Вчера, когда вы ушли отдыхать, я вернулся в бассейн, попросил затопить сауну, вызвал массажиста и все время думал о вашем предложении – бежать ли мне?
О том, что надо мной сгущаются тучи, я чувствую, и раз­розненные сведения об опасности ко мне все-таки поступают, и у меня нет оснований не доверять вам, и я, наверное, дейст­вительно играю с огнем. И все-таки сегодня, на прощание вот здесь, у водопада, я твердо решил не бежать. Скажете – безу­мие? Возможно. Но весь опыт моей жизни говорит, что люди моего круга, ранга, положения, называйте как хотите, – не­подсудны! Таких, как я, не сажают – это бросит тень на пар­тию. Вы, наверное, потребуете еще хотя бы один аргумент в пользу подобной логики – пожалуйста. Пока Шурик лежит, захороненный в центре города, напротив выстроенного им са­мим Музея Ленина, как вернейший его ученик и последова­тель на Востоке, и пока его именем названы города, площади, улицы, никто не посмеет меня пальцем тронуть. Такого преце­дента, чтобы вчерашнего верного ленинца, почти члена По­литбюро, орденоносца, так быстро выкинули из истории пар­тии, не было.
Допускаю, что лет через двадцать – тридцать дойдет оче­редь и до него, как подоспело время разобраться со Сталиным, тогда, может быть, неблагодарные потомки и предпримут ка­кую-нибудь пакость с перезахоронением, с переименованием, как нынче у нас повелось, но сегодня, когда повсюду сидят его друзья, его ученики, его вассалы, на такое никто не пойдет.
А тронь меня, придется выкапывать Шурика, я один отве­чать не намерен, да что Шурик, которому ныне все равно, мер­твые сраму не имут, кажется, так у русских, со мной на скамью подсудимых пойдут многие охотники, любившие уют этого дома. – Хан Акмаль кивком головы показал в сторону особня­ка с высоким брандмауэром, как бы делившим дом на две по­ловины. – Вот они где у меня все. – Иллюзионист крепко сжал свой пухлый кулак. – Вы, дорогой прокурор, в аппарате ЦК человек новый, не знаете реальную силу партии, они не должны дать меня в обиду, иначе им всем не поздоровится, мы все из одного котла ели.
Вот это и останавливает меня от иммиграции, я ведь уже не молод, на перспективы долго рассчитывать не могу. Потом, вы не допускаете мысль, что мое бегство будет многим на ру­ку, на меня таких собак навешают, век псиной пахнуть будешь, не отмоешься. Я не хочу отвечать за других.
И последнее. Возможно, меня и арестуют, я подготовил себя и к такому исходу, я знаю, какими козырями располагаю. Будь что будет – семь бед один ответ. Без Аксая мне нигде не быть самим собой, только тут для всех я бог и царь. А сегодня, заручившись вашей дружбой, я тем более не склонен исчезать, если понадобится, если будут топить, организуете с Артуром побег из тюрьмы, вот тогда я подамся к одной из бедных же­нушек, дожидающейся меня целых пять лет, почти как Одис­сея, но, надеюсь, до этого не дойдет. Вот что хотел сказать от­носительно себя. – Хан Акмаль встал и, глянув на часы, спо­койно предложил: – Давайте потихоньку возвращаться, время подпирает, а по дороге я еще кое-что вам скажу, но это уже не касается меня лично, а нашего общего дела.
И они повернули назад, так и не дойдя до водопада, не до Летящей воды было сейчас хану, да и гостя не очень-то волно­вали красоты природы. Последнее обстоятельство, желание Иллюзиониста остаться в Аксае до любого исхода, несколько путало планы прокурора. Но следовало выслушать его до кон­ца. Огибая причудливо расположенные валуны у водопада, напоминавшие, наверное, некоторым японский сад камней, они вернулись на тропу, ведущую к особняку, красиво возвышаю­щемуся невдалеке, место для него оказалось выбранным иде­ально.
– Вы только начинаете свои первые шаги в политике, а время торопит, поджимает вас, поэтому мне хотелось бы дать вам несколько конкретных советов. Они, на первый взгляд, могут показаться не столь существенными, далекими от ва­ших целей, но они-то, если вдуматься, проанализировать, ра­ботают на вашу идею. Мы сегодня уже несколько раз упомина­ли Шурика, будь он жив, я клянусь вам, республика никогда не попала бы под микроскоп следственных органов Прокуратуры СССР. Виноваты мы, не виноваты – вопрос другой. Бесспорно для меня и то, что взлет нашего государства и нашей респуб­лики, лучшие его годы, как ни парадоксально ныне звучит, пришлись на время правления Рашидова и его друга Брежне­ва. Таких успехов, подъема жизненного уровня, массового жи­лищного строительства республика не будет знать еще долгие годы. За время его правления сложился не только администра­тивно-партийный аппарат, но выросла и собственная интел­лигенция, а эти два основных сословия являются катализато­ром подъема национального сознания. И аппарат, и интелли­генция еще скажут свое слово. На фоне былых успехов и удач быстро забудутся неудачи, ошибки Шурика, ибо страна, как я вижу, вступает в полосу кризисов, их так много, что всего и не перечесть, а так называемая гласность и демократия расшаты­вают до конца дисциплину и порядок, которых всегда не хвата­ло системе.
Почему я читаю вам этот ликбез, да потому, что вижу, вы уже списали Шарафа Рашидовича, а он есть олицетворение определенного порядка, восточной интерпретации марксизма-ленинизма, он, как никто другой, учитывал национальную специфику в государственном устройстве, тут ему в настойчи­вости не откажешь. Вы ведь до конца не знали все его цели и устремления, а он смотрел далеко. Я когда-нибудь расскажу о нем подробнее, а вы обрадовались, нашли приписки, вышли на след миллионов и миллиардов. Ну и что? Кто бросит в него камень, что он воровал для себя, жил жизнью сибарита? Тако­го человека вы вряд ли найдете, он жил жизнью аскета. Это глубоко трагическая фигура, если кто-то всерьез будет иссле­довать его жизнь, уверяю вас, убедится в этом. Скажете, что его поступки, помыслы не последовательны, зачастую во вред ре­спублике, нации? Да, разделяю, могу и примеры назвать. Но вспомните ленинское – «Шаг вперед – два шага назад», а ему в условиях жесткой руки Москвы, чтобы сделать шаг вперед, иногда приходилось делать десять назад, на давно завоеванные позиции, но тот единственный вперед, который без отступле­ния никак не мог быть сделан, все-таки свершался! Оставался завоеванной позицией! Он создал республику не последнюю в союзе пятнадцати, назовите город, где у нас нет высших учебных заведений, университетов, престижных научно-исследо­вательских центров, а на это, дорогой, у других стран уходят столетия, века, а он одолел эту историческую дистанцию за двадцать лет. К чему я это говорю? К тому, что у нас мало ав­торитетов, ярких личностей, как нация с самостоятельной го­сударственностью мы молоды, и нет нужды топтать в грязь достойные истории имена.
– Что вы предлагаете? Напечатать панегирик в честь ва­шего друга и покровителя? – усмехнулся Сенатор.
Хан Акмаль пропустил иронию мимо ушей, словно не слышал, и спокойно продолжал:
– Да, сегодня ни одна газета, ни один журнал, кроме паск­виля о нем, ничего другого не напечатают. Но вы пошевелите мозгами, задумайтесь, почему при таком потоке грязи, обрушившейся на Сталина, его имя все еще любимо и чтимо наро­дом?
– Потому что все обросло мифами, легендами, народ не поймет, где правда, где ложь.
– Верно, – обрадовался Иллюзионист. – Вы сразу поста­вили точный диагноз, а почему бы не воспользоваться гото­вым беспроигрышным рецептом? – Видя недоумение собе­седника, пояснил: – Нужны мифы, легенды о Шарафе Рашидовиче, подумайте об этом на досуге. Для начала я подброшу две-три идеи. Такую, например, что он не умер, а схоронили его двойника, а сам он спокойно живет в Афганистане, Иране, Саудовской Аравии. Разве ему сложно было пересечь границу в Термезе? Вы вчера и мне предлагали этот вариант. Другая версия, более трагическая. Он не умер от инфаркта, а его уби­ли. Казалось бы, исход один – смерть, но убили – это уже жертва. Ни в коем случае не надо отрицать его ошибок, они очевидны. Приписывал? Да, приписывал. Знал, что каждую осень в республику поступает около миллиарда незаработанных денег за счет повального искажения государственной отчетно­сти? Знал. Почему воровал или способствовал казнокрадству из всесоюзного котла? Потому, что считал, за хлопок респуб­лике платят ничтожно мало. Не поймет народ? Поймет, пой­мет – за рабский труд на хлопковых полях нынешняя плата унизительна. Может, не поймут в Москве или еще где-то, но для нас важно, чтобы поняли здесь, в Узбекистане, двадцать миллионов коренного населения, а на остальных наплевать, вас не должны волновать чужие эмоции. А дехканин свое слово еще скажет, попомните это, если уж я их с трудом удерживаю, то при нынешней свободе все кончится взрывом.
А идея о сознательном воровстве, широко внедрившись в массы, спасет многих наших казнокрадов, да и меня тоже. Предвижу новые контраргументы. Почему воровал? Во благо Отечества, тех двадцати миллионов, задавленных хлопком. Что успел сделать награбленными миллионами для Отечества и для нации? И тут есть прекрасный ответ. Многое думали сделать, понастроить школ, больниц, но не успели – все Моск­ва отобрала, у одного бедного Анвара Абидовича сразу десять пудов золота из могилы отца выкопали. Результат? Мы – жер­твы! А к жертвам всегда есть сострадание, а в ином случае можно рассчитывать и на понимание, тем более если подавать материал в подобном ракурсе. Вот что нужно осторожно, в удо­боваримых дозах внедрять в сознание обывателя, внутри и за пределами республики.
– Да, никогда до этого бы не додумался, – искренне при­знался Сухроб Ахмедович.
Оставшуюся часть дороги прошли молча, наверное, каж­дому из них было о чем подумать. Прежним путем, через бильярдный зал поднялись по винтовой лестнице с мрамор­ными ступенями в каминный зал, где к приходу с прогулки обновили стол, хан Акмаль предложил выпить на посошок по последней. Коробку, чемодан, досье из комнаты уже унесли, прокурор на всякий случай выглянул во двор, там стояли две черные «Волги» с одинаковыми номерами, и в багажник одной из них укладывали чемодан с деньгами, а коробку с подслуши­вающей аппаратурой, как вещь хрупкую, поместили на заднее сиденье салона, внизу все было готово к отъезду.
Хан Акмаль придирчиво осмотрел стол, словно ему чего-то недоставало, и вдруг спросил:
– Вы в ближайшие дни увидите Артура, я хотел бы пере­дать ему подарок. Вряд ли я скоро с ним встречусь, а через чу­жих передавать не хотелось бы, эту вещь тоже афишировать не стоит, иначе от нее никакого толку.
– Да, я буду с ним обедать во вторник и с удовольствием вручу. Передавать подарки гораздо приятнее, чем поруче­ния, – рассмеялся Сенатор.
– Нет, поручений никаких, хотя это вполне в духе наших восточных традиций, вслед за подарком обычно следует просьба, вы правы.
Иллюзионист опять поднял хрустальный колокольчик и позвонил, в зал тотчас вошел Сабир-бобо с плетеной корзиной в руках, накрытой белой крахмальной салфеткой, он поставил ее на стол, чуть поодаль от сервированной его части.
– Пожалуйста, принесите ту штуку, что не подошла мне и которую мы решили подарить Шубарину.
Старик молча отошел от стола.
– А эта корзиночка вам в дорогу, вдруг хорошая компа­ния сложится в поезде, погуляете. Не забудьте, когда будем уходить.
Вернулся Сабир-бобо быстро и передал хозяину неболь­шой яркий пакет, в каких обыкновенно продаются шерстяные вещи известных фирм, свитера, пуловеры, жилеты. Прокурор почти отгадал, потому что Акмаль-хан небрежно достал из упаковки жилет с перламутровыми пуговицами, но не вяза­ный, а из добротного материала, темно-серого цвета, вполне элегантный, но что-то консервативное, старомодное все-таки чувствовалось в нем. Слишком мал у горла вырез, будет те­ряться красота галстука, двубортный, с большим запахом на груди, и, пожалуй, чересчур удлиненный. Вряд ли такой жилет, скорее всего английский, мог доставить радость Артуру Александровичу, тот уж слишком внимательно относился к своему гардеробу.
– Ну, как мой презент? Вряд ли у кого в Ташкенте есть та­кая новомодная штука, я думаю, он обрадует моего друга Ар­тура, – улыбался Крез, держа на вытянутых руках подарок.
– Я обязательно передам, – ответил вежливо Сенатор, не желая огорчать хана Акмаля.
Хозяин дома понял, что до прокурора не дошла ценность подарка, и он, бережно укладывая его обратно в пакет, сказал:
– О, это волшебный жилет, он из кевлара, а Артур человек рисковый, часто искушает судьбу. На Востоке жилету цены нет, вам ли не знать. Что чаще всего у нас стреляют в спину или бьют ножом под лопатку. А второго выстрела Японец ни­когда не допустит, даже без телохранителя.
«Пуленепробиваемый жилет!» – наконец-то дошло до не­го, и он сконфуженно улыбнулся.
– Да, американский, там каждому полицейскому поло­жен, жизнь человеческая у них в цене. Привезли для меня, но он мне мал, не сходится на груди, да и ни к чему теперь, и вам он тоже мал, – предупредил он гостя, видя, как загорелись у него глаза, – а вот Артуру будет как раз, мы тут прикидывали с Ибрагимом на Айдына, он по комплекции как наш друг.
– Да, вы действительно щедры как Крез, спасибо и от ме­ня, и от Артура Александровича.
Последний тост подняли за успехи и удачу задуманного, не успели они толком закусить, как каминные часы отбили еще один час. По тому, как директор глянул на свой золотой «Роллекс», Сенатор понял, что пора уходить, хозяин ни при ка­кой ситуации не встанет первым, таковы уж традиции Востока, много в них привлекательного, гость там действительно пре­выше всего.
Прокурор сделал «аминь» и решительно поднялся из-за стола, и в последний момент почувствовал, что ему не хочется уезжать из уютного, хорошо спланированного особняка с красной черепичной крышей. Он увидел себя ненастным осенним вечером в этом зале у топившегося камина, в теплом стеганом халате, с бокалом виски в руках, и никого в пустом доме, ни друзей, ни женщин, а только тихие, все понимающие слуги, как Сабир-бобо. Вдруг он подумал, если когда-нибудь свер­шится задуманное и он займет кабинет на пятом этаже в Бе­лом доме, при любом знамени, особняк оставит за собой и бу­дет приезжать сюда на охоту, устраивать балы на открытом воздухе во внутреннем дворике, опускающемся к ущелью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60