибудь задеть его рану, и Сейтен каменел от гнева.Сейчас он ехал молча, глядя прямо перед собой. Ожар тоже молчал, не возобновляя разговора. И вдруг Сейтен снова, второй раз за это утро, резко повернулся к Ожару:— Ты говорил вчера о царской печати на телячьей шкуре…— Да, я слышал…И снова Ожар не повернул головы к Сейтену… Вчерашний разговор. Разве был он не о том, про что все сейчас говорят в степи…Да, об этом действительно говорила вся степь. Два года назад, весной, акмолинский ага-султан подполковник Конур-Кульджа, сын султана Кудайменде и внук хана Самеке, ездил в Петербург якобы для того, чтобы высказать царскому правительству опасения казахов. Ходили упорные слухи, что царь намерен брать в рекруты их сыновей на двадцатипятилетнюю солдатскую службу. И вот тогда его императорское величество собственноручно приложил печать к телячьей шкуре, где было написано, что казахских джигитов никогда не будут брать в рекруты. Именно после этого поднялся в степи авторитет ага-султана Конур-Кульджи — человека, знающего путь к самому царю. Видевшие царский указ говорили, что он написан не на телячьей шкуре, как принято было в древности, а просто на толстой бумаге. Но этому не хотели верить. Сколько царских и губернаторских приказов и уложений писалось со времен царицы Елизаветы в отношении так называемых киргиз-кайсаков на бумаге, и все они при исполнении оборачивались бедой. Вот и по нынешнему уставу все казахи должны выплачивать казне ежегодно по одной голове скота от каждой сотни голов. Но кто придерживается этого закона? Если джут скосил скот у ага-султана, плати ему помимо определенного уставом еще и древний налог — зякет — для возмещения. Сгорел дом пристава, жандарма, писаря — вези ему положенный негласно куш. На именины тоже вези… Как-то так получилось, что старые феодальные законы и порядки пришлись как раз впору императорским, переплелись с ними и двойной тяжестью легли на народ. Особыми льготами, законными и незаконными, пользовались царские чиновники — опора самодержавия в степи: ага-султаны, потомки Самеке, Букей-хана, хана Вали, волостные правители и заседатели. Они не платили никаких налогов с большего количества своего скота. А общая сумма налога на степь оставалась неизменной, и платить приходилось народу. Тот же самый ага-султан Конур-Кульджа, владеющий двадцатью тысячами лошадей, платит налог лишь за учтенный скот своих дружинников и телохранителей — туленгутов. И, конечно, найдя общий язык с царским правительством, держит многочисленный род аргынов в беспрекословном повиновении. Вот почему в народе не верили бумаге.— Можно понять ревнивость жеребца, охраняющего свой табун… — Это Сейтен заговорил о Конур-Кульдже, с выгодой для себя воспользовавшемся политикой царского правительства, издавна направленный на разделение казахских племен. — Белый царь приклонил к нему ухо. Но если он такой справедливый, почему тогда не удосужился прочитать прошение от Касыма-тюре?..Ожар не отвечал… Прошение Касыма-тюре, сына хана Аблая, было направлено царю еще десять лет назад. В нем предлагалось отменить создание приказов на казахских землях и прекратить строительство укреплений. Но приказы и округа создавались и укрепления строились. Тогда Касым-тюре, желающий самостоятельно управлять степью, решил перекочевать в низовья Сырдарьи, подконтрольные Кокандскому ханству. Рассчитывая на поддержку среднеазиатских ханств, он думал объединить казахов под знаменем Аблая, использовав при этом народное недовольство притеснениями царских чиновников и перешедших на царскую службу султанов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43