Я был благодарен судьбе, позволившей мне занять надлежащее место в божественной вселенной, и был исполнен решимости доказать аббату, что достоин его доверия.Но, кажется, я отвлекся от главной цели моего повествования.Моя рукопись призвана стать картой души Франциско, описанием его духовной борьбы, а вовсе не оценкой достижений таких смиренных служителей Господа, как я.Итак, моя дружба с Франциско началась в капитуле. Думаю, Франциско почувствовал мое прирожденное благородство и оценил мой талант собеседника. Он первым вступил со мной в разговор, и я живо помню его первое замечание:— Кажется, брат Лукас, твоя ряса тебе немного великовата, — с улыбкой произнес он.Вскоре длинные нелегкие минуты в капитуле превратились для меня в нечто совершенно противоположное — я с нетерпением ждал каждой возможности поговорить с моим другом… Признаюсь, Франциско был моим единственным другом — если не считать аббата Педро, моего благодетеля.В первый же год пребывания Франциско в монастыре наши с ним отношения переросли в глубокое взаимное уважение и тесную духовную связь. Единственное, что мешало нашему общению, — это склонность остальных послушников встревать в наши беседы. Иногда радушное поведение Франциско как бы приглашало тех монахов, что не примыкали ни к одной фракции, вступить с ним в разговор.Временами Франциско бывал очень наивен. Он мог сделать случайное замечание насчет этих одиночек, и они воспринимали его слова как приглашение присоединиться к беседе; тогда наша компания становилась довольно разношерстной.По случайному совпадению спальное место Франциско находилось рядом с моим. Мы так часто бывали рядом друг с другом, что постепенно привыкли к этому. Когда на первом году пребывания Франциско уехал на Пасху к своей семье, я с удивлением заметил, что мне его не хватает. Просыпаясь, чтобы отслужить утреню, я искоса взглядывал на его пустое ложе, и меня охватывало чувство одиночества в этом громадном монастыре.
* * *
Франциско была свойственна огромная сила духа, которая делала его лидером среди обитателей монастыря. Однако у него случались и темные дни: тогда он совсем не улыбался и, словно пребывал в каком-то другом мире. Тогда взгляд его как будто обращался внутрь его души, сосредоточиваясь на неких диковинных населяющих ее существах — возможно, демонах. Все юноши замечали, когда он начинал вести себя странно, мне же казалось тогда, будто само солнце перестает светить.Не знаю, то ли Франциско предпочитал в такие времена пребывать в одиночестве, то ли его одиночество было вынужденным. Я безуспешно пытался завести с ним разговор в общей комнате, старался обменяться взглядом в монастыре. Иногда он вел себя холодно и отстраненно, иногда вовсе не обращал на меня внимания. Именно в те минуты, когда Франциско больше всего нуждался в моей дружбе, одиночество не отпускало его.Поначалу я принимал такое поведение друга близко к сердцу. Его отчужденность больно ранила меня. Но со временем я понял, что в его замкнутости нет ничего личного — он пребывал во власти некоей высшей силы.Что это была за сила? Кто, кроме самого Господа Бога, мог заглянуть в душу человека и все понять? С этой оговоркой я позволю себе скромно заметить, что, по моему мнению, Франциско изо всех сил пытался вырваться из темноты, поглотившей его душу в день смерти его брата. То была жестокая схватка, и иногда казалось, что Франциско проигрывает. Меня очень беспокоили эти его мрачные дни, которые могли длиться неделю, а порой и несколько недель. Видно было, что в такие периоды он очень страдает, и во время одного из затянувшихся приступов я решил поговорить о нем в часовне с братом Хуаном.После аббата брат Хуан был самым старшим в монастыре. Он занимал свой пост более двадцати лет, но подняться выше уже не мог. Он был таким смуглым, что большинство подозревало: его мусульманская семья приняла христианство после того, как Толедо был отвоеван у неверных.У брата Хуана сложились с Франциско особые, почти отеческие отношения. Франциско выбрал его в свои духовники и всегда отзывался о нем с глубоким уважением. Во время наиболее тяжелых «приступов» юноши брат Хуан делил с ним часы безмолвия, и аббат Педро называл их тогда «духовным союзом невысказанной скорби».— Лукас, — проговорил брат Хуан, когда я изложил свои мучительные сомнения, — не волнуйся за Франциско. Когда зима уступит дорогу весне, демоны оставят его.Я почувствовал огромное облегчение и поблагодарил брата Хуана за его проницательность.Я уже повернулся, чтобы уйти, когда брат Хуан тихо заговорил:— Лукас, ты не замечал, что аббат Педро стал проводить больше времени со слугами в последние дни? Особенно с девушками?Этот вопрос привел меня в смятение, но не успел я ответить, как брат Хуан уже отвел глаза.Он оказался прав насчет демонов, завладевших Франциско. Рано или поздно тьма изживала себя; облако грусти каждый раз рассеивалось, и друг возвращался ко мне. То есть занимал положенное ему место в жизни монастыря.
* * *
Во время трапезы мы всегда соблюдали устав — другими словами, ели молча, сосредоточившись на еде (щедрости Божьей) и на Его Слове, которое читал один из братьев. Каждый из пятидесяти монахов в Санта-Крус раз в год читал вслух Библию на протяжении целой недели. Я всегда чувствовал легкое волнение за несколько дней до того, как наступала моя очередь: довольно неприятно было ошибиться во время чтения, перепутать слова или неверно их произнести в присутствии аббата и других братьев. Если ошибок делалось несколько, провинившийся монах в тот же вечер получал крепкие удары розгами по голой спине.Франциско поднялся по мраморным ступеням на кафедру в первое воскресенье рождественского поста и прочитал положенную молитву. Но прежде чем приступить к чтению назначенного отрывка из Библии, Франциско обратился ко всем на каталонском наречии:— Я хочу выразить благодарность аббату Педро за его заботу о своей пастве и особенно о девушках-служанках.Несколько монахов украдкой переглянулись. Когда Франциско начал читать Библию, я поднял глаза на аббата — тот не сводил взгляда с Франциско с выражением недоумения и сочувствия на лице.Ходили слухи, что аббат Педро слишком тесно дружит с женской прислугой, но на самом деле аббат просто считал девушек членами своей паствы, имеющими право на его заботу. Поскольку орден запрещал женщинам входить в большинство помещений монастыря, аббату ничего другого не оставалось, кроме как изыскивать различные способы, чтобы обеспечить им свое духовное руководство.Спустя несколько недель после того, как Франциско сделал свое бестактное замечание, я заметил, что он по вечерам занят вырезанием деревянного клина.— Зачем ты делаешь этот клин? — спросил я, когда мы оба были в общей комнате.— В подарок аббату, — ответил он.Я очень удивился, поскольку Франциско явно не оказывал должного уважения человеку, занимавшему такой высокий пост, какой занимал аббат Педро. Я решил, что, возможно, Франциско понял всю ошибочность своего поведения; а может, его высказывание в трапезной вовсе не было сделано с тем зловещим намеком, который усмотрели в этих словах некоторые из моих товарищей.В один из воскресных вечеров, прямо перед ужином, Франциско взял клин и подсунул его под дверные петли кладовой, тем самым заклинив дверь. Найдя меня в келье, где я молился, он сказал, что аббат Педро заперт в кладовой и что я должен немедленно позвать брата Хуана. Я отправился в келью брата Хуана и торопливо объяснил ему, что произошло.Когда мы с братом Хуаном подоспели к кладовой, Франциско с несколькими мальчиками уже пытались открыть дверь с помощью металлического прута. Я помню, как Франциско несколько раз окликнул аббата по имени.— Вы слышите нас, аббат Педро? — спрашивал он. — С вами все в порядке? Не бойтесь, аббат Педро. Да не покинет вас вера. Мы вызволим вас через минуту.Аббат так ничего и не ответил. Когда же дверь, в конце концов, открыли, наша радость длилась недолго.Я увидел, что на пол упал деревянный клин, который смастерил Франциско, и сразу догадался, почему заело дверь. Но прежде чем я успел обратиться к нему с расспросами, я увидел прямо перед собой аббата Педро: тот стоял в дверном проеме неподвижно, с окаменевшим лицом. Аббат заявил, что давал советы одной из девушек-служанок, Ноэль, по поводу тяжелого положения ее семьи. Затем он удалился в свои покои.Мы все были озадачены таким поведением аббата. Однако загадка разрешилась, когда брат Хуан вошел в кладовую и поднял Ноэль: она тихонько всхлипывала, стоя на коленях на мокром каменном полу позади двух бочек со свежей дождевой водой. Мы все молча последовали за братом Хуаном, который принес девушку на руках, словно ребенка, во внутренний двор. Он усадил ее на каменную скамью и велел Франциско найти влажную тряпку, чтобы приложить ко лбу бедняжки; юноша тут же оторвал кусок ткани от собственной рясы и окунул его в водоем. Сев на скамью рядом с Ноэль, он крепко прижал тряпицу к ее голове, а девушка покачнулась и прижалась к его плечу. Франциско обнял ее за талию и принялся нежно покачивать, пока брат Хуан бормотал молитву.Ноэль была дочерью Альваро — крестьянина, арендовавшего землю в поместье. Постоянно растущий долг Альваро монастырю служил источником шуток среди монахов. Каждый месяц крестьянин приходил к аббату со шляпой в руке и объяснял, почему на сей раз не смог предоставить обители столько зерна, сколько требовал обычай. Будучи помощником аббата, я частенько присутствовал при этих сценах. Засуха, плохой урожай, охотничий отряд, истоптавший посевы, демоны, вышедшие из-под земли, чтобы украсть зерно, — объяснения Альваро с каждым разом становились все фантастичнее. Мы все прекрасно знали истинную причину его неудач — он был безнадежным пьяницей и полным неумехой в ведении сельского хозяйства.Когда мы открыли дверь в кладовую, аббат Педро и Ноэль были полностью одеты, но, тем не менее, вся эта история породила неизбежные сомнения и догадки… Тем более что все знали о плохом денежном положении Альваро, да и аббат выбрал необычное место для того, чтобы давать советы дочери крестьянина. Несмотря на злобные пересуды некоторых моих братьев, я верил, что аббат, мой наставник и покровитель, просто давал указания Ноэль и был верен своим клятвам как истинный христианин. Я ничуть в этом не сомневался.Кроме того, ни мое мнение, ни мнение кого бы то ни было в монастыре не имело значения. Аббат Педро глаголет устами Христа, а никому не дозволено судить Христа. Как писал святой Бенедикт: «Первый шаг к смирению — безоговорочное послушание». Верующий должен вынести все: и мнимые противоречия, и несправедливость, если это угодно Господу.
* * *
Спустя несколько дней после этого инцидента аббат Педро сообщил мне, что то был «духовный бунт» Франциско. Я как раз приводил в порядок одежду аббата.— Аббат Педро, — обратился я к нему, — а Франциско бунтует против Господа или против вас?Кажется, мой вопрос был воспринят как вызов, тогда как в действительности то была лишь попытка лучше понять моего наставника. К щекам аббата, пересеченным многими шрамами — следами его бурной юности, — прилила кровь. Он грубо схватил меня за шею и пребольно ущипнул.— Лукас, — сказал он, — иногда ты испытываешь мое терпение. Скала, на которой святой Петр построил церковь, олицетворяет Христа на земле. Я — всего лишь слуга Петра, но тот, кто восстает против меня, восстает против Господа. Будет лучше, если Франциско возвратится в Монкаду, а в монастырь вернутся прежние безмятежные времена.— Но, аббат Педро, — возразил я, — многие юноши уважают Франциско. Я мог бы с ним поговорить, он мой друг.— Друг? — Аббат Педро рассмеялся. — Он просто жалеет тебя, Лукас. Неужели ты думаешь, что наследник состояния семьи Монкада может водить с тобой дружбу?Несмотря на свою ученость, аббат Педро кое-чего не понимал.Затем последовала его переписка с семьей Монкада — аббат Педро объяснил, что Франциско переживает «определенные трудности» в Санта-Крус, поэтому было бы лучше забрать его домой. Сенешаль семьи Монкада ответил, что родители Франциско не желают сокращать пребывание их сына в лоне церкви.«В конце концов, — писал сенешаль, — Франциско уже отбыл две трети своего трехгодичного срока».Однако сенешаль предлагал возможный выход из сложившейся ситуации. Он мог прислать в монастырь кузена Франциско — Андре де Жирона.«Андре, — писал сенешаль, — всегда оказывал положительное влияние на своего кузена. Несомненно, он поможет Франциско справиться с трудностями, с которыми тот столкнулся в монастыре».Вот при каких обстоятельствах аббат Педро принял Андре Корреа в Санта-Крус в качестве брата-мирянина. Андре было восемнадцать, столько же, сколько и Франциско. Цирюльник остриг длинные светлые волосы этого юноши, прежде чем впустить его в святилище: золотистые локоны были безжалостно срезаны и разбросаны по пыльному внутреннему двору церкви. Андре был широкоплечим и очень высоким — почти на голову выше остальных монахов. Он всегда стоял, выпрямившись во весь рост, ему и в голову не приходило хоть чуть-чуть пригнуться, чтобы не привлекать внимание к своей невиданной стати. Он напоминал один из каменных блоков, из которых состоял фундамент монастыря. Короче, Андре занимал слишком много места. Более того, массивная челюсть и сросшиеся на переносице брови придавали ему далеко не ученый вид. Многие мальчики называли его Воином. Это прозвище возникло не только благодаря его внешности, но и благодаря его вспыльчивому нраву, который дал о себе знать уже спустя неделю после его появления в монастыре.Мы как раз легли спать после повечерия, и тут в тишине коридора раздался пронзительный голос Филиппа Гонзалеса:— Тело твоего брата так и не нашли, Франциско?Филипп и несколько «молодых львов» захихикали. Франциско смотрел в потолок, на деревянные планки, словно не слышал вопроса.Думаю, Филипп так и не простил Франциско его отказ присоединиться к группе «львов» тогда, в капитуле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45