— Не имеет значения.
— Значит он самый. Потому как вы знаете, что у либералов есть свой банк. У коммунистов — свой.
Пантов пожал плечами, мол, думайте, как хотите.
— А известно ли вам, Михаил Петрович, что выбрасывая огромные деньги на избирательную компанию, «Интерресурс» больше полугода не выплачивал зарплату работникам водных объектов?
— Между прочим, — ободрился Пантов, — это моя заслуга, что водники стали получать деньги.
— Но почему же вы не предприняли эти шаги полгода назад?
— Но я что, председатель банка?
— Вы выше председателя банка! Вы же депутат!
К микрофону прорвалась девчушка с короткой стрижкой и, оттолкнув парня, истерично закричала:
— Скажите, что вы ели сегодня на обед?
— Я, к сожалению, ещё не обедал, — соврал Пантов.
— Неправда! — завизжала она на весь зал, — Я вас видела в самом дорогом ресторане! А на обед вы заказали рыбу — нерку, фаршированную протертой фасолью с чесноком и зеленью и запивали ароматным виноградным вином. Я тоже хочу быть депутатом и есть фаршированную нерку!
— Но какое это имеет значение к сегодняшнему мероприятию! — взорвался Пантов.
Роман Алистратов удовлетворенно хмыкнул и пошел к выходу. В огромном фойе дворца его поджидал Бурмистров.
— Ну? — засыпали твоего ученика, — Раздавили, как щенка!
Роман, нисколько не сконфузившись перед банкиром, улыбнулся:
— Кто раздавил?
— Как кто? Избиратели!
— Какие это избиратели! Все самые провокационные и обвинения в адрес Пантова бросали актеры, которых я нанял несколько дней назад и раздал листочки с вопросами. Я же вас предупреждал, что устрою Пантову экзамен.
— Так это был спектакль? — банкира стал разбирать нервный хохот.
— А то! Надо же проверить его психологическую подготовку. Теперь и вы и я убедились, что она ещё не на должном уровне. Время до выборов и до настоящих дебатов ещё есть. Будем работать.
К ним подошли «безработная женщина, мать двоих детей», парень и девчонка с короткой стрижкой, желающая обедать только неркой.
— Ну, как Роман, мы справились?
— Отлично, ребята. Вы сделали все, что я от вас требовал.
Он вытащил бумажник, вынул из него несколько сотенных купюр и раздал актерам.
Вниз по центральной лестнице чуть ли не бегом спускался Пантов. И без того красный и распаренный, увидев Романа и Бурмистрова, о чем-то разговаривающих с его недавними оппонентами, он подошел к ним, и с нескрываемым гневом оглядел не в меру зубастых избирателей.
— Познакомьтесь, Михаил Петрович, — без всяких эмоций обратился к Пантову Роман, — Это актеры театра юных зрителей. Они задавали вам самые провокационные вопросы, старались вывести вас из себя и тем самым помогали мне определить уровень вашей предвыборной подготовки, которая, увы, пока ещё не на должном уровне. Одно вам могу пока сказать: начали вы, молодцом, за здравие, а закончили за упокой. Напрочь забыли о шутках, пословицах и поговорках, с помощью которых я вас учил уходить от нежелательных вопросов.
Лицо депутата посерело. Приоткрыв рот, он, как рыба, старался заглотить как можно больше воздуха. Нижняя челюсть тряслась от гнева.
Бурмистров, чего с ним никогда не случалось раньше, согнулся в поясе, ухватившись за живот. Роман и актеры стояли с непроницаемыми лицами — как ни в чем не бывало.
Пантов вытянул руку и сделал шаг в направлении Алистратова, словно желая схватить его за грудки.
— Гад! Сволочь! Дебил московский! Я же тебя урою…
Алистратов откинул от себя вытянутую руку Пантова.
— Успокойтесь, Михаил Петрович! Даже проиграв, нужно выходить из боя с честью. Разве я вам этого не говорил?
Бурмистров, наконец, поборол в себе приступ смеха. Подошел к Пантову, ткнул пальцем ему в грудь.
— Вот что, кандидат. Если хочешь ещё раз стать депутатом, то должен делать все, чему тебя учит Алистратов, а не раскатывать разных сучек по заграницам. Я плачу ему немалые деньги и теперь вижу, что он их отрабатывает с лихвой. Чего, к сожалению, не скажешь о тебе.
Он брезгливо отвернулся от вдруг осунувшегося и враз постаревшего Пантова и зашагал к выходу из Дворца офицеров.
Пантов опустился на банкету, поднял жалкие глаза на Алистратова:
— Зачем ты ему рассказал о Париже?
— Вы плохо думаете обо мне, Михаил Петрович. Если бы я вас не хотел отпускать во Францию, я бы сказал Бурмистрову об этом сразу. А то, что вас здесь пропесочили в присутствии пятисот человек — беда небольшая, но вам будет наука. А вот, если бы вы мычали, потели и грубили, отвечая на вопросы журналистов по телевидению, вот тогда это была бы настоящая беда.
6
После того как они вернулись из Парижа прошла целая неделя, и Пантов за этот срок только однажды встретился с Эдитой. Теперь ей казалось, что эта встреча была искусственная, устроенная ради того, чтобы она все-таки дала ему согласие на брак. После того как она сказала «да», в неё словно вселился бес инфальтильности и равнодушие. Она, отправив Фильку в садик, часами лежала на диване и, глядя в потолок, думала о перспективах своей жизни. Думала о Пантове и о своей тени рядом с ним.
Конечно, он звонил ей из думы, из области, находил время набрать её номер в перерывах между совещаниями и заседаниями. Говорил по телефону ласковые слова и тяжело вздыхал, сожалея, что не может вырваться даже на пару часов. Эдита понимала, что у жениха куча неотложных дел: до дня выборов оставалось совсем мало времени.
Не понимала она только одного: если уж они решили связать себя брачными узами, почему Миша не предлагает ей перебраться в его квартиру? Они ведь не маленькие дети и давно вышли из юного возраста, когда любовные переживания было принято держать в тайне от родителей и знакомых. Но разве им, зрелым и опытным, стоит остерегаться огласки отношений, которые сложились между ними?
Боже мой, как бы она была рада, если бы съехала с этой ненавистной дачи, где каждый куст, каждое дерево, каждая комната, каждый предмет мебели напоминал ей об Агейко. В саду под старой яблоней они впервые встретились, на крыльце поцеловались, а в её комнате испытали счастье любовной неги. Но она не хотела больше думать о Юрке и видеть, трогать и слышать все, что напоминало ей о нем. Эдита и не пыталась себя обманывать: да, журналист до сих пор все ещё ей не безразличен и, может быть, любовь лишь на время притупилась, притаилась в самых дальних уголках сердца. Но это было уже не то чувство, полное романтики и неожиданностей, а скорее всего любовь-воспоминание, которую она старалась если не забыть, то хотя бы вспоминать о ней пореже. А лучшего способа, как переехать в квартиру Пантова, она, честно признаться, не видела.
Да и отец! Его немногословие, если не сказать молчаливость. Он совсем постарел за последнее время и, возвращаясь с работы, даже не глядел в её сторону. Уединившись на кухне, шаркал тапочками от газовой плиты до обеденного стола, там же, убрав посуду, до поздней ночи читал какие-то протоколы и постановления.
Необходимость в обстоятельном разговоре между отцом и дочерью давно уже назрела, но Эдита, не зная с чего начать, на беседу пока не решалась.
Пантов позвонил уже за полночь:
— Как твои дела, дорогая?
— Неважно, — ответила она и высказала все, что у неё за последние дни накипело на сердце, — После нашего путешествия, мне кажется, что я потихоньку начинаю сходить с ума от одиночества. За этим забором, я чувствую себя как в зоне для содержания уголовников. Даже Филька избегает со мной встреч. Я не понимаю, за что наказана, в чем провинилась, Миша?
Ей показалась, что она достаточно четко обрисовала обстановку и намекнула о смене местожительства. Но Пантов ушел от прямого ответа.
— Необходимо немного потерпеть, зайчик. Мне, хотя бы кусочек твоего одиночества. Но все наоборот — встречи, собрания, отчеты, злые разгневанные лица. Но скоро весь этот кошмар закончиться, и мы обсудим, как нам отдохнуть.
— У тебя проблемы? — заинтересованно спросила она.
— По сравнению с одной — все остальные проблемы мелочь.
— Ну и в чем беда?
— В твоем отце.
— Не понимаю. Он что преследует тебя только за то, что мы были вместе в Париже?
— Нет-нет. Об этом между нами даже разговора никогда не было. В этом отношении твой папаша тактичен до безобразия. Другое дело, что он и его приверженцы лоббируют принятие закона о приватизации водообъектов. А без одобрения закона вся моя предвыборная компания ничего не стоит. Как говориться, только попусту тратим деньги.
— Но я в этом ничего не понимаю.
— А что тут понимать? Хоттабыч меня, видимо, тихо ненавидит, поэтому и избрал такой способ мести. Другого объяснения я не вижу.
— Но причем здесь мой отец, если вы принимаете законы не по указке спикера, как мне известно, а большинством голосов?
Пантов заставил себя деланно рассмеяться:
— Наивная, моя дорогуша! Да будет тебе известно, что абсолютное большинство депутатов готовы поддержать закон, но боятся испортить отношения с твоим отцом. Голос Хоттабыча — это уже половина голосов в парламенте.
— Ничем не могу тебе помочь. Я никогда не вмешивалась в его дела.
— Я тебя прекрасно понимаю, — ответил он с печалью в голосе, — Ну, нежно целую тебя…
— Когда мы увидимся, Миша? — поторопилась она задать вопрос.
— Завтра у меня весь день расписан по минутам.
— Но мы могли бы провести с тобой ночь. — Снова намекнула она на своей переезд.
— Какая ночь, зайчик? У меня голова идет кругом. Я тебе позвоню.
Раздались короткие гудки. Она положила трубку на аппарат и задумалась: неужели Пантов дал понять, что от её разговора с отцом зависит их дальнейшая судьба? «Да нет — быть не может!» — тут же отвергла она все свои сомнения. Наверное, ему и в самом деле нужна помощь. И о своих проблемах он рассказал, только для того, чтобы она хоть немного посочувствовала ему. Ей даже стало приятно, что Пантов поплакался и доверился ей, чего никогда не делал Агейко. Разве она не видела портреты депутата, развешанные по всему городу? Разве не о его предвыборной программе каждый день сообщается по телевидению? Разве не он, Пантов, не вылезает из командировок? Он известное лицо в городе, но, как это ни странно, такой же, как все смертные, человек из костей и мяса. Ему не хватает времени — он, действительно, слишком замотался между всяческими мероприятиями.
И ей вдруг пришла в голову неожиданная, но дикая идея. Да, она обязательно поговорит с отцом, а заодно узнает, насколько он дорожит дочерью и любит ли ее…
Распоясавшийся Филька, забравшись деду на колени, орудовал расческой, предпринимая очередную попытку привести волосы спикера в надлежащий для панка вид. Хоттабыч улыбался, но терпел.
Эдита вошла в кухню, когда мокрая шевелюра отца, усилиями Фильки-парикмахера, все-таки была установлена в гребень. Она улыбнулась, стараясь придать своему лицу доброжелательное выражение.
— Вы уже завтракали?
Дед и Филька одновременно отрицательно замотали головами.
— Гренок с яйцом поджарить? — спросила Эдита, зная, что и тот и другой считали это нехитрое блюдо лучшим лакомством.
Оба в знак согласия закивали головами.
Они вместе позавтракали, изредка перекидываясь словами о погоде. И когда Филька, разлохматив дедовы волосы, помчался смотреть утренний мультфильм, Эдита поняла, что лучшего времени для разговора может не представиться.
— Отец, я выхожу замуж.
Он надел очки и развернул газету. Только после минутной паузы, как бы между прочим поинтересовался:
— И за кого же, если не секрет?
— Та сам знаешь.
— Я бы не советовал тебе этого делать. Но ты взрослая, самостоятельная женщина…
— У меня будет ребенок, папа.
Хоттабыч отбросил газету и посмотрел на дочь поверх очков:
— Ты в этом уверена?
Эдита изобразила на своем лице грустную улыбку:
— Ты ведь сам только что заметил, что я уже не девочка, а взрослая женщина. Какие могут быть шутки?
— И от этого никак нельзя избавиться? — тут же спросил Хоттабыч.
— От тебя ли я это слышу, папа?
— Извини, но я не хочу, чтобы мой очередной внук или внучка носили фамилию Пантова.
— И только поэтому ты мстишь ему? — набравшись смелости, выдохнула Эдита.
— О какой мести ты говоришь? — спикер сморщил лоб и внимательно посмотрел в глаза дочери, — Я вообще с ним теперь не поддерживаю никаких отношений. Мы перестали даже встречаться!
— Не только в этом заключается твоя месть…
— Ну-ка, ну-ка, — с подогреваемым интересом, склонил голову на бок Хоттабыч, — Где же я ему ещё перешел дорогу?
— Ты делаешь все, чтобы закон о приватизации водообъектов, разработанный его фракцией, не был принят.
Хоттабыч рывком встал и засунул руки в карманы.
— И что же вы хотите, мадам?
Хоттабыч всегда переходил с дочерью на «вы», когда сердился. Но в этот раз, как успела заметить Эдита, старик даже не сердился. Он был разгневан! Но она тоже решила не отступать и не прерывать начатого разговора. В конце концов, когда-то все надо разложить по полочкам. Она с вызовом посмотрела на отца.
— Чего я хочу? Только справедливости.
— И в чем же, позвольте узнать, заключается, ваша справедливость? — задал он вопрос и сам же на него ответил, — В том, что этот проходимец сначала охмурил мою дочь, затем свозил в Париж только для того, чтобы добиться влияния на спикера? Я ведь предупреждал тебя, что этим все и закончится.
— Прекрати, папа! Да будет тебе известно, что твоя легкомысленная дочь сама повисла у него на шее…
— … И поступила глупо и опрометчиво, — закончил он за нее. — По твоему жениху и его благотворителям давно плачет решетка. И если бы не был он защищен депутатской неприкосновенностью, давно бы отбывал свой срок в местах не столь отдаленных.
— Ты говоришь это только из-за ненависти к нему!
— Я это говорю, основываясь на достоверных фактах! — он сжал губы и постарался успокоиться, — Хорошо, если у нас с тобой пошла такая беседа, я постараюсь тебе кое-что объяснить.
— Надеюсь, ты будешь объективным и непредвзятым.
Хоттабыч пропустил последние слова дочери мимо ушей.
— Закон о приватизации нужен вовсе не твоему Пантову, а местным олигархам, которые дают деньги на его избирательную компанию и поддерживают предпринимательскую фракцию в думе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31