С тех пор прошло восемнадцать месяцев, и что же? Мы сидим здесь без огня и еды. И зачем меня понесло в эту проклятую богом страну?Рожеру было нечего ответить. Брат говорил ему, что все войны одинаковы, что в них нет ничего, кроме постоянной опасности, неудобств, холода и голода, но он не верил. Ему и в голову не приходило, что вторую зиму они будут встречать у границ Византии. Перед ними лежала непокоренная Сирия, и война казалась бесконечной. Утешить жену было нечем. Едва ли Анну успокоили бы рассуждения о том, что они — воины Христовой церкви, которым за верность клятве будут прощены все грехи. Но тут ему в голову пришел довод, который мог на нее подействовать, и он решился.— Милая, надо быть стойкой. Вернуться на Запад, оставив Антиохию непокоренной, — это настоящий позор. Наш английский манор слишком беден и груб для дамы из Прованса. В лагере дела идут на лад, и под защитой отважных рыцарей ты будешь чувствовать себя в большей безопасности, чем в этом порту, где хозяйничают банды мародеров. Вернемся в нашу хижину. Там будет холодно и голодно, но я все время буду рядом, а когда придет весна, мы выбьем неверных из Антиохии!Всхлипывающая Анна задремала в его объятиях, и они провели ночь на берегу, завернувшись в ее одеяло и подложив под голову его доспехи.Они проснулись на рассвете. Анна, знавшая в этом городе все входы и выходы, стащила с плохо охранявшегося склада немного овса для Блэкбёрда. Рожер усадил жену на коня, к передней луке привязал кольчугу, а к задней — кожаный мешок. Боевой скакун произвел на складских клерков такое впечатление, что те дали им с собой торбу зерна. Все остальные могли пухнуть с голоду, но тяжеловооруженных рыцарей следовало беречь для битвы. А потом Рожер с Анной пустились в двухдневное семейное путешествие. Каждая лужа, каждый попадавшийся навстречу вонючий обоз были Рожеру так же знакомы и так же ненавистны, как и весь этот постылый край. Чем омерзительней была дорога, тем желанней казался лагерь, и сложенная из дерна и веток убогая хижина виделась им родным домом. Слуга обрадовался, разжег огонь и принялся разогревать еду. Это была все та же просяная каша, но они несказанно удивились бы, достанься им что-нибудь повкуснее.Утром Рожер пошел в шатер герцога договариваться, чтобы жену зачислили на довольствие. Заодно надо было узнать, нет ли для него какого-нибудь поручения. Приказ обозникам покинуть лагерь давно стал пустым звуком. На первых порах распоряжения начальства неохотно исполняли, но вскоре забывали о них. Кроме того, благодаря последним набегам воины, осаждавшие Антиохию, питались не хуже, чем жители порта. Никаких поручений не было: военные действия прекратились, а выводить из лагеря боевых скакунов до появления первой травы — значило обрекать их на смерть. Обитатели лагеря смертельно ненавидели свою стоянку — все эти хижины, палатки, тропинки. Все так же мрачно нависали над ними стены Антиохии, все по тому же руслу тек осточертевший Оронт, и нечистоты, оставляемые тысячами людей, тоже смердели как обычно. Вот только мухи над лагерем не вились: их время еще не настало. Влажный, зеленый Суссекс, казалось Рожеру, существовал только в воспоминаниях о детстве, и юноша не мог себе представить, что они когда-нибудь покинут это кишащее людьми место, соединявшее в себе все недостатки безлюдной деревни и густонаселенного города.Почти всегда они были только вдвоем. Анна не виделась с другими женщинами, потому что они были очень бедны. Деньги еще водились только у жен знатных баронов, а Анна была чересчур горда, чтобы идти к ним в компаньонки. Рожер в присутствии других рыцарей чувствовал себя неловко, и друзей среди мужчин, за исключением кузена, у него не было. Анна объясняла это тем, что он слишком привык верить хвастовству отставных военных и считать их непревзойденными знатоками своего дела. Но ему нелегко было преодолеть застарелый комплекс младшего брата, которого вечно воспитывают. Поэтому они так радовались ежевечерним посещениям Роберта де Санта-Фоска. Он был одним из немногих счастливчиков, чьи боевые скакуны выдержали поход до границ Сирии. Может быть, ему именно поэтому было незнакомо чувство беспомощности и ощущение крушения всех надежд, охватывавшее каждого рыцаря, оставшегося без коня или получившего взамен какую-то паршивую местную лошадь. Кузен очень подружился с Анной. Ему нравилось сочинять для нее баллады и сирвенты. Рожер тоже любил видеться с братом: тот всегда знал последние лагерные сплетни и болтал о секретных решениях военных советов с такой легкостью, словно сам на них присутствовал. Объяснялось это просто: граф Тарентский поддерживал со своими вассалами дружеские отношения. Собственно, ничего другого ему и не оставалось, потому что королевство южных норманнов еще только создавалось и порядок престолонаследия не был разработан. Род Отвиллей, к которому принадлежал граф Боэмунд, не мог тягаться в знатности с родом герцога Нормандского, и каждый сторонник (чаще всего недавно приобретенный) был у Боэмунда на счету. Роберт яро восхвалял его воинские доблести и только что не молился на его талант полководца, охаивая других вождей, с оглядкой относившихся к дерзким замыслам графа. Рожер иногда подозревал, что граф специально велит своим рыцарям сплетничать, чтобы это мнение распространилось по лагерю как можно шире.Хотя Анна никогда не жаловалась, но вынужденное затворничество давалось ей тяжело. Одинокие прогулки по лагерю были для молодой женщины небезопасны, а от десяти арбалетчиков ее покойного мужа остался только слуга, приставленный к Блэкбёрду. Все остальные либо умерли, либо были больны, а кое-кто перешел к другим хозяевам. Рожеру нечем было удержать их: следовало ожидать, что слуги покинут их, ибо они не обладали чувством рыцарской чести и верности долгу. Но конюший был ему необходим, и юноша время от времени одаривал своего последнего слугу серебряной монетой и обещаниями златых гор, когда он наконец завоюет свой замок. У Рожера почти не осталось обязанностей. Все деревни, до которых могли добраться христиане, были уже ограблены. Из порта Святого Симеона время от времени приходили обозы с продовольствием, а мысль о дальних набегах пришлось отложить до весны, когда вырастет новая трава и начнут созревать хлеба.Ни у кого в лагере не было ни дела, ни даже занятия, и скука усиливала постоянный голод. Главной задачей пехотинцев стало рытье могил для умерших от болезней. Раз в день Анна варила кашу; все остальное время она изнывала от безделья. Рожер же ходил в дозор раз в три-четыре дня. Все владельцы замков и маноров умели худо-бедно убивать время, но в этом лагере было трудно предаваться обычным зимним развлечениям: азартные игры были под строжайшим запретом, на охоте можно было покалечить драгоценных лошадей, старые песни труверов и жонглеров приелись, а тяжелая жизнь не вдохновляла на сочинение новых; даже любовь не шла на ум голодным мужчинам. Единственным способом скоротать время оставались сплетни о соперничестве вождей, но тут муж и жена не могли найти общего языка. Рожер предпочитал проводить время на долгих церковных службах и процессиях, которые организовывал епископ Пюиский, надеявшийся таким образом предотвратить падение нравов среди пилигримов. Он свел тесную дружбу с бретонским священником отцом Ивом, часто посещал его мессы, а затем завтракал с ним. Отец Ив имел собственное мнение о причинах неудачной кампании. Он считал, что Бог карает пилигримов за грехи. Рожеру казалось, что священник путает причину и следствие: они грешили, потому что морально разложились, а разложились, потому что не могли взять город.Стремясь отвлечь и чем-то заинтересовать Анну, он повел ее на мессу и завтрак к отцу Иву. Священник был рад встретиться с образованной дамой и лез из кожи вон, чтобы угодить ей. Они нашли общий язык, принявшись ругать греков, а потом, естественно, перешли к животрепещущему вопросу о том, что завоеванные земли должны быть заселены истинными христианами.— Эти люди придерживаются своей литургии, — заявил священник, — но при этом не обращают внимания на учение собственной церкви. Если оставить их службу неизменной, они так и не смогут понять, учат ли их истинной вере. Нам бы следовало прогнать их епископов и богословов, а нижнему духовенству продиктовать те изменения, которые следует внести в богослужения. Но для этого каждый приход должен подчиняться французскому сеньору, который бы следил за тем, чтобы они не вернулись к старой нечестивой службе.— Конечно, здесь должно быть множество французских сеньоров, — согласилась Анна, — и долг паломников, которые собираются жить здесь, заключается в том, чтобы как можно быстрее получить в лен местные деревни. Мой муж поклялся служить герцогу Нормандскому, пока не закончится паломничество. Все понятно, если герцог Роберт скоро вернется в Нормандию, но вдруг он останется здесь и будет преследовать неверных до самого края света? Если это случится, должен ли будет мессир Рожер следовать за ним вечно? Будет ли он иметь право нарушить клятву, если это позволит обратить в христианство неверных или еретиков?— Неужели вы оба думаете, что разбираетесь в этом вопросе? — свысока спросил Рожер. — Клятва верности не имеет к церкви никакого отношения. Если бы мне захотелось уклониться от нее, я бы нашел законников, которые подыскали бы мне оправдание, но я желаю быть верным своему слову. Это дело чести и для меня, и для моего отца, сражавшегося вместе с великим герцогом Вильгельмом!— Господь велит хранить верность клятве, и я не могу советовать вам ее нарушить, — заметил отец Ив. — Однако оммаж — церемония, не имеющая прямого отношения к христианству, и я действительно не могу судить об этом. Если вы думаете, что условия договора слишком жесткие, почему бы не попросить герцога освободить вас? У него репутация человека щедрого, и во Франции вассалы не так уж верны ему.— Зато здесь он очень суров, — парировал Рожер. — Паломниками он правит намного строже, чем своими нормандскими вассалами. К несчастью, осенью я уже просил его отпустить меня, когда собирался жениться, и он наотрез отказал. Если я попрошу об этом еще раз, ответ будет тот же, а попробуй я бросить его, он сочтет это бунтом.— Ну и что? — хладнокровно спросила Анна. — Бунт так бунт. Ручаюсь, за тобой пойдут многие безземельные рыцари. И что он сможет сделать? Манора у тебя нет, взять с тебя нечего, а если он снимет нас с довольствия, то мы можем захватить замок и жить за счет добычи. Однако мне кажется, что итальянцы будут рады принять нас к себе.— Не собираюсь я этого делать! Пусть отец Ив подтвердит, что это было бы ужасно! Мы ведь не хотим, чтобы паломники разделились на соперничающие банды, хотя граф Тарентский, может, и лелеет такую мысль.— Мессир Рожер прав, — серьезно сказал священник. — Герцог привел вас сюда и имеет право требовать от вас службы. Он никогда не обещал вам замок, и вы не можете бросить его, пока он выполняет все свои обещания. Мы покинули родину восемнадцать месяцев назад и находимся среди чужеземцев, законы и обычаи которых совершенно непостижимы; если мы перестанем придерживаться понятных нам западных обычаев, войско превратится в неуправляемую толпу. Мы же не греки, чьи правители борются между собой за трон. Может быть, мы и сумели добраться сюда только поэтому.— Такая дотошность кажется мне глупой, — сердито заявила Анна. — Отец Ив говорит, что мы должны править этой страной. Тогда нам нужен замок, в котором мы могли бы поселиться. Но ты для этого не хочешь ударить палец о палец. Тебе следовало бы прислушаться к моим словам и помнить, что первейший долг мужчины — это его обязанности по отношению к семье!— Вы забываете о собственном долге, — сурово ответил ей отец Ив. — Жена обязана покоряться мужу, так как женщины уступают в уме мужчинам и не в состоянии понять действие человеческих законов. Я считаю, что пока герцог вас содержит, ему нужно повиноваться, и не о чем тут больше говорить!Анна умолкла. Когда мужчины начинают болтать о природной слабости женского ума, любая женщина догадывается, что она-то как раз умнее их, и предпочитает сохранять спокойствие.
Весь остаток января осада еле теплилась — если действия, не наносящие никакого урона врагу, можно назвать осадой. Граф Блуа, как всегда, распределял скудный паек, и только это еще объединяло армию, потерявшую надежду на успех. Продолжался падеж лошадей, и недостаток вьючных животных приковал войско к лагерю, так что оно даже отступить не могло. Гарнизон Антиохии по-прежнему пас табуны за стенами города, несмотря на осадный замок Танкреда, и получал продовольствие через ворота Святого Георгия и Святого Павла. К концу месяца из деревни пришли тревожные вести: сирийские турки собирали войско, чтобы вызволить Антиохию из осады.Пилигримы были не в состоянии воевать, но отсутствие лошадей обрекало на неудачу любую попытку покинуть лагерь. Да и куда им было ехать? Порт Святого Симеона пустовал — мало кто рисковал выходить зимой в море. Второго февраля среди штатских началась небывалая паника, которой поддался и кое-кто из рыцарей, особенно безлошадных.Анна свыклась с мыслью о поражении, но держалась храбро. Было известно, что турки не убивают молодых пленниц, а продают их в рабство, и она обсуждала с отцом Ивом и мужем, что ей делать в случае захвата лагеря. Честь повелевала ей покончить с собой, но самоубийство считалось смертным грехом. Она попросила у отца Ива совета так спокойно, словно речь шла об устройстве летнего пикника.— Конечно, самоубийство — грех, — отвечал ей священник, — но в подобных случаях женщины просят близких им мужчин убить их. Это вполне допустимо, потому что сами мужчины обычно бьются до последнего и встречают смерть в бою. В таких обстоятельствах вероятная гибель от руки неверного делает убийство жены простительным.— А если меня в этот момент не окажется рядом? — спросил Рожер. — Я один из немногих, у кого еще есть боевой конь, а вожди не захотят лишаться Блэкбёрда и ни за что не позволят мне оборонять хижины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49