Честно говоря, большинство обитателей этих палат были местными христианами, бежавшими от наступавшего Бейбарса. На третьем этаже располагалось отдельное крыло, предназначенное для рыцарей, получивших серьезные ранения. Один из госпитальеров рассказал нам, что туда отправляли умирать неизлечимо больных. Однажды утром, обследуя тот сектор, мы с Андре шли мимо ворот, заглядывая в темноту за железными прутьями, слушая стоны, вдыхая прогорклый запах гниющей плоти.Мы по очереди охраняли ворота и башни города. Каждый орден отвечал за определенный сектор. Бейбарс окружил крепость, но пока не пытался разрушить ее укрепления. По ночам мы видели костры неверных, словно тысячи светлячков окружили городские ворота; слышали смех, вдыхали острый запах пряностей их жаркого. Усыпанное звездами небо будто посылало нам предупреждение.Спустя три с половиной месяца после нашего приезда мы проснулись и обнаружили, что неверные исчезли: свернули свои палатки и ушли караваном в ночь. Барон Берньер сказал, что решение Бейбарса связано с прибытием в город подкрепления, но дядюшка Рамон втайне предполагал, что сарацинские военачальники просто переключили свое внимание на север и еще вернутся.С окончанием осады городские ворота открылись. Затихшие было улицы оживились, наполнились пешими торговцами, за которыми потянулись торговые караваны. Гомон продавцов, стремящихся на рыночную площадь, доносился до нашей резиденции в ордене госпитальеров.Наши командиры решили ослабить режим; барон Берньер и дядюшка Рамон предоставили каждому рыцарю свободный день для знакомства с городом.Мы с Андре покинули резиденцию после завтрака. Поначалу мы пытались избегать многолюдных мест, пробираясь по боковым улочкам, теряясь в лабиринте переулков. Извилистые переходы вскоре стали такими узкими, что мне пришлось держаться за стены. Здания будто валились друг на друга, заслоняя свет. Стало темно, словно внезапно наступила ночь.Мы нырнули под какую-то арку и очутились в темном туннеле. Я провел пальцами по холодной каменной стене. По моим сапогам текла вода. Какой-то человек молча просил милостыню, протянув руку, и я перешагнул через него. Неожиданно улица стала шире, снова выглянуло солнце.С веревки, протянутой через улицу, свисала черная одежда, на булыжную мостовую стекала вода и мыльная пена. У меня даже защипало глаза от щелока.В окне виднелся старик без рубахи, с грудью, покрытой редкими светлыми волосами. Он смотрел сверху на меня и Андре, и я весело приветствовал его, однако его лицо оставалось совершенно бесстрастным.Мы слышали шум рынка — крики, гул толпы, смех. Пробивавшаяся сквозь эту какофонию незнакомая музыка вкрадчиво влекла нас вперед.Завернув за угол, мы оказались в центре безумного карнавала, в котором участвовали мужчины всех цветов — белые, черные, коричневые, оливковые, желтые, красные. С зазывными улыбками они жестами подзывали нас к лоткам, словно старых друзей. Каждый говорил на своем языке: одни — резко, другие — мягко. Одежды на них тоже были разные, со всего света. Человек в развевающемся белом наряде и с арабским тюрбаном, обмотанным вокруг головы, разговаривал с французом, облаченным в штаны и рубашку, какие носили при европейских дворах. Это напоминало вавилонское столпотворение.Между столь разными людьми торжественно и серьезно шла торговля, похожая на философский спор. Страсти то накалялись, то стихали, то вновь накалялись.В лавках можно было найти товар на любой вкус — шкуру леопарда из Индии, малиновые шелка из Мосула, бумагу из Самарканда, толстый жирный пергамент. На других лотках лежали пряности и лакомства — открытые мешки с корицей, шафраном, ревенем, анисом, каперсами, гвоздикой, финиками и фисташками. Острый аромат буквально проникал под кожу, так что даже волоски на моих руках встали дыбом. Красный цвет был настолько ярок, что я никогда еще такого не видел, клянусь.Мы ступили на площадь. Два жирафа из Йемена вяло кружили на месте, словно для них было совершенно обычным делом проводить время на рынке. Дети визжали, тянулись к ним и предлагали хлеб, но благородные животные не удостаивали суету у себя под ногами даже взглядом.Пообещав нам холодной воды со свежим лимоном, старик, продававший кусочки настоящего креста, сумел завлечь нас с Андре к себе в лавку. Холодный терпкий напиток обжег мне горло, на глазах выступили слезы. Осушив сосуды, мы обратили внимание на запятнанные кровью кусочки дерева: они очень напоминали недавно разрубленные деревянные бруски, а перевязанный палец немого помощника хозяина явственно свидетельствовал о происхождении кровавых пятен. Мы с Андре, юные, облаченные в одежды какого-то странного ордена, видимо, казались этим людям легкой добычей. Мы взяли в руки кусочки дерева — просто чтобы поближе взглянуть на смехотворную приманку, — и это вселило в старика надежду.— Для истинных знатоков, каковыми вы являетесь, — сказал он, — я отдам целых два куска — по одному золотому динару за каждый.Вскоре мы ушли, но старик, потративший на нас свежие лимоны, последовал за нами, продолжая свой монолог. Он все снижал и снижал цену и вскоре уже отдавал три кусочка креста, «вымоченных в Его крови», за половину медяка. Наконец нам удалось от него ускользнуть, спрятавшись на краю бурлящего рынка, и мы со смехом перевели дух.Пройдя несколько кварталов, мы оказались перед лавкой, где торговали различными пожитками воинов, посещавших эту далекую землю. По стенам было развешано оружие: дань одинокому, давно забытому самопожертвованию в пустыне. Были здесь и оперенные стрелы более чем столетней давности; круглый щит со множеством следов от удара мечом; сломанное копье, острие которого затупилось на службе Господу. Я вынул из ножен кривой мусульманский кинжал. Хозяин уверял, что он принадлежал воину из личной охраны короля Аббасида из Багдада. Андре примерил круглый шлем монгольского воина и стал похож на прибывшего в Акру Чингисхана.За монгольскую реликвию торговец просил пять серебряных дирам. Андре давал три. В конце концов он купил шлем за четыре. Четыре сребреника за память воина, храбреца или труса, — неизвестно, кем был прежний хозяин шлема, как неизвестно было и то, на каком поле битвы он сложил голову. «Может, — подумал я, — мой шлем, поржавевший и окровавленный, однажды займет место на этой стене».Через три лавки такой же монгольский шлем продавался за два сребреника. Мы вернулись в первую лавку, но хозяин делал вид, что не помнит нас. Мы вступили с ним в горячий спор, требуя вернуть два сребреника, когда в венецианском квартале начался переполох.С большой неохотой мы оставили наши попытки вернуть деньги и отправились посмотреть, что случилось.Оказалось, привезли новую партию рабов. Они были скованы одной цепью и шли с пирса к полукруглому каменному возвышению на краю рынка, перед которым рядами были расставлены деревянные скамьи. То была скорбная процессия, трагическое шествие — светловолосые языческие девушки из Грузии; пышные женщины из гаремов Аравии; высокие гордые негры из Африки; мускулистые азиаты, захваченные мусульманами в землях к востоку от Персии.Хозяином рабов был венецианец лет сорока. Растрепанная борода, похожая на сорняки, покрывала его многочисленные подбородки, карие глаза стреляли по рядам, выискивая потенциальных покупателей. На животе у него болтался золотой медальон с изображением Папы Римского, свисавший с толстой цепочки; золотые и серебряные кольца с рубинами впивались в толстые пальцы. Его сопровождали шестеро соотечественников — моряки с обветренными лицами.Когда венецианцы загнали своих пленников на возвышение, с рабов сняли цепи, чтобы покупатели могли получше рассмотреть товар. Покупатели уже поднимались на помост: среди них были и местные жители, и люди в арабских тюрбанах, проделавшие долгий путь, чтобы попасть сюда. Группа тамплиеров внимательно изучала одну из арабских женщин, приподнимая ее волосы и рассматривая на солнце иссиня-черные пряди. Один арабский торговец с помощью веревки снимал мерки с африканца — плечи, ширина груди, бицепсы.Дон Фернандо осматривал грузинских девушек. Незаконнорожденному сыну короля Хайме было тридцать четыре года, у него были темные, коротко остриженные волосы и остроконечная козлиная бородка. Роста он был среднего, телосложения крепкого, и его всегда можно было узнать издалека по пурпурной накидке, которую он носил не снимая. В его близко посаженных, черных как смоль глазах читалось вечное беспокойство, словно он вечно что-то прикидывал. Возможно, размышлял, кого ему придется убить, чтобы попасть на трон, или, наоборот, чтобы остаться в живых.Когда дядюшка Рамон представил ему нас с Андре на корабле в самом начале путешествия, дон Фернандо вспомнил мое имя. На Андре он не обратил внимания.— А, так это юный Монкада, — сказал он, вглядываясь в мое лицо. — Я слышал о безвременной кончине твоего брата. Значит, теперь ты наследник поместья Монкада. Последний становится первым. Таковы слова Спасителя нашего.На рынке рабов беспокойный взгляд дона Фернандо уступил место более задумчивому и серьезному. Дон изучал группу грузинских девушек, осматривая их зубы, глаза, осанку. Одна из них привлекла его внимание — стройное создание лет тринадцати, а может, и меньше. Дон Фернандо нежно дотронулся до ее щеки и улыбнулся отеческой улыбкой. Затем обратился к одному из венецианских помощников, попросив приспустить с девушки платье. Платье опустили до пояса, чуть приоткрыв шелковистый бугорок внизу. Человек, стоявший за спиной рабыни, знаками спросил дона Фернандо, не снять ли платье полностью. Тот задумчиво покачал головой, взял в руку левую грудь девушки и сжал ее, словно проверял на свежесть апельсин на рынке Барселоны. Девушка стояла совершенно неподвижно, безучастно, как статуя Девы Марии в поместье Корреа. Дон Фернандо почесал подстриженную бороду и вернулся на свое место в галерее, где его окружали восемь офицеров и четыре куртизанки.Торги начались, когда на середину помоста вывели одного из африканцев. Генуэзский торговец, хорошо одетый, в плотно облегающих штанах и длинном красном плаще, первым предложил цену. Он поднял вверх три пальца и сказал:— Оро — три золотых монеты.После этого из толпы понеслись крики, непонятные иноземные слова, вздымались вверх все новые руки. Рабовладелец восседал на массивном деревянном стуле на краю помоста, словно епископ на троне, и бесстрастно и рассудительно следил за ростом цен, пальцем указывая на тех, кто предлагал самую высокую, будто благословляя одного из своих подданных. Арабы в галерее начали толкаться. Торг достиг апогея, и я даже зажал руками уши, чтобы не слышать сумасшедших криков. Затем все смолкло. Товар был продан первому покупателю — нарядному генуэзцу — за девять динар. На африканца вновь надели цепи и повели с помоста к его новому хозяину.Следующей была одна из грузинских девушек — та, которую так внимательно изучал дон Фернандо. Ее вывели на середину, снова опустили платье до пояса, затем опять надели. Девушка стояла не шевелясь. Ее взгляд был устремлен в море, словно она надеялась уловить там образ отца или матери или найти спасение. Увидев этот тоскующий взгляд, многие на галерее задумчиво притихли, отдавая дань этой бледной мадонне и своей собственной родине, настоящей и воображаемой. Я вспомнил об Изабель и сжал в кулаке под одеждой платок, на котором остались следы ее слез. На мгновение все были поглощены чарами девушки, но вскоре тишина взорвалась дикими криками из галереи. Цена за юную особу быстро росла, покупатели бросали на нее голодные, первобытные, дикие взгляды. Дон Фернандо, казалось, не обращал внимания на торги, вертя свою пурпурную накидку и смеясь с приближенными над какой-то шуткой. Торг уже подходил к концу, когда дон Фернандо наконец обратил внимание на помост и тоже сделал предложение. Он сказал, что меняет двух куртизанок «прямо из королевского двора Барселоны» на пять грузинских девушек.— Даю слово, — сказал он, — что эти двое — девственницы. Клянусь короной Арагона.Рабовладелец решил, что ослышался, и попросил помощника перевести ему предложение дона Фернандо. Когда он услышал то же самое на родном языке, он озадаченно взглянул на дона Фернандо и спросил:— Разве женщины, которых вы предлагаете, не христианской веры, сеньор?И дон Фернандо ответил:— Как и Мария Магдалина.Тогда работорговец поднялся со стула и принялся мерить шагами помост, прищуриваясь, почесывая затылок, словно царь Соломон, решающий судьбу новорожденного, из-за которого спорили две женщины. Он потер руки, подозвал одного из своих помощников и оживленным шепотом посовещался с ним. Затем спустился с помоста, чтобы поближе рассмотреть двух предложенных девушек, которые смеялись в своей компании и не обращали никакого внимания на совершавшуюся сделку.— Си.Одно слово работорговца, кивок головы дона Фернандо — и сделка была заключена. Венецианец что-то крикнул своим помощникам, и пять грузинских девушек в цепях отвели к свите дона Фернандо.Две проданные куртизанки оставались на месте и явно не собирались покидать королевскую свиту. Трое венецианских моряков спустились с помоста и встали рядом с приближенными дона Фернандо, ожидая сигнала. Мы с Андре снедаемые любопытством, протиснулись сквозь плотную толпу поближе.Дон Фернандо обратился к двум девушкам:— Мои элегантные нимфы, у меня для вас печальные новости. Отныне вы принадлежите Венеции.Он отвернулся от них и заговорил с одним из приближенных, а когда повернулся, был очень удивлен, увидев, что девушки все еще тут.Видя, что они не двигаются с места, дон Фернандо заговорил более суровым тоном:— Послушайте, красавицы. Я устал от вашего общества. Возможно, вам удастся испробовать ваши чары на других хозяевах. А теперь оставьте меня.Женщины нервно рассмеялись, видимо надеясь, что дон Фернандо разыгрывает странную, но все же безобидную комедию. Но когда к ним приблизились венецианцы, куртизанки осознали всю серьезность своего положения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45