– Боже мой, – запричитала Пелагея Гавриловна.
– Тише, мать! – шикнул на нее Назар. – Читай, Прокопыч.
– Дорогой Назар Иванович, – начал почтальон, – от всего сердца благодарю вас за вашу помощь Красной Армии и за боевую доблесть ваших сыновей. Ваш самолет «Назар Русских» передан в тот авиационный полк, где служит ваш сын Никита Назарович. Ему и вручен ваш самолет. Желаю вам, Назар Иванович, доброго здоровья. Сталин.
Назар вышел из-за стола, взял телеграмму и смотрел на нее, жадно вычитывая каждую строку. Илья Семенович в это время раздел Прокопыча. Только после этого Назар спохватился и усадил старика за стол.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
С наступлением зимы гитлеровцы, выполняя строгий приказ Гитлера ржевско-вяземский плацдарм держать во что бы то ни стало, перешли к жесткой обороне. Советские войска тоже прекратили активные действия.
В это время по указанию с Большой земли на главной коммуникации плацдарма, на перепутье Вадино – Дорогобуж, обосновался под именем Петра Кузьмича Кудюмова Михаил Макарович. Сюда же он вывез под видом жены – Веру и свояченицы – Лиду. Устиныо с Наташей оставил у родственницы тетки Ганны, поставив ей задачу установить связь с железнодорожниками Коханова и Заболотья.
С помощью одного падкого до денег чиновника службы тыла ЦГА он открыл для немцев что-то вроде «Каффехауз». Здесь в первой половине можно было обогреться, выпить кружку черного, конечно, суррогатного кофе с сахарином, съесть по бутерброду с кусочком сала.
Во второй – офицерской половине – ассортимент был побогаче. Тут офицерам подавалось кофе с молоком и с сахаром, яичница с салом и, если удастся достать на базаре, то что-нибудь и мясное. А иногда и обогреться русским шнапсом.
Буфет предусмотрительно разделялся надвое глухой перегородкой и выходил на обе половины дома. Кроме этого рядом с кухней Михаил Макарович приспособил небольшую комнатушку для приема местной русской администрации и полицаев. Без этого было нельзя, хотя эти гости почти всегда пили и ели в долг, зачастую его не погашая.
Это предприятие было не столько прибыльно, как полезно. За день хозяева в немецкой болтовне черпали сведения, ночью составляли краткое донесение, а утром Лида (теперь она Зина) шла на базар и там, расплачиваясь, вручала шифрограмму торговке – связной генерала С.И.Иовлева. Он командовал Вадинским партизанским соединением. Там, в его бригаде, обосновался радист Михаила Макаровича.
* * *
Затишье на фронте было на руку генералу Шенкендорфу. Воспользовавшись им, он решил раз и навсегда покончить с партизанами, хотя бы в полосе Ржев – Витебск, Вязьма – Смоленск, и перед Новым годом бросил на проческу многотысячные отряды карателей, охранных и полевых частей.
К концу января эта операция закончилась, и все «красные бандиты» и подозреваемые в связях с ними, попавшие в руки карателей, были расстреляны или повешены. Теперь фон Шенкендорф был уверен, что все громадное пространство севернее автострады Москва – Смоленск вплоть до линии фронта очищено от партизан. Сегодня он подпишет об этом специальное донесение. Но явился с докладом начальник штаба.
– В эту ночь, – начал начальник штаба охраны тыла ЦГА, – на дороге, связывающей штабы армии и корпуса, под самым носом дорожной комендатуры, что южнее штаба армии генерала Моделя, бандиты «Дяди Вани» напали на штабные машины, перебили охрану, а офицера, везшего оперативные документы, схватили и увезли. По следу видно – на лыжных санках.
– И куда след ведет? – генерал смотрел на карту, где крестиком было обозначено место этого неожиданного ночного нападения.
– В лес на Караваево. Теперь, экселенц, прошу вас обратить внимание на урочище у Катерюши. Здесь вновь появилась конная группа полковника Курсакова и банда «Родина».
– Что? – грозно взглянул на начштаба фон Шенкендорф. – Ведь только позавчера там не было ни души. Сам Генкель проверял.
– Видимо, не совсем так. – В голосе начштаба звучала ирония. – Эти бандиты налетели внезапно на гарнизоны Никифоровки и Старой Покровки и ушли в Приднепровские леса.
– А это что? – генерал остановил палец на большаке Холм – Издешково, где на большом протяжении были обозначены заминированные места.
– Все та же банда Марышева.
– А это? – Шенкендорф провел пальцем по дорогам Вадино – Сафоново и Вадино – Дурово.
– Так называемая бригада «Пархоменко».
– А здесь тоже она? – генерал двинул палец вверх и остановил его на большаке Канютино – Боголюбово.
– Нет, экселенц, не она, другая. Здесь действовали бандиты генерала Иовлева.
– Всё? – Фон Шенкендорфу хотелось поскорее отделаться от этого кошмарного доклада.
– Еще должен вам, экселенц, доложить, что полк «Тринадцать», который мы считали уничтоженным в Каспленских лесах, вновь появился в районе Дубровки и совершает рейд в направлении Витебска. По пути нападает на наши комендатуры. Вчера совершил дерзкое нападение на Браманцы.
– Майн гот, майн гот! Сколько пролито крови, сколько жертв – и почти ничего! – облокотясь о стол и потирая пятерней лоб, сокрушенно промолвил фон Шенкендорф. – Ведь только уничтожая эту дьявольскую банду, – стучал он рукой по овальной штриховке с обозначением «1-я Вадинецкая», – мы потеряли около полутора тысяч наших солдат… Это, полковник, какой-то рок!.. Неужели все сначала начинать?
Начальник штаба молчал, собираясь с мыслями.
«Да, сначала. Но с чем? – мысленно рассуждал он, – 286-я охранная и 1-я СС дивизии понесли огромные потери и еле-еле держатся. Просить вновь фельдмаршала Клюге о помощи полевыми войсками? Страшно…» – И все же он предложил своему шефу основательно аргументировать создавшееся положение и просить командующего еще раз выделить для борьбы с вновь появившимися бандитами силы полевых войск. Так и было сделано.
* * *
Потрясенный Сталинградом, начальник штаба группы войск докладывал командующему оперативную сводку, держа в папке наготове суточное оперативное донесение генеральному штабу.
– Слышали? – фельдмаршал сумрачно поглядел на начальника штаба. Тот по тону голоса понял, о чем спрашивает фельдмаршал, и с печалью ответил:
– Слышал. Это какой-то зловещий рок, экселенц.
Фон Клюге опустил острие карандаша на северный изгиб фронта, на точку, подчерненную тушью, с надписью «Демидово».
– Что у них здесь?
– Все те же две армии.
– Все те же две, – повторил себе под нос Клюге и измерил расстояние: – Шестьдесят. Не много. И, пожалуй, они здесь, – карандаш остановился на Смоленске, – будут раньше, чем Модель отойдет на новый рубеж… А здесь? – Клюге показал на Киров – южный изгиб фронта.
– Те же 10-я, 50-я и 49-я армии.
– Плотновато, – протянул фельдмаршал. – Полагаю, здесь, на направлении удара, надо ожидать тысяч сто. А что мы можем противопоставить? – Он снова задумался. – Маловато, – и прочертил две невидимые стрелы на Смоленск, одну от Демидова, другую от Кирова. – Вот так, как и в Сталинграде, может получиться! Согласны?
– Согласен. Я тоже очень много думал над этим, экселенц, но, откровенно говоря, просто боялся высказать эту мысль вслух, так как это противоречит приказу фюрера – ни шагу назад.
В это время вошел переводчик.
– Извините, экселенц. Говорит Москва, – и включил «Телефункен». Через несколько секунд радио заговорило. Переводчик повторял слова диктора по-немецки:
– «…Закончили ликвидацию группы немецко-фашистских войск, окруженных западнее центральной части Сталинграда».
– Паулюс, – чуть слышно выдохнул Клюге и жестом показал на радиоприемник, – пожалуйста, потише, – и, словно ожидая приговора, тяжело опустился в кресло.
Переводчик, видя, как с каждым словом диктора – а тот выкладывал их торжественным тоном – брови фельдмаршала ползли к переносице, а зубы сжимались, еле-еле перевел, что взят в плен вместе со своим штабом командующий группой войск под Сталинградом генерал-фельдмаршал Паулюс…
Дослушать до конца сообщение Совинформбюро у фельдмаршала не хватило сил, и он сам выключил приемник и освободил переводчика. Как только за ним закрылась дверь, фон Клюге снова предался прежним размышлениям и склонился над картой оперативной обстановки.
Сообщение Москвы о сталинградской трагедии еще больше укрепило в нем страх за судьбу войск ржевско-вяземского плацдарма.
– А вы говорите, «ни шагу назад». Если держаться так, повторится Сталинград!.. – Фон Клюге насупился. Наконец изрек: – Что бы фюрер ни думал, мы в интересах предотвращения катастрофы обязаны доложить ему всю нашу обстановку. Конечно, это надо умно аргументировать, да так убедительно, чтобы он решился на отвод войск с ржевско-вяземского плацдарма на рубеж Белый – Спас-Деменск. Следует доказать и то, что этим мы сокращаем фронт раза в три и высвобождаем 10 – 12 дивизий.
* * *
Вслед за ликвидацией сталинградской группировки Паулюса советское командование развернуло наступление на курско-харьковском направлении, и 8 февраля армия генерала Черняховского овладела Курском. Это основательно потрясло Гитлера, так как войска Воронежского и Брянского фронтов создали угрозу удара на фланге группы армий «Центр» и окружения, подобно Сталинграду, всей ржевско-вяземской группировки. И уж тут-то Гитлер волей-неволей принял решение об отводе войск с ржевско-вяземского плацдарма на рубеж, предложенный фельдмаршалом фон Клюге, а высвобождавшиеся войска вместе со штабом генерала Моделя перебросить в район Орла и оттуда нанести сокрушительный удар на Курск.
Озабоченный этим решением фюрера, фон Клюге не выделил на проческу из полевых войск ни одного солдата, и Шенкендорф вынужден был действовать только своими силами и только вдоль важных дорог. Таким образом, на важной дороге попало под проческу и «Каффехауз» Кудюмова.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
В одну из ненастных ночей не раз битый карателями Шарик, странно подвывая, заворчал под окном сторожа. Не успел дед Гриша выскочить из сторожки и предупредительно стукнуть в ставню, как вдруг в окна и двери корчмы забарабанили каратели.
Тут дед Гриша решил первый удар принять на себя и тем самым дать время хозяевам спрятать все то, что могло их подвести.
– Сейчас, сейчас! – кричал он еще со двора. И, подойдя к крыльцу, как бы не понимая, кто это стучит, возмутился: – Господа! Чего барабаните? Ведь ночь. А ночью заведение не работает.
Из-за дверей донесся голос хозяйки:
– Айн момент! Айн момент!
Потом слышалось, как в скважину не попадал ключ. Наконец дверь открылась, и хозяйка, впустив «гостей», распахнула дверь в горницу, где хозяин, держа лампу в руках, вскинул руку и прокричал:
– Хайль Гитлер!
Главарю карателей ничего не оставалось, как остановиться у порога и тоже вскинуть руку:
– Хайль!
Его примеру последовал и начальник местной полиции и тут же гримасой показал Кудюмову, что ему очень и очень неприятно участвовать в этом деле.
Вера, делая вид, что она принимает их за ночных гостей, хотя у самой нервы были на пределе, – раздвинула портьеры и пригласила эсэсовцев в офицерскую комнату, где для такого случая всегда на ночь на стол ставились термос с горячим кофе, масленка, сахарница и под стеклянным колпаком манящие свежим салом бутерброды:
– Битте, герр гауптштурмфюрер! – и, как бы вспоминая забытое слово, кокетливо закрутила пальчиком. – О! Зо! Аус зиеген… А, – опять крутанула, – их аус зиеген.
Тем временем Михаил Макарович поставил лампу на стол и подскочил к эсэсовцу, чтобы принять от него пальто. Гауптштурмфюрер отстранил хозяина, обдал холодным взглядом хозяйку и, махнув перчаткой, произнес: – «Галоло!!» И по этому одному взмаху вся свора, видимо, основательно натренированная, мгновенно принялась за работу: обершарфюрер схватил хозяина, закрутил ему руки за спину, а другой эсэсовец его обыскал. То же проделали и с Верой, но ее обыскала обершарфюрер-женщина в форме, предварительно провокационно спросив:
– Железнова Вера?
Вера сделала вид, что не поняла. Эсэсовка повторила:
– Я Бронислава Казимировна, – спокойно ответила Вера.
Эсэсовцы стучали сапожищами во всех комнатах. Женщина в форме обершарфюрера поспешила наверх.
Там она обратилась к Лиде:
– Железнова Вера?
– Не понимаю. Отродясь Зина. По-взрослому значит Зинаида. Фарштейн? Зинаида!
А сапоги грохотали в сенях и в кухне, топали во дворе и в пристройках.
Сам гауптштурмфюрер, распахнув добротную, на меху, кожанку, сидел, развалившись, боком к столу и, вооружившись лупой, рассматривал документы, изъятые из ящика буфета. Закончив с ними, стал спокойно разглядывать куклу, производя сквозь зажатые губы один и тот же звук: «Тпру, тпру, тпру», – похожий на какой-то марш. Сзади него, у окна, лицом к двери, стоял здоровенный телохранитель с автоматом наготове.
Михаил Макарович и Вера за все были спокойны. Предвидя подобное, они ничего здесь не держали. Единственное, чего они боялись, это как бы эсэсовцы не выстукали в буфете маленький тайничок с шифром. И когда за прилавком зазвенела посуда, а затем заскрипели вытаскиваемые из буфета полки – у Веры и Михаила Макаровича сжались зубы. Но они ни одним мускулом не выдали своего волнения и страха.
Наконец у буфета и вообще в обеих комнатах затихло, послышался чеканный шаг, щелк каблуков и громогласный доклад по-немецки:
– Господин гауптштурмфюрер! Осмотр закончен. Ничего не обнаружено.
Если бы можно было сейчас расслабиться, то люди, стоящие лицом к стенке, зарыдали бы от радости, тут же рухнули бы на пол. Но надо выстоять до конца!
Часы пробили полночь. С последним их ударом отрапортовал и последний обершарфюрер:
– Ничего не обнаружено!
– Гут! Аллес! – произнес гауптштурмфюрер и, посадив куклу-согревашку на свое место и отпустив солдат, сбросил с плеч пальто на растопыренные руки телохранителя, сунул ему фуражку и, извинившись перед хозяевами, что, мол, выполнял только приказ, освободил и их и как ни в чем не бывало сел за стол, пригласив к столу и начальника полиции. – Битте, фрау! – обратился он к Вере и жестом руки показал на красавицу куклу и на бутерброды, а затем повторил на ломаном русском языке:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58