Ингрем завораживал слушателей пространными рассуждениями об идеологии, привычках и пристрастиях глав этой страны, об их продажности и их любовницах. Время от времени Ингрем называл имя какого-нибудь второстепенного правительственного чиновника этой страны, состоящего на содержании ЦРУ, и как бы невзначай упоминал его агентурную кличку или номер. Обрисовывая это сложное переплетение интриг, корыстолюбия и всяческих пороков, Ингрем преследовал несколько целей. Он хотел показать безошибочность и тонкость методов ЦРУ, отмести на этот счет всякие сомнения. Он щекотал самолюбие тех, кто стремился попасть в число избранных, приобщенных к тайне, а таких среди его слушателей, как правило, было большинство. А главное, он стремился подчеркнуть свое уважение к американскому правительству, свою якобы непоколебимую веру в неподкупность и лояльность конгрессменов, свою готовность выложить на стол все карты, чтобы члены законодательного собрания могли убедиться в его искренности.
Обычно Ингрем заканчивал каким-нибудь смешным анекдотом, который еще более скреплял узы между национальным разведчиком № 1 и его добровольными осведомителями из конгресса. На последнем обеде он рассказал, например, как один бдительный сотрудник ЦРУ буквально «смыл» маску с лица некоего гвинейского депутата, оказавшегося двойным агентом. Этот человек оставил во время приема во французском посольстве для иностранного агента послание в металлической капсуле, спрятанной в бачке унитаза. Американский разведчик под видом слегка подвыпившего моряка пробрался в туалетную комнату, запер дверь и в конце концов отыскал капсулу в бачке, когда спустил в унитаз воду. Перед этим он тщательно обыскал туалетную комнату, потому что имел основание подозревать, что именно здесь и именно в часы дипломатического приема будет передано донесение. Послание оказалось малозначительным, однако оно разоблачило двойную роль гвинейца. Слушатели Ингрема покатывались со смеху.
Одним словом, Ингрем умел подольститься к конгрессменам. Обычно он всегда мог уделить несколько минут для телефонного разговора с каким-нибудь знакомым сенатором или чиновником из Белого дома, который нуждался в услугах его ведомства за границей: сообщал информацию о стране, о ее главе, ресурсах, ориентации и т.д. Внимательный и вежливый, он всегда готов был помочь. Точно так же Ингрем обходился с влиятельными журналистами и комментаторами. Многим из них удавалось публиковать сенсационные статьи благодаря его скупым намекам.
К моменту избрания президента Роудбуша Ингрем осуществил сокровеннейшую мечту всех честолюбивых начальников департаментов: он воздвиг себе неприступный замок, создал свой оплот — независимую мощную организацию. Его популярность и влияние на Капитолийском холме и среди журналистов можно было сравнить лишь с популярностью и влиянием Эдгара Гувера в дни расцвета ФБР. Президент, который вздумал бы сместить Ингрема, рисковал головой — безопаснее было иметь дело с тринитротолуолом.
— Да, Артур — это проблема, — проговорил президент. «Артур» — сказал он, и имя это упало, как тяжелый камень. Никогда он не называл его просто «Арт».
— Что ж, посмотрим, что он скажет завтра, — добавил президент.
Я поднялся, собираясь уходить, и тут президент сказал:
— Джин, может быть, вы поработаете сегодня подольше. Я бы хотел, чтобы вы посидели над черновиком моей речи по случаю Дня Труда. Меня не удовлетворяет первоначальный вариант.
— И меня, — сказал я. — Разумеется, я останусь. Мне тоже хочется приложить к этому руку.
Я был искренен. Составители речей, несколько бывших профессоров, питали пристрастие к элегантным фразам и абстрактным идеям. За ними надо было присматривать.
Вот почему я допоздна работал в ту ночь на втором этаже западного крыла, когда раздался телефонный звонок Сусанны, жены Стивена Грира.
2
Она вернулась в свой старый кирпичный дом на Бруксайд Драйв в Кенвуде около шести часов вечера. Поставила машину в гараж, обогнула дом, с удовлетворением отметив, что трава между плитами дорожки аккуратно подстрижена.
Торопиться было некуда. По четвергам Стив играл после работы в гольф. Сусанна Грир остановилась перед кирпичными ступенями лестницы и огляделась. После гнетущей дневной жары августовский вечер принес желанную прохладу, струйки ветра навевали тихую умиротворенность. Большой дом неизменно вызывал у нее это чувство: смесь уверенности и довольства, — успокаивал после мелочных дневных забот и обид. Он никогда не был мрачен, а теперь и подавно: свежая побелка ярко подчеркивала сочный цвет кирпичей.
Дом Гриров поднимался тремя уступами, как будто каждый новый этаж был позднейшей надстройкой. Впрочем, так оно и было на самом деле. Словно секции подзорной трубы, этажи выдвигались над живой изгородью, и широкое окно кабинета Стива сверкало в закатных лучах на самом верху сквозь листву большого дуба.
За спиной Сусанны вдоль изгиба подъездной дороги выстроились вишни. Дальше по травянистой лужайке змеился ручей, исчезая за вторым рядом вишневых деревьев. Весной Бруксайд Драйв одевался в пурпурно-розовый хрупкий наряд и становился похож на процессию невест. Но сейчас коричневая листва опадала на газоны. Яркими пятнами выделялись клумбы с циниями и ноготками по бокам от крыльца — эти цветы Сусанна специально высаживала к концу августа.
Она подумала, что дом во многом похож на Стива: очень удобный, но с виду не очень-то привлекательный, безалаберный, никогда как следует не прибранный. Право, Стив временами становился невыносим, но каждый раз, когда она начинала уставать от него или злиться, он вдруг придумывал нечто совершенно невероятное или очертя голову бросался в какую-нибудь новую авантюру, никак не связанную с его почтенной деятельностью вашингтонского юриста. Так, например, однажды он вдруг увлекся вместе с Гретхен новой математикой и начал вычислять домашние расходы на основе какого-то «восьмого постулата». Затем был период, когда его заинтересовала «инфляционная лингвистика» Виктора Боржеса, и он изрекал всякие невозможные глупости вроде «двульяжа» (от трельяжа) и тому подобное. Один раз он забросил на целый год свою юридическую практику, сорвал с места семью и перебрался в Кембридж, где занялся в Гарвардском университете изучением восточного искусства. Был еще период, вернее лето, посвященное Уолту Уитмену, когда он повсюду ходил за Сусанной с бокалом в одной руке и «Листьями травы» в другой и декламировал во весь голос стихи.
Но, подобно своему дому, Стив был эксцентричен лишь с виду. По существу, он оставался таким же консервативным, солидным и даже скучноватым, особенно когда погружался в свои сверхзапутанные законодательные дела. Его вряд ли можно было назвать красавцем. Серые глаза и редеющие рыжеватые волосы придавали ему тусклый библиотекарский вид. Но он был — как бы это сказать? — успокоительно-надежным. Она была уверена, что все еще любит его даже после двадцати шести лет замужества. Впрочем, что такое любовь? Чувство зависимости, страх перед одиночеством, привычка делиться повседневными неприятностями, рутина? А может быть, нечто более глубокое и непостижимое?
Сусанна Грир вздохнула, бросила последний взгляд на дом и поднялась по ступеням. Она не успела повернуть ключ в замке, как умиротворенность ее сменилась приятным предчувствием, впрочем, уже с оттенком сожаления, потому что она знала, что и это, как всякое настроение, тоже пройдет.
В темном холле она сбросила туфли, прошла в спальню на верхний этаж и сняла пояс с чулками. Она всегда с облегчением освобождалась от этой сбруи, прежде чем раздеться. Она сняла платье, расстегнула лифчик и некоторое время стояла так, впитывая всем телом прохладу и разглядывая одежду на вешалке. Сегодня она выбрала темно-зеленые шелковые брюки и такую же блузу. Шелковая ткань приятно холодила тело.
За три года, с тех пор, как Гретхен уехала из дому, Гриры постепенно создали для вечеров по четвергам свой ритуал. Прислуга по четвергам была выходная. Они оставались одни. И эти вечера начинались для Сусанны с легкой чувственной дрожи в ванной и заканчивались много часов спустя, когда они со Стивеном валялись на низкой, по-королевски широкой постели и шутливо спорили, кому вставать, чтобы накрыться простыней.
Когда Стив после короткой партии в гольф в «Неопалимой купине» возвращался около половины восьмого домой, он с одобрением оглядывал жену и льстил ей, радостно восклицая: «Ох, Львишка, эта штука на тебе просто восхитительна!» Затем они готовили себе коктейли в уютной библиотеке со старым кирпичным камином и книжными полками от пола до потолка. Мартини зимой, дайкири летом. Они обменивались услышанными за день сплетнями. Стив, конечно, мог порассказать больше интересного, чем Сусанна, благодаря своему знакомству с президентом Роудбушем и другими политическими деятелями, зато Сью знала почти всех дам из высшего вашингтонского общества и умудрялась порой огорошить мужа какой-нибудь сногсшибательной новостью.
Он часто вставал с кресла, подходил и целовал ее. Они всегда говорили, что не станут пить больше двух коктейлей, но обычно выпивали по третьему, а то и по четвертому. Иногда Стив извинялся перед ней за то, что вернулся так поздно предыдущей ночью с закрытого заседания Потомакского проблемного клуба для высших правительственных чиновников. Если четвертый коктейль пробуждал ее всегдашнюю неприязнь к этим полночным бдениям по средам, она могла обрушиться на него с обвинением, что он все выдумывает с начала до конца — и клуб и проблемы, — лишь бы иметь повод задержаться на ночь в городе. Иногда ее упреки звучали достаточно язвительно. И не столько из-за его ночных отлучек по средам, сколько из-за того, что Стив решительно отказывался говорить об этих собраниях. Ни слова о том, где это происходит, кто присутствует и что они там обсуждают.
Затем следовал обед, рюмка коньяку в библиотеке и снова разговоры о всякой всячине, а потом Стив уводил жену наверх, добродушно подталкивая и похлопывая ее сзади. Все это выглядело немножко нелепо. Двое людей не первой молодости — господи, Стиву было уже сорок девять лет, а ей всего на три года меньше! Она знала, что Гретхен, несмотря на все свои смелые рассуждения о сексуальных проблемах, сочла бы поведение отца и матери неприличным и смешным. Но, если и существовал какой-то другой образец супружеской любви, они со Стивом об этом не подозревали. К тому же — что скрывать? — эти вечера по четвергам удивительно возбуждали и молодили ее.
Она посмотрела на свои часики. Без четверти семь. Пора и ей начинать игру. Сейчас она сядет у окна в глубокое кресло, обитое цветастым ситчиком, и постарается сделать вид, будто всем довольна и вовсе не сгорает от нетерпения. Она надела очки для чтения, взяла журнал «Холидей» и начала читать. Чего она хотела этим достичь — успокоиться, подавить радостное возбуждение? Нет, Сью, не лги. Для того, чтобы продлить удовольствие, растянуть его, как тянучку, замедлить мгновения. Она попыталась сосредоточиться на статье, но мысли ее не слушались. Вместо этого она начала думать о непонятных ночных отлучках Стива по средам. Закрытый клуб для высших чиновников, говорит он. Но кто они, где встречаются и о чем говорят до часу-двух ночи? Все это довольно туманно, и сегодня она заставит его рассказать правду, иначе… А что иначе? Она улыбнулась. А иначе — ничего. Вечера по четвергам были слишком драгоценны, чтобы портить их ссорами. Стив все равно не откроет тайны, а когда придет время, сам наверняка расскажет ей обо всем со всеми подробностями. Она снова взяла журнал и на сей раз по-настоящему погрузилась в чтение.
Из-за этого она только через час с лишним обнаружила, что уже темнеет, и машинально потянулась к выключателю торшера зажечь свет. Она посмотрела на часы. Две минуты девятого. Стив опаздывал на полчаса.
Она встала с кресла и прошла к парадной двери через холл, уже заполненный ночными тенями. Шум колес на подъездной дороге заставил ее ускорить шаг. Открыв дверь, она увидела зеленый седан, который задним ходом выезжал с их участка. Очевидно, кто-то свернул к ним по ошибке. Она вышла на кирпичное крыльцо и посмотрела на уходящий вниз Бруксайд Драйв. Бежевого с откидным верхом «олдсмобиля» Стива нигде не было видно.
Она вернулась в дом, прошлепала в своих сандалиях на кухню и приготовила себе дайкири. Сью не сразу сообразила, что влила чересчур много рома. Дайкири всегда смешивал Стив. Ей было не по себе. По четвергам он никогда не опаздывал.
Она вернулась в гостиную и снова принялась читать, на этот раз о последних лауреатах Клуба книги. Когда она опять взглянула на часы, было половина девятого. Куда он мог запропаститься?
В ней поднималось раздражение. По крайней мере мог бы позвонить и сказать, что опаздывает. Она топнула ногой и против собственной воли начала припоминать разные мелочи, которые ее злили. Эти воскресные завтраки Стива в мужской компании… Его невозможные старомодные костюмы… Его обыкновение запускать проигрыватель на полную мощность… А как он смотрит на нее, если его случайно оторвешь от книги! Словно она совершила что-то неприличное. А его манеры! Почему он всегда почесывается, когда встает со стула? А как он откашливается, словно старый надутый судья перед речью… И никогда не вешает на место полотенце… О, список его милых привычек бесконечен! Да что он о себе воображает, этот Стивен Грир? Если он случайно стал другом президента, это еще не дает ему никакого права…
Ну хватит, хватит, сказала она себе. И быстро зачеркнула перечень его пороков, выбросив всю эту чепуху из головы. Он был добр, обходителен, надежен. Временами бывал несносен, но эти милые глупости делали его обаятельным. Фантазер, забавник, остряк, да и вообще он ее муж и она его любит.
Когда она допила дайкири, снаружи совсем стемнело. Она включила в гостиной еще две лампы. На ее часах было девять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57