— Мне кажется недостойным просить близкого человека убить себя, — ровно проговорила Анна. — Я бы хотела всегда носить за поясом кинжал, но могла бы перерезать себе горло и обычным столовым ножом, хотя кончик у него тупой, и таким ножом не покончишь с собой одним ударом. Все же мне не хочется подвергнуться божьей каре и оказаться в аду. Отец мой, вы должны придумать какой-то выход!— Трудная задача, — задумался священник. — Клирики решают ее по-разному. Тысячу лет назад существовали благородные христианки, которые предпочитали смерть от собственной руки объятиям языческих вождей, и церковь объявляла их мученицами. Возможно, вы были бы оправданы, если бы убили себя не только из-за рыцарской гордости и мирского чувства чести, но главным образом из-за страха, что вас заставят поклоняться дьяволу. Но пока рано думать о самоубийстве. Наблюдайте и ждите. Возможно, мы еще выиграем эту битву.— Хорошо сказано, отец мой, — ответила Анна. — В Славонских горах мы тоже было потеряли надежду, но все же пробились, и я оказалась здесь. Вижу, к нам идет мессир Роберт де Санта-Фоска, и, как обычно, с новостями. Кузен Роберт, мы решаем, следует ли мне покончить с собой, когда неверные начнут штурмовать лагерь, и отец Ив утверждает, что это грех. Что ты думаешь об этом?— Госпожа, лишить мир такой красоты — величайший грех! Вполне возможно, что после всех наших бедствий жизнь в турецком гареме не покажется тебе ужасной. Они такие же мужчины, как и мы, а прекраснейшая из жен правит у них всеми остальными. Ты могла бы стать королевой Антиохии! Помню, в Сицилии неверные убивали своих женщин, когда мы брали их города. Но уцелевшие ничуть не жалели о том, что отдали свою любовь смелым воинам. Однако кто тут говорит о поражении? В норманнском лагере под Дорилеем наши дела были намного хуже. Мы прогоним турок за сотню миль, а когда станет потеплее, возьмем и этот город. Рожер, не хочешь ли прогуляться? Нам надо кое-что обсудить.Рыцари вышли из хижины и спустились на берег Оронта. Роберт носил все ту же изрядно поношенную шелковую тунику, а Рожер — заплатанную и вылинявшую одежду, которую надевал под доспехи. Когда они остались наедине, Роберт разгневанно обернулся к кузену.— Тебе должно быть стыдно, что госпожа Анна говорит о таких вещах! Пехотинцам простительно дрожать за свою шкуру — другого от них и ждать не приходится. Но рыцари и их дамы никогда не должны терять надежду. Мы можем победить турок, когда бы они ни появились, и в душе ты знаешь это; иначе мы не были бы здесь. Но я пришел не за тем, чтобы читать тебе нотации. У тебя еще есть боевой конь, не правда ли? Так вот, у графа Боэмунда осталось немного зерна, припрятанного от графа Блуа. Мы собираемся подкормить скакунов в ближайшие два-три дня, но если бедняки прослышат, что мы кормим животных в то время, как они пухнут с голоду, поднимется жуткий крик. Тайком от слуги переправишься через реку и придешь туда, куда я укажу. Несколько итальянских рыцарей будут сторожить мешки. Можешь ли ты поклясться рыцарской честью, что скормишь все коню и не утаишь толику для госпожи Анны или для себя? Я знаю, что ничего подобного тебе в голову не придет, но таковы наши правила.— Конечно, клянусь, раз ты так хочешь, — ответил Рожер. — Если зерно должно пойти Блэкбёрду, пусть будет так, но мне не по душе кормить лошадей, когда люди умирают с голоду.— Чушь! Лошадей нужно сохранить во что бы то ни стало. Жаль, что не все паломники это понимают. По нынешним временам обученный конь стоит десятка этих мошенников арбалетчиков! Пойми, сейчас мы все спасаем свою шкуру, но если рыцари будут разбиты, все прочие либо погибнут, либо попадут в рабство. Посмотри, как они напуганы! Вся их надежда только на нас. Мне жаль, что ты сомневаешься в нашем успехе.— Я просто смотрю в лицо фактам! — негодующе возразил Рожер. — Думаю, поражение неизбежно, и надеюсь лишь достойно встретить смерть. Ты не хуже моего знаешь, что нет никакой надежды. Я всегда подозревал, что итальянцы не верят в победу святого дела именно из-за его святости. Слишком часто вы видели, как папа бежал из Рима!— Если ты считаешь, что мы победим благодаря чудесному вмешательству небес, то я действительно в это не верю, — примирительно сказал Роберт. — Но битва не проиграна, пока враг не одержал победу. Разве турки никогда не бегали от нас? Кроме шуток, ты думал о том, что будешь делать, если мы потерпим поражение? Хорошей кольчуге их стрелы нипочем, и многие рыцари останутся в живых. Для спасения собственной жизни можно и веру переменить. И пусть таких людей всякие святоши и чистоплюи называют отступниками, но становиться мучеником за веру вовсе не обязательно.— Это низкая мысль, недостойная рыцаря, — прошептал пораженный ужасом Рожер. — Но я хорошо тебя знаю. Уверен, ты говоришь эти страшные вещи только для красного словца. Твои дела лучше твоих речей. Мы оба будем биться до последнего и встретим смерть, как подобает настоящим рыцарям. Правда, мне это будет труднее, потому что я женат.— Госпожа Анна сумеет сама позаботиться о себе, что бы ни случилось, — сухо ответил Роберт. — Думай только о том, чтобы уцелеть в бою, и ты станешь хорошим воином. Рыцари, которые клянутся погибнуть в битве, склонны слишком быстро исполнять свою клятву, а армии это совсем не на пользу.Три дня кормежки овсом и ячменем вдобавок к жалкому лагерному пайку сделали со скакунами чудо. Правда, сохранить все в тайне от обозных не удалось, и стенаний по этому поводу было немало. Но с рыцарями тягаться не приходилось. Это было жестоко, но справедливо, и доводы военных в конце концов возобладали. Седьмого февраля стало известно, что тридцать тысяч турок собралось в Гаренце, городке, расположенном в шестнадцати милях к востоку от Антиохии. Всем конным рыцарям было велено собраться на северном берегу реки. Вычищенный до блеска Блэкбёрд выглядел бодрым как никогда. Анна помогла Рожеру надеть доспехи и еще раз напомнила, что все поставлено на карту. Новым копьем он так и не обзавелся; заменить старое, потерянное во время набега на юг, оказалось нечем, так как не нашлось подходящего дерева для древка. Вся его надежда была на острый меч. Он знал, что при излюбленной турецкой тактике атаковать мелкими отрядами большинство рыцарей расстанется с копьями после первой же стычки. Многих баронов, бежавших в порт Святого Симеона, заставили вернуться под угрозой отлучения от церкви, которую пустил в ход епископ Пюиский, публично обвинивший их в несоблюдении обета паломника. Среди них оказался и герцог Нормандский, который не был трусом, но слишком любил ублажить чрево. Рожер был несказанно рад возможности сражаться на глазах у своего сеньора и заслужить его похвалу.Как всегда, собравшимся рыцарям объявили, что командовать ими будет граф Тарентский. Рожер слышал недовольное бормотание соседа:— Все знают пословицу «Повтори трижды, получишь привычку». Уже дважды герцог соглашался подчиняться приказам этого итальянца. Не затем я пустился в поход, чтобы учиться воевать у вора и выскочки Отвилля!Но большинство рыцарей одобрило это решение: в безнадежной ситуации командовать ими должен наиболее искусный полководец.Граф тщательно осмотрел каждого рыцаря и его коня и обнаружил, что многие, пытаясь сделать хорошую мину при плохой игре, прибыли на ослах, мулах или на до того заморенных низкорослых турецких лошадках, что те шатались под тяжестью облаченных в доспехи воинов. Всех их тут же отослали охранять лагерь. На месте осталось лишь семьсот человек — жалкие крохи могучего войска, покинувшего Европу полтора года назад. Их разделили на шесть более или менее равных по численности отрядов, каждый под началом своего командира, а затем распустили. Повторный сбор был назначен на вечер.Рожер отдохнул, поел и даже попытался вздремнуть, пока Анна подновляла подкладку шлема, от которого у него быстро начинала болеть голова. Незаметно настало время сбора, и жена заботливо помогла ему надеть доспехи. Когда Рожер целовал ее на прощание, Анна героическим усилием воли приняла безмятежный вид, и он чуть не разрыдался. Их связывала не только любовь: он привык к ней, она заменяла ему далекий отчий дом и была, наверное, единственным человеком на свете, знавшим его вдоль и поперек. Со слезами на глазах он прижимал ее к своей закованной в железо груди, пока жена не вскрикнула от боли. Он крепко поцеловал ее, сел на коня и поскакал в отряд герцога.Рыцари по двое-трое пересекали временный мостик позади лагеря, стараясь не попадаться на глаза турецкому дозору, все еще занимавшему северный конец крепостного моста. Отряд перебирался на пологий северный берег Оронта. Граф Тарентский созвал военный совет. Вернувшись, военачальники изложили рыцарям план предстоящей битвы. Тень сидевшего на коне герцога Нормандского казалась чернее сгустившейся вокруг темноты. Напрягая голос, чтобы перекрыть кашель и фырканье больных лошадей, он обратился к своей сотне:— Рыцари и пилигримы, все вы знаете наше положение. Стоит неверным из Сирии явиться сюда, занять равнину, на которой мы сейчас находимся, и соединиться с гарнизоном крепости, и они смогут атаковать наш лагерь со всех сторон. Даже если мы и сумеем оборониться, что само по себе нелегко, то останемся без еды: враг на северном берегу реки отрежет нас от источников снабжения. Многие, и среди них я, считаем, что лучше всего отступить в порт Святого Симеона и уплыть на кораблях. Но в этом случае из-за недостатка транспорта вся пехота и обоз попадет в руки неверных. Таким образом, наше последнее средство и единственный шанс — встретить их в месте, которое выбрал граф Тарентский. Я говорю это, чтобы вы поняли всю серьезность нашего положения: только предельное напряжение сил принесет войску спасение. Эта битва может стать для нас последней, и я сам поведу вас в бой. А теперь шагом марш, и беречь лошадей как зеницу ока!Они осторожно двинулись по утопавшей в темноте каменистой почве, и рыцарь, ехавший слева от Рожера, тихо сказал:— Лучше бы герцог Нормандский не произносил речей накануне битвы. Я знаю, он неплохой полководец, но слишком боится врага, и это заметно. Король Вильгельм ни за что не сознался бы, что он советовал отступить, и оспаривал решение, которое было признано лучшим.— Он не сказал нам ничего нового. Мы знали все это и раньше. Наверное, он решил, что страх заставит нас воевать лучше. Пожалуй, на некоторых это может подействовать, — так же тихо откликнулся Рожер, надеясь, что его голос звучит спокойно. Он непрерывно молил Господа вернуть ему смелость, испарившуюся после бессердечного напутствия герцога. — Но вы говорите о короле Вильгельме так, словно хорошо его знаете. Вы из Англии? Наверное, вы имели в виду покойного короля-герцога?— Да, я из Англии и счастлив, что унес оттуда ноги. А говорю я о нынешнем короле, Вильгельме Красном, будь он проклят! Мое имя Арнульф де Хесдин, я вассал графа Нортумбрии. Вам это что-нибудь говорит?— А я Рожер де Бодем из Суссекса. Кажется, я понимаю, куда вы клоните. За год до похода на севере был мятеж, верно?— Я следовал за своим лордом, графом Робертом, и у нас никто не называл это мятежом, — ответил собеседник. — Просто он обиделся на короля и пошел на него войной. Когда нас разбили, его согласно этому смехотворному саксонскому закону объявили изменником. Мне повезло, я победил в поединке рыцаря, которого выбрал мой обвинитель. Думаю, он сам понимал, что нечестно приговаривать к такому испытанию человека, который всего лишь хранил верность лорду, а потому и выбрал не самого сильного бойца. Но я был уверен, что после этого ни король, ни его судьи не спустят с меня глаз, и покинул страну. У вас тоже были дома неприятности или вы решили уехать по молодости и глупости?— Моя семья не нарушала законов с тех пор, как поселилась в Англии после ее завоевания. Но мой отец беден, у него всего лишь манор, а у меня есть старший брат. Мне оставалось либо уйти в поход, либо стать священником. Военная служба влекла меня больше. Тогда я думал, что восточным христианам нужна наша помощь. Ну вот, мы здесь, а они что-то не пляшут от восторга.— О, это просто толпа еретиков, не знающих, что значит преданность своему лорду. Все это паломничество — огромная ошибка, но благодаря ему мне удалось ускользнуть от Красного. Я думал захватить лен и поселиться здесь, но боюсь, что эта битва окажется для всех нас последней.— Да, невесело все складывается, верно? Правда, до своего отъезда из Англии я никогда не обнажал меча, но вожди знают больше нашего. Под Дорилеем было хуже, и все же мы сумели выстоять. Что ни говори, нам везет: мы при лошадях. Как вам нравится мой конь? Он принадлежал самому герцогу!Они продолжали обсуждать стати знакомых лошадей, пока не проскакали семь миль. Рожер понял, насколько повысилось его реноме в обществе. Он покинул Нормандию младшим рыцарем, а теперь обладание обученным скакуном подняло его до уровня графов и баронов.Отряд скакал по совершенно открытой местности, на которой для всадника не было никаких укрытий, и казалось, что турки вот-вот прибегнут к своей привычной тактике окружения и мелких стычек. Но после полуторачасового броска голова колонны остановилась. Вскоре поступил приказ спешиться и ждать рассвета. Рожер оценил достоинства выбранной графом позиции и почувствовал, как в нем возрождается надежда. Они оказались в небольшой впадине посреди обширной равнины, скрывавшей их от приближавшегося с востока врага. К югу от них протекал Оронт, а раскинувшееся на севере заболоченное озеро защищало левый фланг. Линия фронта составляла не больше мили в ширину, и семьсот рыцарей, разбитых на шесть отрядов, заняли ее целиком. Они ослабили подпруги, освободили лошадей от мундштуков и уселись на землю, при этом кое-кто и прилег. Здесь еще оставалось немного прошлогодней травы, высохшей и превратившейся в сено, так что коням было что пощипать, а воды хватило с избытком. Самим рыцарям приходилось хуже: жечь костры не разрешали, чтобы не тревожить врага, есть было нечего, а уснуть не давал холод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49