— оправдывался он, как плаксивый, обиженный мальчик. Немного сутуловатый, но очень даже симпатичный, мускулистый.«Илгонису сейчас семнадцать, значит, Наурису уже двадцать один», — подумала Карина.— Всем хочется! Сейчас сядем за стол, — сказала Спулга.— Если бы вы из своих яств пожертвовали нам хоть косточку, мы бы удалились и не стали мешать вам.— У меня же сегодня день рождения.— Мамуленька, я прекрасно это знаю и еще утром поздравил тебя восемнадцатью поцелуями. Илгонис тоже знает, он же тебя поздравил горшком с георгинами.— Азалией, — поправила Спулга.— Ну ладно, георгиновой азалией.— Куда вы собрались?— Нам просто скучно будет смотреть, как вы киряете! Илгонис хочет показать мне свою новую гоночную машину, может, по дороге высосем по коктейлю в какой-нибудь кафушке.— Но чтоб не позднее десяти были дома. У Илгониса утром тренировка, — строго сказала Карина. — И никаких коктейлей!— Мы же пьем только безалкогольные — молочные.— Не зли меня, — сказала Карина тем же тоном. — Мама с тобой не справляется, а у меня ты получишь трепку в два счета!— Я убегаю, я испугался, мне тут угрожают насилием! — Наурис быстро выскользнул из кухни. Он и в самом деле немного побаивался Карины, и ему было неудобно: раза два она видела его на улице изрядно выпившим, но ни отцу, ни матери, видно, не сказала об этом. Если бы сказала, то не обошлось бы без воспитательных бесед.— Как учится в институте?— Ленится, мерзавец, — ответила Спулга. — Тянет с зачетами, знает, что из-за Виктора не отчислят.— Может, лучше было бы, если бы поступил в политехнический?— Виктор надеется, что Наурис продолжит его работу. Ничего, все в конце концов уладится, он ведь еще совсем ребенок. Такой возраст: уже не мальчик, но еще не мужчина.— Для тебя он всегда будет мальчиком, так же как для меня Илгонис.Тема разговора в гостиной переменилась, голоса перекрывали друг друга, значит, говорили о работе и ругали техническое снабжение. Наконец верх взял баритон Эдуарда Агафоновича.— Надо отдать им должное: коньяк они не признают. Только водку. Но и хлестали ее, простите за выражение. Однако все это зря, профессор! Мы от них ничего не получим. Они только на обещания мастера! Никак не возьму в толк — то ли не могут достать эту аппаратуру, то ли боятся. Если все дело только в боязни, то надо попробовать их заинтересовать.— Или, как в народе говорят, смазать, — вмешался Алп. И стал напевать на мотив известной песенки: — Смазать, смазать, а кого мне смазать? — всех подряд!.. Виктор, накапай мне еще немного.Несмотря на свой большой рост, хмелел он обычно быстро.Эдуард Агафонович, не слушая Алпа, продолжал говорить Виктору:— Я думаю, что скорее всего они не могут. Чего им бояться подмахнуть и наше заявление — мы ведь устроили все почти официально, в худшем случае можно схлопотать замечание или выговор.— Но они серьезные специалисты, — возразил профессор.— Ничего мы не получим, — махнул рукой его собеседник. — Зря я пропивал с ними свое здоровье. Специалисты? Возможно. А вы думаете, специалисту не хочется после московской сутолоки подышать ионизированным воздухом Рижского взморья и покорчить из себя барина? Командировочные ему платят, гостиница и дорога — бесплатные, вдобавок на ваши деньги, профессор, я вожу их по кабакам и все время делаю комплименты. Такая командировка в пять раз приятнее отпуска. Если не больше.— Стареешь, Агафоныч, видишь все в мрачных тонах.— Нет, профессор, просто я тертый калач. Поэтому еще раз повторяю: придется ехать и искать деловых людей. Кстати, это и обойдется дешевле — по крайней мере, на все будет твердая цена, а не туманные обещания.— Ящики и основания я вам сделаю даром, — вдруг выпалил Алп, обидевшись на то, что его как бы исключили из разговора.— Ты правда мог бы? — растерянно воскликнул Виктор. — Алп, ты настоящий друг! Ты мне очень помог бы!— Дайте только точные размеры и ищите электронику.— Электронику нам соберут и смонтируют на уровне мировых стандартов. Быстро не получится, но у меня хоть будет гарантия, что не останусь с носом.— Мы же не сможем оформить, — хмуро возразил Агафонович. Казалось, что возможность изготовить аппаратуру на месте ему явно не по душе. Должно быть, затрагивала его материальные интересы.— Нержавеющая сталь вас устраивает?— Конечно.— Хотелось бы узнать, как он это провернет, — продолжал ворчать Агафонович.— У меня, уважаемый, в отличие от вас, всего три маленькие премудрости, — Алп развалился в кресле. Агафоновича он считал гнидой, которой не место в этом узком, избранном кругу. Кроме того, его раздражали очень дорогие подарки, которые всегда приносил Агафонович — это ставило других в неловкое положение. «По крайней мере, к Виктору таким образом возвращается часть его денег», — хихикая, говорил Алп Карине. — Три маленькие премудрости, но с ними можно долго и сытно прожить. Если рабочий недоволен, я ему доказываю, что он сам во всем виноват, чтобы ему не взбрело в голову, что и начальник может быть виновен. Если недоволен мастер, я говорю ему, что он виноват вместе с рабочим, а если недовольны в объединении… нет, там недовольных нет: я щажу их нервную систему и наверх подаю только хорошие сведения. Потому что они любят хорошие сведения, с них ведь тоже спрашивают хорошие сведения, вот ради этого-то они и готовы кое на что смотреть сквозь пальцы. Это моя третья премудрость, а свои основания из нержавеющей стали вы получите, дайте только чертежи! Что, мало премудростей? Пожалуйста! Как многие начальники, и я знаю лучше, как мы будем жить, чем как живем. Еще?— Алп, а ты не рискуешь? — строго спросил Виктор, но вряд ли он отказался бы от предложения, даже если бы Алп ответил утвердительно. Интересы клиники он ставил превыше всего.— Бог дал человеку шкуру не для того, чтобы он сам с себя ее сдирал.— Прекрасно, будем считать, что основания у нас уже есть, — враждебно подытожил Эдуард Агафонович. Он чувствовал себя немного обкраденным, но не очень об этом сожалел.Стол накрылся как по мановению волшебника: подкрахмаленная скатерть спланировала точно на место, нигде не было ни морщинки; большие тарелки с холодными закусками одна за другой опустились на нее, поблескивая, рядами выстроились рюмки, а вилки, казалось, изготовились к тому, чтобы воткнуться в закуску.Спулга ликовала.— Надо подвинуть цветы, я расставлю бутылки, — сказал Виктор.Как всегда, стали спорить и обсуждать, убирать цветы со стола или нет, и, как всегда, одержали верх те, кто утверждал, что на буфете они будут выглядеть еще красивее.Профессор направился в кабинет, но на пороге остановился и переспросил, не желает ли все же кто-нибудь коньяка.— Мне водки, как обычно, — сказал Агафонович, и Алп тут же присоединился: — Водки, чистой водки.— А нам с Кариной чего-нибудь сладенького, — Спулга растянула в улыбке свои густо накрашенные губы.— А молодежь?— Молодежь будет примерной, — твердо сказал Алп. — Нечего приобщаться раньше времени.— Не могло бы старшее поколение, мэм, показать нам пример, как отвыкать? — недовольно и в то же время язвительно спросил Наурис.— Ты в самом деле хочешь выпить? — спросила Спулга.— Просто я не желаю, чтобы за меня решали другие.Наступила неловкая тишина, которую, к счастью, прервало появление профессора. Он нес высокую конусообразную бутылку с белой этикеткой.— Что это за марка? — воскликнул Алп, изобразив повышенный интерес, чтобы скорее замять конфликт с Наурисом.— Западногерманская водка.— «Граф Кеглевич», — прочел Илгонис на этикетке.— Бутылка словно хотела проглотить яблоко, но оно застряло в горлышке, — сказал Агафонович, разглядывая круглое расширение в верхней части конуса.— Я даже не знаю, кого благодарить за такой презент, — стал рассказывать профессор, наполняя рюмки. — Весной… Ранней весной… Внизу у гардеробщицы для меня оставили корзину с цветами, а среди цветов сидят три графа Кеглевича с белыми головками. На карточке — пожелание всего наилучшего и неразборчивая подпись. — И тут ему внезапно вспомнилась его собственная рука, на которую он смотрел как бы со стороны, как она, белая, холеная, нервно роется в вещевом ящичке «Волги». Как, наконец, нащупав бутылку «Графа Кеглевича», хватает ее за горлышко, словно противотанковую гранату, и протягивает: «Возьмите же! Это водка… Хорошая водка… Возьмите!..» — Дорогие гости, эти подарки — для меня самые приятные, в таких случаях я знаю, что кого-то снова удалось спасти от когтей Костлявой.— На одни подарки не проживешь, — вздохнув, сказал Наурис и продолжал есть, не поднимая глаз от тарелки.Снова наступила напряженная тишина, Наркевич побледнел, но сдержался и ничего не ответил сыну.— Спулга, за твое здоровье!— Мы, мэм, пошли, — выпив по полстакана пепси-колы, Наурис и Илгонис встали из-за стола одновременно.— В кухне на холодильнике лежит мой кошелек, возьми пару рублей, — разрешила Спулга.— Где вы намерены разгуливать? — строго спросил Алп.— Маршрут еще не известен, — пожал плечами Илгонис.— По мне — можешь идти куда угодно, но если я услышу, что тебя видели вместе с Винартом, так и знай — спущу штаны и так выдеру, как… как… — Алп не мог найти достаточно эффектного сравнения.— А если я его встречу на улице случайно?— Повернись и ступай прочь! Ни тебе, ни Наурису не о чем с ним разговаривать.Агафонович попросил слово для тоста. Где только он их наслушался? Может, сам придумывал? Его тосты всегда были длинные и возвышенные, как настоящие грузинские, с новеллистическими концовками. Грузины заскулили бы от зависти, узнав, какие знатоки есть в этой монополизированной кавказцами области за пределами их территории и народа. А может, все же сочинял сам? Дома. Перед тем как отправиться в гости. К тостам он относился не так, как другие, — для него тосты были профессиональной необходимостью, так же, как приглашения гостей в финские бани и рестораны. Кроме того, он обладал умением вливать в себя огромное количество алкоголя и при этом сохранять ясность мышления, задабривать злейших секретарш, делая мелкие, но интересные подарки, и на пятый раз все же проникнуть в кабинет, после того как четыре раза не был допущен. Тосты давали ему возможность громко выразить восхищение, засвидетельствовать почтение, превознести ум — ведь возможности тостов практически неисчерпаемы, надо только уметь их использовать: встретившись с нужным человеком в следующий раз, уже можешь подойти к нему с распростертыми объятиями и с самой солнечной улыбкой из своего арсенала: ведь после невероятно долгого перерыва ты снова встретился со своим единственным, самым лучшим другом: «Дорогой Федор Федорович! Как здоровье? Как семья?» Изобрести новую таблицу умножения — сущий пустяк, а вот попробуй добейся, чтобы пересмотрели фонды и утвердили лимиты!Профессиональный престиж не позволил Эдуарду Агафоновичу схалтурить и на этот раз: Спулга, порозовев от удовольствия, слушала, как она хороша, какая она прекрасная хозяйка (такая женщина — мечта всякого мужчины!), какая у нее хрупкая, как веточка мимозы, душа. Конечно, Агафонович все это говорил не открыто, а искусно вплетал в портрет Спулги все новые и новые гирлянды душистых цветов, создав наконец полнокровный словесный шедевр, и удостоился заслуженных аплодисментов. Аплодировал даже Алп.Налили.Выпили.Закусили.Налили снова.Алп рассказал анекдот, который Карина и Агафонович уже слышали.Только собрались выпить снова, как отворилась дверь и в комнату мягкими шагами, словно привидение, опять вошел Наурис. В модных вельветовых джинсах, в модной короткой курточке из тонкой кожи поверх модного джемпера.— Жжжжж… — жужжал он, семеня вокруг стола. — Жжжжж…Перед носом Наурис держал ладонь, на которой лежала в несколько раз сложенная синяя пятерка. Все внимание он направил на нее, изобразив на лице восхищение, словно держал диковинную букашку, словно гипнотизировал ее, чтобы она под его взглядом, жужжа, поднялась в воздух и улетела.— Жжжжж… Жжжжж. Моя малышшшечка… Жжжжж…— Разве больше в кошельке не было? — спросила Спулга растерянно.— Жжжжж…«Что мне с ним делать? Бить? Избить до смерти? Выгнать из дома? А поможет ли?» Мысли профессора были лихорадочными, они словно пульсировали. «Пусть исключают из института! Пусть идет хоть в грузчики, лишь бы честно работал. Отведает черствого хлеба — возьмется за ум, снова потянет учиться. Должен сам захотеть, насильно никому в рот не вложишь. А если не станет рваться? Я-то изведал, как холодно внизу, поэтому и пробивался наверх. Но он этого не знает. Воспитательная роль рабочей среды… Заводская атмосфера… Спасибо, я отведал этого досыта! Универсальных средств не бывает! Только шарлатаны могут утверждать, что они есть. Его не заинтересует ни работа, которую ему придется делать, ни зарплата, которую получит, — все равно дефицит придется покрывать из семейного бюджета. Был бы он хоть рвачом или мелким мошенником, как Винарт, но ведь он никто. Если бы хоть к чему-то стремился, тогда это можно было бы использовать и гнать вперед — хоть кнутом и пряником. Но ему ничего не нужно. К сожалению, не нужно. А у меня нет выбора, я должен из этого дрянного материала вылепить что-то путное. Во что бы то ни стало! Почему у нас нет, по крайней мере, еще одного ребенка? Спулга не хотела? Я не хотел? Наверно, мы оба не хотели, если его нет. Хотели пожить повольнее. Как будто жизнь в тридцать лет уже кончается. Вот теперь, дорогая, мы за эту ошибку и расплачиваемся! Жизнь бьет нас палкой, палкой бьет! И только по голове! Не из-за меня же у тебя, Спулга, эта седина, которую ты так старательно подкрашиваешь!.. Служба в армии? Там дисциплина, от которой никуда не денешься… Как только он вылетит из института, тут же принесут повестку: явиться с ложкой, котелком и кружкой. Вдруг именно в этом выход? А если он хочет как-то выделиться, но делает это неудачно? Каждый ведь хочет выделиться, быть первым. В этом предназначение человека. Может, ему нужно только помочь избавиться от комплекса неполноценности? А если дело во мне? Что, если я, как выдающаяся личность, просто пригибаю его к земле?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33