Левин нервно расхаживал взад-вперед по моей комнате. Ему явно не давало покоя еще что-то.
– Послушай, а тот яд – ты его выбросила? – спросил он наконец.
Я посмотрела ему прямо в глаза.
– Как я понимаю, ты его не нашел?
Он взвился.
– Думаешь, мне приятно вечно зависеть от твоих денег? А старик только небо коптит, ему все равно помирать, не сегодня, так завтра.
– Выражайся, пожалуйста, яснее: какое все это имеет отношение к яду?
– Элла, ты очень хорошо знаешь, что я имею в виду. Я придумал совершенно безопасный способ. Мы бы враз избавились от всех наших забот. Зажили бы в роскошном доме, я открыл бы в Фирнхайме практику, особо утруждаться нам бы тоже не пришлось, денег на путешествия и увлечения сколько угодно – ну скажи, разве тебя это не прельщает?
Я была в ужасе. С трудом выговорила:
– Замечательная мечта, она может осуществиться и без убийства.
– Да какое убийство! Острая сердечная недостаточность, домашний врач прекрасно знает, что старик в любую секунду перекинуться может.
– Вот и подожди, пока он сам умрет.
– Да не могу я ждать. У меня долги.
Как выяснилось, «долги» – это не мои деньги за его «порше». Оказывается, муж Марго его шантажирует.
– Он меня просто укокошит, если своего не получит.
Я почувствовала, как почва уходит у меня из-под ног. Левин, этот студентик из добропорядочной семьи, первый мой возлюбленный, с которым я даже связывала брачные планы, – и замешан в каких-то темных делах, о которых я и расспрашивать-то боюсь. Я разревелась.
Левин обнял меня, стал целовать, успокаивать. Когда наконец я перестала прятать лицо в его промокшей от моих слез рубашке, я обнаружила, что вид у него тоже совсем невеселый.
– Послушай, – всхлипнула я, – давай начнем все сначала, с нуля. Я просто забуду все, что ты мне только что сказал, а ты вернешь деду столовое серебро и украшения.
– Чтобы он точно знал, что я их стибрил, он-то думает, что это сделала предшественница Марго.
– Просто сознайся и попроси прощения.
– Ага, и он лишит меня наследства.
– Нет, если честно покаешься, он простит.
– Ни в жизнь. Но раз уж ты так настаиваешь… Где эта дребедень?
Я встала, вынула из шкатулки золотую цепочку с кулоном в стиле модерн, браслет с зеленой эмалью, брошь в виде змеи, потом принесла из кухни большую салатную вилку, разделочный нож, прибор для рыбных блюд и изящные чайные ложки. Несколько вещиц я, возможно, забыла, но остальное лежало перед Левином на столе.
– Так это вообще приданое моей бабушки, – изумился он, будто видя все эти вещи впервые, – это ей принадлежало, а вовсе не деду.
Я задумчиво перебирала цепочку, которая шла мне ну просто идеально, так, будто именно для меня ее изготовил какой-то влюбленный ювелир. На что она старику? И зачем ему тяжелое столовое серебро, ежели он давно привык обходиться обкусанной ложкой и гнутой вилкой? Я подумала немного – и положила все на прежнее место.
5
Из своих частых деловых поездок отец любил привозить мелкие сувениры: брикетики гостиничного мыла, подушечки шампуня, конверты и бумагу с эмблемой приютившей его гостиницы, игрушечные пачки сливочного масла. Родительские привычки заразительны, вот и я храню дома солидные запасы маленьких подарков – шариковых ручек, лакричных леденцов, шоколадок, – которыми мы балуем покупателей нашей аптеки. И здесь, в больнице, я собираю урожай от обильных завтраков и ужинов – мелкие расфасовки плавленого сыра и копченой колбасы, кругляшки меда и джема, не считая бананов и яблок. И госпожа Хирте вносит лепту в мои припасы, без лишних слов оставляя свои дары на моем ночном столике. Недавно Павел привел ко мне всех троих детей, причем уже совсем к вечеру, но когда лежишь в первом классе, часы посещений соблюдаются не слишком строго, – и я вручила им внушительный пакет гостинцев.
Мы как раз пили чай. Лене тоже захотелось попробовать, ей пришлось очень широко раскрывать свой маленький ротик, чтобы управиться с толстой фарфоровой чашкой. Госпожа Хирте, по обыкновению, не проявила к детям ни малейшего интереса и сразу же уткнулась в книгу. Обе старшие дочки, к сожалению, очень похожи на свою мать, причем это мое «к сожалению» относится не к их внешности – они все трое прехорошенькие, – а к моей зависти. Зато про младшего, моего любимца, этого, к счастью, не скажешь, он ни на кого не похож.
Когда гости мои откланялись, было еще не очень поздно. Но госпожа Хирте с плохо скрываемым нетерпением в голосе сказала:
– Ляжем сегодня пораньше. Вчера я, наверно, задремала – как-то я не вполне поняла, в связи с чем муж Марго шантажировал вашего Левина…
Несколько лет назад Левин и Дитер – муж Марго – были задержаны на греческо-турецкой границе. В печке их автомобиля обнаружили героин, машину конфисковали. У них был уговор: в случае прокола Дитер всю вину берет на себя, Левину конфликтовать с законом никак нельзя, дед тут же лишит его наследства, причем раз и навсегда. Но зато Левин по их уговору должен был раздобыть деньги, нанять именитого адвоката и, при возможности, добиться освобождения товарища под залог. Он ничего не смог. Герман Грабер не дал ему ни гроша и не поверил ни единому слову из наспех сочиненной им небылицы: дескать, некий незнакомец спас ему жизнь, защитив от банды уличных грабителей, но сам при этом оказался в тюрьме за нанесение тяжких телесных повреждений, хотя и действовал в пределах необходимой самообороны.
– Ты в эту туфту и сам-то не веришь, – только и проронил Грабер-дед.
А теперь Дитер передал, что за два года его отсидки, да еще в турецкой тюрьме, с Левина должок. И что дожидаться годами, пока старина Грабер помрет, он не намерен.
– Ты употреблял наркотики? – спросила я упавшим голосом. Но Левин ответил отрицательно; он, правда, приторговывал помаленьку, еще в школе, это да, но после той истории начисто завязал. Дитер – другое дело, тот постарше, почти профессионал, но и он, кроме порции коки по воскресеньям, ничего не употребляет.
– А Марго?
– Раньше, конечно, да, но сейчас, думаю, нет. Я и на работу к деду ее пристроил, чтобы хоть как-то Дитера отблагодарить. Но боюсь, он будет не в восторге от ее нищенского жалованья.
Жалованье у нее, положим, вовсе не нищенское, в конце концов, Марго никакая не домработница, а обыкновенная лентяйка и неряха. Но все-таки я вздохнула с облегчением, поняв, что Левина связывают с ней не амурные шашни.
– Твой дед намерен позволить тебе вступить в права наследства лишь после получения диплома, – сказала я. – Сейчас тебе его смерть все равно ничего не даст.
– Он еще не был у нотариуса, – возразил Левин, – так что, наоборот, надо поторопиться.
Я лихорадочно подыскивала новые доводы.
– Пойми, от бандита и шантажиста невозможно откупиться…
– Дитер не из таких, – отмахнулся Левин. – В этом мире тоже свой кодекс чести. Закладывать он меня не станет, но избить изобьет, а то, глядишь, и изувечит.
– Продай «порше», – предложила я. – Может, он и впрямь отстанет.
– О'кей, – процедил он, – похоже, тебе подавай мужа, которого по стенке можно размазывать.
Видно, я была уже сама не своя, потому что пробормотала:
– Тогда лучше подсунь яд этому подонку Дитеру!
Левин только присвистнул. Потом принялся мне втолковывать, почему его безупречный способ только для стариков хорош, а для молодых не годится.
Левин посвятил меня наконец в свой гениальный план, главным элементом которого были как раз мои ядовитые таблетки. Пришлось признать, что риск действительно невелик. Я даже почти перестала бояться угодить на скамью подсудимых в качестве сообщницы. Куда труднее оказалось преодолеть угрызения совести и отвращение к самой затее. Хотя умом я прекрасно понимала, что старик, к тому же сердечник, долго не протянет, но понимала я и другое: никому не дано право «немного поиграть в судьбу», как называл это сам дед, а теперь и его внук Левин.
Левин между тем развивал передо мною свой план:
– Мучиться он не будет, это один миг, домашний врач ничего не заподозрит, сам говорил, что старик в любую секунду умереть может, выпишет свидетельство о смерти, и дело с концом. Я, кстати, хорошо его знаю, он тоже далеко уже не юноша… Но конечно, в воскресенье этого делать нельзя, на «скорой помощи» приедет незнакомый врач, и как он себя поведет – неизвестно.
Я подумала о том, сколько моих друзей и знакомых не однажды и во всеуслышанье мечтали о внезапной смерти: просто упасть замертво, и никаких тебе больниц, никаких кислородных шлангов и капельниц. Мгновенная безболезненная смерть – разве это не благо для старика, которому, возможно, предстояли бы месяцы мучительного умирания?
– А Марго? Вдруг она что-то заметит?
– Это она-то? Не беспокойся, сообразительность – это не по ее части, у нее совсем другие таланты. Она знает, что у деда больное сердце, и когда обнаружит труп, поднимет крик и вызовет врача, а нам больше ничего и не требуется.
– А ее муж? Сообразить, что твой дедушка, может быть, неспроста так удачно для тебя умер, – это же как дважды два. И почему, собственно, Марго так его боится?
– Да уж есть причины. Пока он сидел, она тут гуляла направо и налево – и с его лучшим другом, и с его братом. Ясно, что Дитер обо всем этом теперь прознает. И начхать ему, от чего дед помрет, лишь бы бабки получить, и тогда мы квиты.
Потом, когда мы с Левином перебирали колбочки с ядом, для меня это было вроде отвлеченной интеллектуальной игры. Когда я чего-то не знала, Левин справлялся в медицинском справочнике, пока наконец не сделал свой выбор.
– А он часом не выдохся? – спросил он вдруг. – Может, стоит его сначала испытать. – И задумчиво посмотрел на Тамерлана.
Я, должно быть, изменилась в лице, ибо он поспешно добавил:
– Да я пошутил, пошутил. – Потом, изображая профессора, изрек: – Тщательно обработав лунку, мы поставим временную пломбу.
Мне нравилось, когда Левин строил из себя ученого, поэтому я прикинулась дурочкой и спросила:
– А что такое лунка?
– Дефект в эмалевом покрытии зуба, – наставительно произнес он, упиваясь тем, что нудные семестры на факультете стоматологии наконец-то хоть на что-то пригодились.
Взгляд мой упал на дивное фото дедовской виллы, которое Левин повесил у нас на кухне. Снимок убеждал безмолвно и куда лучше самых лукавых Левиновых рассуждений. Там мое место, а не в чужой съемной квартире без балкона и сада. Даже новому дому Дорит (обошедшемуся намного дороже, чем планировалось) с моей виллой не тягаться.
– Просто репетиция, – сказал Левин, когда мы в четверг вечером отправились в Фирнхайм на кабриолете – «порше» уж больно всем бросается в глаза.
Герман Грабер ложился рано, а вставать любил поздно. Вечером, уже в постели, он, нацепив наушники, потому что был глуховат, смотрел телевизор. Это означало, что никаких других звуков в доме он не слышит, ну разве что если бы бомба взорвалась. Взломщиков он не боялся, акции и деньги хранил в банковском сейфе.
Обстановка в доме поражала тяжеловесной безвкусицей. Замшелые плюшевые портьеры, дубовые резные шкафы, потемневшие от времени панели. Старик, похоже, был глубоко равнодушен ко всей этой рухляди, включая многочисленные серебряные шкатулки и фарфоровые статуэтки покойной жены.
Разумеется, ключ у Левина был с собой.
– Я в подвал, подпаять кое-что надо, – объяснил он Марго, направляясь вниз, где у Германа Грабера была оборудована хоть и допотопная, но солидно оснащенная мастерская. Марго с любопытством уставилась на авторадио, зажатое у Левина под мышкой.
Пока я вместе с Марго составляла на кухне для деда диетическое меню на завтра, Левин успел незаметно притащить из машины портативную ручную дрель и прошмыгнуть с ней вверх по лестнице. Он знал, что вставная челюсть деда хранится в ванной комнате в обыкновенной чашке; по субботам, в свой банный день, Герман Грабер заливал ее дезинфицирующим раствором, а в обычные дни оставлял просто так.
Миниатюрным сверлом Левин просверлил в двух пластмассовых зубах два отверстия, заложив в каждое по таблетке. После чего слегка замазал отверстия тонким слоем, поставив скорее символические временные пломбы, способные быстро раствориться под воздействием слюны.
Проделав все это, Левин положил челюсть обратно в чашку, а дрель и авторадио отнес назад в машину. Когда он вернулся к нам на кухню, на лице его читалось неподдельное облегчение.
– Ну вот, радио в порядке, – объявил он, а затем обратился к Марго: – О Дитере ничего не слышно?
– Не-а.
– Значит, может объявиться в любой момент?
– Ага, и тогда общий привет.
Сказав ей, что хотим еще успеть в кино, мы уехали.
В Хайдельберге, желая попасться на глаза кому-то из прохожих – что удалось нам без всякого труда, – мы прошвырнулись по главной улице, выпили на Театральной площади по чашечке кофе и с некоторым опозданием, которое не осталось незамеченным в зрительном зале, явились на вечерний сеанс.
А после фильма, о котором я вообще ничего не могу вспомнить, Левин вдруг сообщил мне, что наш визит на виллу отнюдь не был репетицией.
Прямо посреди улицы я чуть не взвыла от ужаса.
Этой ночью, лежа друг подле друга, мы не могли уснуть – каждый ворочался и мешал другому. Вдруг я встала и начала одеваться.
– Поднимайся, Левин, поедем обратно, еще не поздно все исправить! – скомандовала я.
Даже не пойму, что в итоге помешало мне осуществить задуманное – то ли его нежности, то ли моя усталость?
В восемь утра начиналась моя смена в аптеке. Левин обещал мне позвонить, как только получит какое-нибудь известие из Фирнхайма. Сам он поднялся позже обычного, поиграл в саду с котом и сходил к почтовому ящику за газетой, не забыв вежливо поздороваться с соседями.
– Уж не собрались ли вы заболеть, Элла? – сказала мне шефиня. – На вас прямо лица нет.
Пришлось сказать ей, что у меня как раз начинаются критические дни и я, мол, от этого всегда просто труп. При последних словах я вдруг поперхнулась, побледнела и стала хватать ртом воздух не хуже астматика.
Шефиня недовольно покачала головой.
– Отправляйтесь-ка лучше домой, милочка, – посоветовала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22