. В конце концов Рожер выбрался на воздух… Это морозное Рождество долго потом вспоминали и в Сирии, и в Нормандии, но сам он большую часть ночи провел, чувствуя себя обиженным и несчастным.Он очнулся утром в каком-то грязном закоулке и, ощущая ломоту во всем теле, поплелся домой. Выстоять мессу в день Святого Стефана, тоже большой праздник, было ему не по силам, и он неумытым повалился в постель, испытывая одно неодолимое желание — спать. Анна же, как назло, выглядела здоровой и бодрой. Повязав голову косынкой, она наблюдала за работой сирийской горничной.Она изображала из себя покорную жену и соглашалась с каждым словом своего повелителя, но Рожер не мог забыть насмешливую улыбку, которой было встречено его появление, и уснул в отвратительном настроении.Следующие несколько дней он по-прежнему дулся на Анну, хотя и не помнил, почему. Она же, продолжая вести себя учтиво, обращала на его слова меньше внимания, чем прежде. Как он ни взвинчивал себя, но придраться было не к чему. Он так и не сумел сформулировать, в чем заключалась ее вина. VII. ИЕРУСАЛИМ, 1099 В Епифанов день, шестого января 1099 года, совет вождей вновь собрался в главном дворце Антиохии. Как повелось с осени, итальянцы и итальянские норманны стояли за Боэмунда, прованцы — за греческого Императора, а остальные колебались. Но одно обстоятельство сильно поколебало позиции Алексея: все знали о захвате Лаодикеи и дружно решили, что существование греческого порта на южной границе земель, занятых пилигримами, означает окружение и угрозу будущего вторжения. В результате к партии Боэмунда примкнуло много новых сторонников. Поэтому совету не оставалось ничего иного, как без особых проволочек утвердить графа Тарентского в правах князя, принять решение об окончании паломничества и назначить на весну возвращение домой. Однако поддерживаемый церковью Раймунд Тулузский держал про запас сюрприз: каждый посетивший утреннюю мессу (а в великий праздник это было практически все войско) услышал страстную проповедь о долге продолжать поход до освобождения Иерусалима.Рожер принадлежал к приходу отца Ива, который совершал службу за походным алтарем, установленным в одном из шатров герцога. Когда они с Анной вышли наружу, юноша сказал, что ничего иного от бретонского священника и не ожидал. Но за праздничным обедом во дворце герцога он понял, что и все остальные слышали тот же призыв. Рыцари отнеслись к этой идее без особого восторга: священники давно прожужжали им уши напоминаниями о долге перед христианством, и они научились не обращать на эти призывы никакого внимания, поскольку те противоречили их мирским устремлениям. Священники были обязаны так говорить (и было бы странно, если бы они этого не делали), но право решать дальнейшую судьбу войска оставалось за знатнейшими сеньорами. Общее мнение гласило: пусть граф Тулузский завоевывает хоть весь мир, а остальные к середине лета уже будут дома.Однако когда Рожер днем пошел к коновязи проведать своего коня, выяснилось, что проповедь произвела неизгладимое впечатление на нижние чины. Лучше всего это выразил арбалетчик Фома:— Он прямо сказал, что мы должны делать. Он говорил, что ни Антиохия, ни Карфаген, ни испанские города, находящиеся в руках неверных, не идут ни в какое сравнение с Иерусалимом. Он сказал, что паломничество потеряет всю свою божественную суть, если мы повернем обратно, когда до Святой Земли осталось рукой подать, и что только жадность и нерадивость рыцарей — прошу прощенья, сир, — заставляет нас всех вернуться. Он говорил, что раз бедные угодны богу больше, чем богатые, мы должны продолжать поход, и Иерусалим падет перед нашими копьями и арбалетами без всяких рыцарей с их длинными мечами. Это была очень хорошая проповедь, сир! Жаль, что на ней было мало рыцарей: наш отец Петр не из благородных. Говорят, отец у него простой крестьянин.С дотошностью неграмотного конюший приготовился дословно повторить услышанное, но Рожер прервал его. Восстановить смысл проповеди по этим фрагментам было несложно. Личность священника тоже была понятна — человек, вышедший из простонародья, поносит богатых и знатных и воспевает достоинства худородных и бедных. В Англии среди приходских священников таких было большинство, и, если они начинали настраивать пехотинцев против начальства, это могло иметь самые серьезные последствия. Он сурово ответил Фоме:— Я нанял тебя за недельную плату присматривать за моим конем. Если хочешь, можешь уйти: я легко найду на твое место какого-нибудь сирийца. Но ты тоже давал клятву герцогу Нормандскому и должен повиноваться его приказам, иначе будешь считаться бунтовщиком. А если говорить о том, что пехота может победить и без рыцарей, то вспомни судьбу отрядов отца Годескалька и Вальтера Голяка. Ничего вы не сделаете без рыцарей в этой стране конных лучников!— Виноват, сир, — ответил Фома, инстинктивно прикрывая лицо рукой. — Я только повторил то, что услышал на утренней проповеди. Конечно, я предпочел бы служить вам, пока вы не соберетесь домой. Я думаю остаться здесь до самой смерти.Рожер убедился, что зерно действительно пошло на корм лошади, а не перекочевало на местный рынок, и отпустил слугу. По пути домой он обдумывал услышанное. Для полноты картины им не хватало только бунта пехотинцев!Вернувшись домой, он поделился своими опасениями с Анной, но та не была склонна принимать их всерьез.— Эти бедные глупые арбалетчики никогда не смогут сами поддерживать строй. Да они понятия не имеют, где находятся, и попросту не найдут Иерусалим без нашей помощи. Даже знатнейшим сеньорам трудно найти проводников до ближайшего города в этих землях, где говорят на незнакомом языке и где все купцы из неверных. Если пехотинцы попытаются уйти самовольно, придется поскакать за ними и убить нескольких зачинщиков. Но ничего этого не понадобится. Пусть себе не желают возвращаться домой. Чем больше, тем лучше: мы-то остаемся здесь. Тем легче будет набрать свой гарнизон.— Пожалуй, ты права, дорогая, — ответил он. — Но будет постыдно, если они покажут нам благой пример, а мы не пожелаем ему последовать.— О, бедняки всегда подают благие примеры, — вздрогнув, сказала Анна. — Они не испытывают наших соблазнов и слишком глупы, чтобы понимать, сколь приятен грех.— Очень подходящие разговоры в Епифанов день! Но я понимаю, что ты имеешь в виду. Я подумал, не предупредить ли герцога о том, что могут возникнуть трудности, но он, пожалуй, и так обо всем наслышан. Наверное, все закончится обычной болтовней. Схожу-ка я в город и послушаю, какие новости во дворце. Сегодня совет, на котором должно что-то решиться.Но он опоздал. За Герцогскими воротами вокруг глашатая собралась быстро разраставшаяся толпа. Тот как раз заканчивал читать какое-то объявление. Очевидно, совет принял важное решение и теперь его доводят до всеобщего сведения. Рожер увидел молодого рыцаря, с которым иногда беседовал за столом у герцога, и попросил объяснить, что происходит.— Важные новости! — ответил тот. — Граф Боэмунд получил независимое княжество.— Ну что ж, все этого ждали, хотя и не так быстро, — вставил Рожер.— Да, но это только начало! Конечно, граф Тулузский пришел в неописуемую ярость и произнес грозную речь. Он заявил, что ровно через неделю поведет своих прованцев на юг, к Иерусалиму, даже если никто не захочет примкнуть к нему. Тут все остальные тоже вышли из себя, и Господь знает, чем это кончится. Герцог пока молчит, и неизвестно, выступаем мы или нет.Не дожидаясь других вестей, Рожер поспешил обратно в лагерь. Вот и настал открытый разрыв. Пора обсудить с Анной их дальнейшие планы. Как обычно, ошеломительные новости опережают пешехода, и, когда он вернулся, Анна уже все знала. Она успела принять решение и совершенно спокойно сказала ему, что следует предпринять.— Сходи утром к князю Антиохийскому и узнай, может ли он что-нибудь тебе предложить. Если это будет приемлемо, мы немедленно переедем в город. Может начаться резня, и чем скорее мы присоединимся к его сторонникам, тем лучше.Тугодуму Рожеру показалось, что она слишком торопит события, и он не преминул напомнить ей:— Боюсь, дорогая, что я еще вассал герцога. Он ведь пока не заявил о своем возвращении. Я не могу оставить лагерь, когда вожди ссорятся и с минуты на минуту начнется драка. Теперь ему, как никогда, требуются преданные люди. Вполне возможно, что он заключит с князем сделку и продаст ему нашу поддержку либо за земли, либо за крупную сумму. Это было бы только разумно, хотя и не слишком похоже на герцога Роберта. Но к князю я схожу и выспрошу, что у него на уме.— О небо! — не выдержала Анна. — Тебе еще не надоело твердить про клятву, которую ты дал в Руане больше двух лет назад? Разве ты не видишь, что за это время все изменилось? Наше будущее зависит от того, успеем ли мы сделать правильный выбор, пока ты еще кому-то нужен! Что может сделать твой герцог, если мы его бросим? Думаю, не стоит лишний раз напоминать, что у нас нет земель, которые он может разорить, хотя тебе никогда не следует забывать об этом. А земли твоей семьи находятся не в его владениях. Ты свободный человек, сам себе хозяин, и настало время присоединиться к победителям.— Оставь меня в покое! — взорвался Рожер. — Что, в Провансе не принято соблюдать клятвы? Я буду верен присяге, пока герцог не уедет! Да, я, как и все нормальные люди, на стороне Боэмунда. Но я не оставлю моего сеньора в самом конце службы, после того как хранил ему верность три года!— О да, ты был преданным вассалом! — визгливо крикнула Анна. Рожер поразился: такого за ней раньше не водилось. — А чем он тебе отплатил за службу? Дрянной едой, достойной судомойки? Просто ты трусишь бросить открытый вызов своему сеньору, как подобает честному и достойному человеку. Ты боишься, что герцог прикажет тебя высечь словно непокорного холопа!Эти неосторожные слова привели Рожера в неописуемую ярость. Он схватил подвернувшийся под руку ремень, которым подвязывали шпоры, как следует отхлестал жену, а потом в неистовой злобе выскочил на улицу и ушел, не дожидаясь ужина.Было уже темно. Пройдя несколько шагов, он с досадой вспомнил, что оставил дома кошелек. Он был голоден, приступ гнева обессилил его, но не возвращаться же домой! В конце концов он оказался на кухне герцога, и там ему дали поесть. Жуя хлеб и холодное мясо, он стоял в толпе у кухни и думал о глупости и упрямстве Анны и о том, как оскорбительно она с ним разговаривала. Он вспомнил слова, которые часто повторял отец: клятва — основа христианского общества: право христианина владеть землей зиждется на нерушимости клятвы; у евреев и неверных нет землевладельцев именно потому, что никто не верит их клятвам. Только святость вассальной клятвы отделяет христианство от ужасного кровопролития и наступления царства Антихриста. Конечно, лорд может оказаться неразумным, алчным, он может вмешиваться в личные дела вассала, и в этом случае мятеж будет оправдан, но тогда лорду бросают открытый вызов, а не предают его втихомолку. Однако герцог не сделал ничего, на что Рожер мог бы с полным правом пожаловаться: его промедление с выступлением из Руана привело к тому, что они прибыли в Константинополь самым легким путем по сравнению с другими паломниками; он кормил своих сторонников лучше всех в армии и отважно вел их в битву. Наверное, не следовало Рожеру примыкать к вождю, у которого оставались земли в Европе и который собирался возвращаться; теперь юноша понимал, что именно это стало первопричиной всех его бед, но какой рыцарь не был бы горд служить законному главе всех норманнов? Он не мог винить себя за это. С другой стороны, Рожер был одним из самых преданных рыцарей во всем войске, имел основания гордиться этим и, черт побери, просто обязан был научить дуру жену уважать мужнину твердость духа! Придя к этому утешительному выводу, он пошел домой. Анна сделала вид, что спит, и демонстративно не обращала на него внимания.На следующее утро весь лагерь гудел, обсуждая перипетии вчерашнего совета. Каждый понимал опасность раскола войска на рыцарей и пехотинцев. Конечно, итальянцам беспокоиться было не о чем: итальянские норманны так или иначе разделят землю на лены, а арбалетчики с генуэзских и пизанских кораблей помогут им защищать стены города. Прованцы были озлоблены до крайности: их считали неважнецкими воинами, далеко не такими грозными, как норманнов, а их вождя подозревали в симуляции и винили в трусости. Зато теперь они показывали пример всему войску, и если бы кто-нибудь согласился к ним примкнуть, то главенство было бы им обеспечено. Остальные отряды тоже разделились, главным образом по классовому признаку. Рыцари не хотели трогаться с места (по крайней мере до тех пор, пока все лены в Антиохии не обретут новых владельцев); пехотинцы же больше думали о душе и меньше — о бренном теле. Как сказал один жонглер, именно поэтому они и оставались бедными и пешими, поскольку не спешили пользоваться возможностью всласть пограбить и помародерствовать.Вчерашний совет не был похож на предыдущие. По каждому насущному вопросу было принято решение. Тем не менее по-прежнему сновали взад и вперед гонцы из разных канцелярий, то и дело вызывая своих графов и герцогов. Рожер, отныне из предосторожности носивший кошелек при себе, вышел рано, сказав Анне, что хочет узнать новости и купить еды в продовольственной лавке. Казалось, Анна оправилась от порки и вспомнила, как полагается вести себя разумной жене: она была довольно любезна, хотя и грустна.Сначала Рожер сходил к шатру герцога, но никаких новостей не узнал. Пехотинцы были сильно возбуждены: и они, и их женщины бегали как муравьи, собирали пожитки и договаривались с сирийскими торговцами о найме вьючных животных. На рыцаря недружелюбно косились и даже покрикивали, но слов Рожер разобрать не мог.Затем Рожер отправился бродить по городу. Улицу заполнили прованцы, перевозившие добычу и готовившиеся покинуть занятые ими башни. На каждом шагу попадались патрули итальянских пехотных сержантов, наблюдавших за порядком именем новоявленного князя Антиохийского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49