И теперь наша финчасть обменяет его на свой и сразу же его вышлет тебе. Вот как, – хитрил Карпов. – А ты, не разобравшись, с бухты-барахты, по-бабьи, раз и прикатила. Я, конечно, нескончаемо рад твоему приезду, наконец-то мы вместе, – он нежно гладил ее по волосам и щеке и потянулся ее поцеловать, но Галина оттолкнула его.
– Отстань. Иди к своей Ирише.
– Брось злиться. Давай лучше сядем рядком да поговорим ладком. – Петр Семенович продолжал гладить ее волосы. – Что Ириша? Теперь с Иришей все! – И Карпов потянул руку жены к губам. – Прости! С кем, дорогая, на фронте греха не бывает.
Где-то невдалеке с сухим треском разорвались снаряды. Карпова вздрогнула и прижалась к мужу.
– Вот видишь, в каком аду мы живем. Все время на грани между жизнью и смертью… Так стоит ли нас за это казнить… Не казнить, а жалеть надо! – И, зажав в своих объятиях, мило улыбаясь, жарко поцеловал Галину в губы. – Так что смени, пожалуйста, гнев на милость, и давай сядем за стол и выпьем мировую.
Галина Степановна хотя и слабо, но все же упиралась. Тогда Карпов подхватил ее на руки и закрутился, как бывало.
– Ну что? Все? Или еще злишься?
– Не только злюсь, но и побить готова.
– Ах так? – И Карпов снова стал вместе с ней крутиться.
– Петя, не надо. Закружил, аж голова кругом пошла.
Петр Семенович опустил ее на постель и безудержно стал ее целовать – в губы, в глаза, в шею.
Теперь она не сопротивлялась, лишь, глядя большими глазами в упор, спрашивала:
– Скажи, ты на самом деле меня любишь?
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
На берегу Вержи наполовину сохранилась деревушка. Правда, уцелевшие дома были основательно побиты, но все же в них было лучше, чем в землянках. И все мало-мальски целые избы были заняты вернувшимися крестьянами. В одной такой избе, у стариков, Железнов и Валентинова устроили Юру и Дусю. Недалеко, через три пепелища от этого дома, саперы для жены комдива на скорую руку приспособили обескрышенную, без окон и дверей осиротевшую избушку: залатали, побелили, вместо крыши установили лагерную палатку. А дальше командир медсанбата сделал все, чтобы в ней можно было по-человечески разместиться. И убогая развалюшка заблестела чистотой и фронтовым убранством: стол застлан чистой простыней, скамейки, промытые голиком с песком, блестят чистотой. У стены за печкой на широких полатях устроена постель. У дверей около печки – рукомойник с чистыми полотенцами, а с другой стороны дверей, в углу, два ящика. В одном из них – посуда, а в другом – продукты и хлеб.
И вот под музыку артиллерийской канонады Зубарев и ввел в эту хоромину Нину Николаевну. Не успел он еще поставить вещи, чтобы по телефону доложить комдиву о прибытии, как в избу вбежали Юра и Дуся. Еще в дверях, выкрикивая: «Мама! Мамочка!» – Юра бросился матери на шею, и мать, обхватив его, целовала и дрогнувшим голосом причитала:
– Юрочка, дорогой мой, сынок мой ненаглядный… – Посадив его на скамейку и прижав к себе Дусю, опустилась перед ним и на колени. – Ну, как ты? Здоров? Не ранен?..
Юра, чтоб не волновать мать, ответил:
– Нет, не ранен.
Но тут встряла Дуся:
– Нет, тетя Нина, он соврал.
– Ну, ты!.. – прикрикнул на нее Юра. Но было уже поздно.
– Ранен? – Нина Николаевна испуганно смотрела на Дусю. Та поддакнула кивком головы. – Как? Куда? – Нина Николаевна провела руками по его голове, рукам и, рассматривая его пальцы, спросила: – Где?
– Да пустяки, – ответил Юра. – Так, немного по ребрам задело.
Нина Николаевна задрала подол его рубахи и ужаснулась рубцу, перехватившему все ребра. – Как же это так, сынок?
Юра опустил рубаху и повел свой рассказ о последней схватке партизан с гитлеровцами в лесу.
– Генерал на проводе. – Коротков протянул трубку Железновой. – Только плохо слышно, бой заглушает.
Нина Николаевна взяла трубку:
– Яша! Здравствуй! Я уже у тебя, дорогой. Около меня Юрочка и Дуся. Он, оказывается, ранен, а ты ничего мне не писал, как же так?.. Что? Хорошо, будем тебя ждать, – и положила трубку.
– Папа сказал, что очень занят и чтобы мы ужинали и ложились, не ожидая его, спать, – повернулась она к Юре.
Зубарев слетал на машине в медсанбат и привез оттуда добрый ужин и чай. На ужин пригласил стариков. Они расположили к себе Нину Николаевну своей душевностью и добротой. Оказалось, что все их сыновья с семьями еще по ту сторону фронта, в партизанах.
– И с детьми? – удивилась Нина Николаевна.
– Дети, значит, внуки наши, уже большие. – Поведала старуха и перекрестилась. – Сохрани их бог. Мой, – покосилась она на старика, – тоже партизанил в бригаде генерала Сергея Ивановича Иовлева. Да и я ему иногда помогала. А вот в бою, в лесу, у Батищева, соединились с нашими и ослобонились. Теперь молю бога, чтобы сыны наши, их жены и дети вернулись бы тоже невредимыми.
После ужина все вышли на воздух, сели на завалинку и долго смотрели туда, где грохотал бой.
Яков Иванович приехал под утро. Чтобы не поднимать с постели жену, он ножиком приподнял крючок входной двери и неслышно вошел в избу. Нина Николаевна ахнула, когда он обнял ее и поцеловал.
– Яша, милый, здравствуй. – Она крепко обвила его шею и тут же предупредила: – Тихо, со мной Юра.
Яков Иванович бережно взял Юру, перенес его на топчан и тепло укрыл. После тут ясе на лавке разделся и так же безмолвно бухнулся в теплую постель к жене…
Спали долго. Услышав, как к дому подошла машина, Юра приподнял маскировку. В окно ворвался яркий луч солнца.
– Сони, вставайте! – тормошил Юра мать и отца… – На дворе день. Польщиков уже приехал, а вы все дрыхнете. Не стыдно?
– Стыдно, сынок, стыдно, – приподнялся отец. – Выйди и скажи Польщикову, пусть привезет завтрак. Если хочешь, то поезжай с ним. А мы – встаем.
Юра от радости аж подскочил и уехал с Польщиковым.
Завтракали только своей семьей. Юра торопливо глотал кашу, захлебывал чаем, так как за окном гудела его «гвардия» – деревенские ребята. Среди них он был «генералом». Сегодня они наметили строить переправу. Хорошо, что этого не знала мать, а то, наверняка, поломала бы эту затею.
– Юра, ешь нормально. – Нина Николаевна отодвинула чашку чая от него подальше. – Твоя братия никуда не денется.
Есть нормально для Юры было мучением. Но чтобы не обидеть мать, он стал есть потише. Даже вышел из-за стола с ее разрешения и сказал «спасибо». Зато, как только оказался за дверью, с сеней вылетел пулей и со своей ватагой помчался к реке.
– Яша, – обратилась к мужу Нина Николаевна, – как хочется повидать Веру. Будь добр, вызови ее, и пусть она денек-два побудет с нами.
Яков Иванович был готов к этому вопросу.
– Веру? Можно. Только не знаю, как она доберется. Ведь это очень далеко. – Но, увидев набежавшую печаль на лицо жены, поторопился ее успокоить: – Сегодня же пошлю телеграмму.
Мимо окна промчался «газик», и вскоре в избу влетел Юра.
– Мама, папа, здесь Ирина Сергеевна. Она там, у Дуси.
– Ирина Сергеевна, – обрадовалась Железнова и, накинув платок на плечи, двинулась было к двери. Яков Иванович ее остановил:
– Иди, сынок, занимайся своим делом. – А жене сказал: – Подожди, присядь. Мне надо тебе кое-что сказать. Ты, пожалуйста, не говори, что с тобой приехала жена Карпова.
– Почему? – удивилась Нина Николаевна.
– Видишь ли, Ирина Сергеевна подружилась с Карповым, и у них, как я понимаю, больше чем дружеские связи.
– Да будет тебе. Этого не может быть. Я Ирину Сергеевну прекрасно знаю, она на это не решится.
– В таком положении, в каком очутилась она, даже твердокаменная на все решится.
– Да, но а как же Галина Степановна?
Яков Иванович задумался, потом на вопрос жены ответил:
– Наверное, разведется.
– Разведется? – такое Железнова никак не могла допустить. – Так просто, ни с того ни с сего?
– Нет, дорогая, не так просто, а почти два года войны, два года ужасов и страданий. Представь себе женщину, женщину-жену и мать, которая в жарком аду боя вдруг узнает, что погиб муж и погибли дети. Отчаяние? Страшное и беспредельное. А она ведь человек, со всеми присущими ей страданиями. И вот в дни отчаянных страданий и он – ей, и она – ему – помогли. Вот это-то, Нина, и сблизило их.
– Значит, так и все, в том числе и ты? Ведь ты тоже почти до зимы не знал, что с нами? Следовательно, всем вам надо прощать?
– Да, в случае с Карповым надо прощать.
– А вот я тебе не простила бы. Не прощаю и Ирине Сергеевне. Я хорошо знаю Галину, и мне ее жаль. Она прекрасная женщина и жена. Если бы ты видел, как она за эти полтора года преобразилась. Из «цырлик-манирлик» – маменькиной дочки – превратилась в прекрасную работницу-ударницу, ты сам был бы за нее и за ее семейное счастье. А какая она верная жена, и если бы ты только это знал, то у тебя не повернулся бы язык пожелать ей такого несчастья. Ведь там у нас легко можно было бы свихнуться и поддаться. Но она ждала своего Петю и только о нем мечтала. Да я первая встану за нее.
– Я не буду тебя разубеждать. Видимо, каждый из нас по-своему прав. Но одного прошу – сейчас Ирине Сергеевне об этом ничего не говорить. Это ее потрясет. А у нее и без того большое горе – сын Ваня слепой.
– Что ты говоришь? Слепой?
– Еще в Бресте фашисты его ослепили. Сейчас он лежит на обследовании в госпитале. И она полна надежды, что он будет видеть. Так что давай не будем расстраивать ее душу и об этом помолчим. – Пусть все это идет само собой.
– Легко сказать. А если я не могу ей врать, да еще в таком горе?
– Но я тебя, Нинуша, прошу. – Яков Иванович обнял жену и проводил до двери. Нина Николаевна поправила платок и вышла. Но тут же послышался ее голос:
– Ира, дорогая, а я к тебе собралась…
Яков Иванович видел в окно, как они бросились друг к другу в объятия.
Яков Иванович не стал им мешать и позвонил Бойко.
– На фронте спокойно, – сообщил тот. – По документам убитых, действовала все та же дивизия фон Мерцеля. Немцы сигналят и просят разрешения убрать из нейтральной полосы убитых.
– А много их?
– Очень много.
– Пусть убирают, а то от них дня через два задохнемся. Допустить не более десяти пар санитаров, и в белых халатах. А тех убитых, которые будут за заграждениями на нашей стороне, уберем сами. А наших убитых крестьян убрали?
– Всех убрали, – ответил Бойко.
– Еще новое что-нибудь есть? А сверху? Очень хорошо. Дальше все остается по-прежнему. Валентинова? Она здесь. Очень нужна? Пусть командует за нее зам. А через часик и она будет.
Положив трубку, Яков Иванович разжег таганчик и поставил на него чайник и пригласил женщин:
– Женщины, заходите в дом, чай на столе.
– Спасибо, Яков Иванович, – сказала Ирина Сергеевна. – Мне уже время ехать. Бойко, видимо, меня на все корки корит.
– Я у него часик для вас выхлопотал. – И он взял Валентинову за локоть. – Пошли.
За чаем Валентинова спросила:
– А чего это немцы вдруг полезли на рожон?
– Видимо, вы же своей демонстрацией их напугали. Полагаю, они сделали вывод, что сюда пришли новые части, и решили боем произвести разведку. Людей положили много, но, как видите, ничего не узнали.
– Так что нам теперь можно не маршировать?
– Как ни трудно, но еще надо. Все остается по-прежнему.
Ирина Сергеевна хотела сказать, что люди очень устали, но промолчала. Это Железнов заметил.
– Вы, Ирина Сергеевна, что-то хотели сказать?
– Видите ли, Яков Иванович, я хочу съездить в госпиталь и узнать, что с Ваней. Так разрешите мне, конечно, когда я отправлю от Гредякино колонну, проехать к нему.
Яков Иванович ей это разрешил.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
На рассвете, пропустив мимо себя все колонны, Ирина Сергеевна села в свой «газик» и помчалась по шоссе в сторону Москвы.
В госпиталь она прибыла как раз, когда майор Никольский, закончив пятиминутку, собрался на обход больных.
– Доктор, здравствуйте, – остановила она его у двери. – Как с моим сыном?
– А, товарищ Валентинова? Зайдемте ко мне. – И он пропустил Валентинову вперед. – Могу вас, мамаша, обрадовать. Вчера был у нас Михаил Захарович Попов. Большая величина по возвращению людям зрения. И вот и он, и я, и мои коллеги пришли к единому выводу, что следует бороться за зрение вашего сына.
– Доктор, милый товарищ Никольский, как вы меня обрадовали. Эта надежда во сто крат прибавила мне силы. Я не знаю, как вас благодарить. А как все это будет долго? – пересилив волнение, спросила Ирина Сергеевна. – Только не подумай, что я любопытствую от нетерпения. У меня там, в дивизии, дочь-малышка. Вы сами знаете – фронт, и держать ее при себе не могу, хочу отправить. И если с Ваней все решится скоро, то я подожду и тогда отвезу их обоих.
– Нет, дорогая товарищ Валентинова, этот процесс продлится долго – месяца два-три, а может быть, и больше. Так что вы не ожидайте и свою малышку отправляйте. А теперь вот вам сестра, и она вас проводит.
Подойдя к палате, сестра не отважилась войти: из-за двери слышался детский голосок, читавший, видимо, газету про партизан, как те напали на вражеский гарнизон и как другая группа в ту же ночь ворвалась на станцию, перебила охрану и разрушила станционные пути.
– Подождем, – сказала сестра, – пусть дочитают до точки. Ведь у слепых одна радость – это слушать других.
– Вот это здорово! – послышался из-за двери общий вздох.
Когда девочка замолчала, сестра открыла дверь, тихо подошла к Ване и, взяв его за руку, шепнула:
– Мама приехала!
Ирина Сергеевна, помня указания майора Никольского, старалась не волноваться. Положив Ване в руки пакетик с карамелью, спросила:
– Ну как, сынок, больно?
– Что ты, мама, нисколечко. – И Ваня снял ее руку с повязки. – Не надо, мама, сдвинешь. Доктор сказал, – радостно продолжал он, – что я буду видеть. Мама, расскажи, как там Дуся, как Юра. Как они живут и что они делают. Только не торопись.
– Ты знаешь, – неторопливо начала Ирина Сергеевна, – приехала Нина Николаевна. Вот это она послала тебе конфеты…
За разговорами они на заметили, как подошел обед. Кормя сына, Ирина Сергеевна испытала большое материнское удовлетворение. Она пробыла до тихого часа. И извинившись перед такими же слепыми, уложила Ваню в кровать, укутала его одеялом и, поцеловав, со спокойной душой уехала.
Своей радостью ей захотелось поделиться с Карповым, полагая, что он будет не меньше рад, чем она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58