Чтобы не глядеть на окружающих, он уставился на лист бумаги на столе.
— К сожалению, мы ненамного продвинулись, — проговорил он наконец. — Боюсь, что не смогу вам сказать ничего нового.
— Расскажите хотя бы, чего вы добились на сегодня, — настаивал Ингрем.
— Простите, Артур, не могу.
— Но почему?
Дескович оглядел всех.
— Мне очень жаль, джентльмены, — сказал он, — но президент приказал мне ни с кем не обсуждать этот вопрос. Разумеется, кроме самого президента. Приказ есть приказ, так что прошу меня извинить.
Все молчали, потрясенные, недоумение и непонимание отражались на лицах. Основное правило игры было грубо нарушено. Здесь разрешалось не выдавать свою информацию, беречь ее как бесценное сокровище, которое следует тратить по крупицам. Или выдавать скупыми порциями отдельные факты, как пешки в шахматах, чтобы не раскрыть до времени свой стратегический замысел. Но еще ни один член Штаба разведслужб США никогда не отказывался так наотрез ответить на вопрос своих коллег.
— Я могу понять президента, — медленно сказал генерал Полфрей. — Однако, если его приказ касается и нас, это, по-моему, неразумно. Если уж нам нельзя играть в открытую, мы ни к чему не придем. Это уже не разведка. Это отгадывание ребусов.
— Согласен, — сказал Дескович. На его обычно бесстрастном лице отражалось смятение. — Я хотел быть с вами абсолютно откровенным и всегда был, но в этом случае — не могу. К тому же, вы понимаете, что исчезновение Стивена Грира не имеет отношения к государственной безопасности, это исключено.
— Я тоже так полагал, — проговорил Ингрем, не глядя на Десковича. — До сегодняшнего утра…
Он умолк, и в тишине слышно было только, как шуршит карандаш Фрейтага, все еще рисовавшего что-то в блокноте.
— Перед самым началом совещания, — торжественно продолжал Ингрем, — я получил от агентов моего управления сведения, что мистер Грир ночью в прошлый четверг вылетел с двумя пересадками на двух маленьких аэродромах в международный аэропорт Кеннеди. А оттуда, один, отправился на реактивном транспортном самолете в Рио-де-Жанейро.
Тишина повисла, как дым после револьверного выстрела.
— Если эта информация верна, — сказал Дескович, — ее нужно немедленно передать президенту, ничего здесь не обсуждая.
— Нам президент не отдавал никаких приказов относительно дела Грира, — возразил Ингрем. Он посмотрел Десковичу прямо в глаза, как бы бросая ему вызов.
— А я получил приказ, — ответил директор ФБР, отвечая таким же прямым взглядом.
— Не лучше ли нам ограничиться повесткой дня? — предложил Уолтон. Он взглянул на Полфрея, прося поддержки у вооруженных сил. Он явно стремился к перемирию.
— Повестка исчерпана, — твердо ответил Ингрем. — Но я считаю, что штаб должен знать, подтверждают ли сведения ФБР информацию моего управления. Мистер Грир несомненно находится за границей. И это угрожает безопасности страны.
Все взгляды устремились на Десковича.
— Артур, — сказал он, — при всем моем уважении к вам я отказываюсь отвечать.
Уолтон вытер лоб платком, один Фрейтаг удовлетворенно осклабился.
— Вы меня глубоко разочаровали, — сказал Ингрем, отчетливо выговаривая каждое слово. — Нам платят за то, чтобы мы собирали и использовали разведывательные данные, а не за игру в жмурки.
— Я отказываюсь обсуждать эту тему, — сказал Дескович. — Прошу извинить меня, Артур, но должен вам напомнить, что я подчиняюсь непосредственно президенту.
— Послушайте, Питер, — начал Уолтон.
— Караул, Уолтон за бортом! — воскликнул Фрейтаг и хлопнул ладонью по столу. — Предлагаю закрыть совещание.
— Поддерживаю предложение, — быстро сказал Дескович.
Ингрем оглядел стол.
— Очевидно, в голосовании нет необходимости, — сказал он ледяным тоном. — Совещание закрыто.
Дескович подошел к нему и протянул руку.
— Мне очень жаль, Артур. Я не хотел вас обидеть. Надеюсь, вы понимаете.
Ингрем холодно ответил на рукопожатие.
— Напрасно надеетесь. Я не понимаю.
Участники совещания безмолвно покинули зал, оставив Артура Ингрема одного во главе длинного стола. Выждав с минуту, он вышел в коридор и направился к желтой двери своего кабинета. Черная табличка рядом с этой дверью была таких же скромных размеров, как все остальные. На ней был только номер и код: «7Д60. ДРУ».
Он обменялся несколькими словами с секретаршей, прошел в кабинет и закрыл за собою дверь. Командный пункт Ингрема остался почти таким же, как при его предшественниках. Мебель была тяжелая, строгая, с обивкой из коричневой кожи. Спокойные тона картин гармонировали со шторами и коричневым ковром, закрывавшим весь пол. Единственное, что он сам добавил, была здесь цитата из Дуайта Эйзенхауэра в рамке на стене. Выступая на торжественной закладке здания ЦРУ в ноябре 1959 года, президент сказал: «Об успехах нельзя кричать, неудачи нельзя объяснять. В разведывательной работе герои остаются ненагражденными и невоспетыми, и зачастую они неизвестны даже своим собратьям по оружию». Ингрем гордился тысячами невоспетых героев, которыми он командовал здесь и за границей.
Он постоял у широкого трехстворчатого окна, глядя на холм, поросший кизилом, вязами, буками, дубами и кленами, которые отгораживали его лиственным барьером от реки Потомак. Листва была серой от пыли из-за долгого отсутствия дождей, и солнце мутно просвечивало сквозь белую завесу облаков. Внизу, на открытой стоянке для посетителей, сотни автомашин напоминали разноцветную мозаику. Его владения притягивали, как магнитом, чиновников и официальных представителей Вашингтона.
Наконец он повернулся к стойке из черного дерева позади его стола, где выстроилась батарея из пяти телефонов. Здесь был его пост для немедленной связи со своими агентами и со всем остальным миром. Серый телефон соединял его с группой экспертов-шифровальщиков, работавших в том же здании; они превращали его приказы в набор идиотских слов или, наоборот, из кажущейся бессмыслицы чудом вновь извлекали четкие сообщения. Кремовый телефон с кнопками служил для обычных переговоров, правда, две красные кнопки включали особые линии внутри самого управления. Черный аппарат соединял Ингрема с коммутатором Белого дома и через него — со всем миром. Зеленый телефон служил для связи с Пентагоном. С самого края стоял маленький синий аппарат прямой связи с кабинетом президента. Ингрем поднял синюю трубку. На столе у Грейс Лаллей зажужжал зуммер. Спустя несколько секунд раздался сердечный голос президента:
— Доброе утро, Артур.
— Господин президент, — сказал Ингрем. — Я беспокою вас только потому, что дело касается лично вас. Это по поводу Стивена Грира.
— Да, слушаю.
— Мы в штабе только что закончили обсуждение обзора А—4, ксерографию отчета вам доставят через несколько минут. Но перед самым совещанием мне сообщили, что мистер Грир в прошлый четверг ночью тайно вылетел с двумя пересадками в Рио-де-Жанейро. Я решил, что должен немедленно сообщить вам об этом.
— Понятно, — сказал президент. — Из какого источника эти сведения?
— Я получил их по обычным каналам управления. Донесение вручил мне мой помощник. Подробности мы выясним позднее, но я подумал, что вам следует сразу ознакомиться с этой новостью. Значение ее трудно переоценить.
— Да, — сказал президент. — Вы поступили разумно.
Этот короткий ответ на миг обескуражил Ингрема.
— Учитывая положение дел, — заторопился он, — то, что Грир теперь за границей, вы, наверное, пожелаете, чтобы с этого момента наше управление непосредственно занялось Гриром.
С минуту Роудбуш молчал, затем ответил:
— Нет, Артур. Не думаю, чтобы это понадобилось. ФБР уже ведет расследование полным ходом. Все это весьма неприятно и для семьи Грира, и для меня, и не стоит пока бить тревогу, — это вряд ли принесет пользу. Если мы привлечем все наши управления, это придаст излишнюю официальность исчезновению Грира, а ведь это, в сущности, сугубо частное дело.
— Можно поручить его двум-трем нашим лучшим агентам, и тогда не будет ни шума, ни огласки, — предложил Ингрем.
— Нет, Артур, — твердо сказал Роудбуш. — Оставим это дело ФБР.
— Значит, помощь нашего управления не нужна?
— Пока не нужна. Если что-нибудь изменится, я вам тотчас сообщу… Кстати, дело Грира обсуждалось на вашем совещании?
— Да, сэр, — ответил Ингрем, придав своему голосу чуть виноватый оттенок. — Я сообщил о полученном донесении и спросил Десковича, подтверждается ли оно его сведениями. Он ответил, что вы запретили ему обсуждать дело Грира.
— Да, — подтвердил Роудбуш. — Я полагаю, что Штабу разведывательных служб США незачем заниматься этим вопросом. В данный момент, по-моему, вполне достаточно одного ФБР. Даже если я ошибаюсь, у меня нет морального права бросать все наши федеральные силы на раскрытие одного сугубо личного дела. Со своей стороны, я верю, что Стив сам вернется, когда сможет, и все объяснится наилучшим образом.
— Слушаюсь, сэр.
— Благодарю вас, Артур. Надеюсь, вы понимаете.
Только когда Ингрем повесил трубку, он сообразил, что президент повторил ту же самую фразу, которую несколько минут назад сказал ему Дескович, — и что он, директор ЦРУ, по-прежнему ничего не понимает.
Особенно сбивало с толку донесение, которое вручил ему начальник разведки Ник перед началом утреннего совещания. В нем было два отдельных параграфа. Ингрем собирался огласить на совещании и тот и другой, но передумал, когда Дескович решительно отказался отвечать. Поэтому он не стал обсуждать второй параграф и с президентом. Роудбуш не терпел соперничества между разведками, а второй параграф донесения ясно указывал, что одно из феодальных княжеств «братства разведчиков» ведет слежку за другим. Пожав плечами, Ингрем отпер верхний ящик стола, достал донесение и перечел его заново.
«От Ника — Вику.
1. По достоверным данным, Стивен Б.Грир находится в Рио-де-Жанейро, куда тайно прилетел ночью в четверг с тремя пересадками — через Гейтерсбург, Атлантик-Сити и международный аэропорт Кеннеди, откуда вылетел в Рио один на реактивном транспортном самолете компании «Оверсиз Квик-Фрайт».
2. Сестричка, в связи с делом Грира, занимается Филипом Дж.Любиным, профессором математики в университете Джонса Хопкинса. Любин не появлялся на своей балтиморской квартире с прошлого воскресенья».
Ингрем несколько минут изучал донесение, затем позвонил в приемную своей секретарше:
— Алиса, дайте мне краткое досье на Филипа Любина из университета Джонса Хопкинса.
Через пять минут на стол Ингрема легла сжатая характеристика, выданная компьютером, — лента в четыре фута длиной с перфорированными полями. Он прошел через внутренний проход по мягкому ковру в свою личную столовую, волоча за собой длинную ленту, как шлейф невесты. На синий вельветин стульев у обеденного стола и на серо-синие тисненые обои струился солнечный свет, и от этого столовая казалась гораздо веселее. По комнате гулял легкий прохладный ветерок от центрального кондиционера. На столе уже стояли тарелки: суп с моллюсками и овощами по-манхэттенски, сандвич с грудинкой и, как всегда, стакан снятого молока.
За едой Ингрем просмотрел характеристику Филипа Дж.Любина, четыре фута человеческой жизни, 5000 слов об ученых степенях, должностях, наградах и привычках. Любин значился в электронной картотеке ЦРУ в разделе ученых специалистов под номером 10874, — проверенный и занесенный в резерв первой очереди на случай войны или какого-либо срочного дела управления. В характеристике отмечалось участие Любина в проекте «Кубок», в специальном исследовании ЦРУ для сравнительной оценки прогресса науки в коммунистических странах я на Западе. Смутный образ Любина всплыл в памяти Ингрема: эдакий склонный к самоанализу коротышка и, кажется, довольно раздражительный. Они встречались в конференц-зале один или два раза. Во всяком случае, Любин прошел все проверки. Ингрем узнал также, что в управлении Любина считают одним из двадцати ведущих математиков мира и что он знает пять иностранных языков.
Взгляд Ингрема остановился на последнем разделе с заголовком: «Личная жизнь». «Холост. Никогда не был женат. Никаких романов, кроме юношеского с Элен Волленстейн (умерла в 1958), когда оба были студентами. Изредка ужинает с женщинами, но, видимо, предпочитает компанию мужчин, обычно своих коллег. Самоуглублен. Известен на факультете как замкнутый, вспыльчивый и нелюдимый. Чувствителен и обидчив. Не курит. Пьет мало…» Далее шли подробности о пристрастиях и вкусах Любина, о его костюмах, автомашинах и т.д. Ингрем потерял интерес.
Директор ЦРУ сидел и думал о Филипе Любине и Стивене Грире. И еще о Поле Роудбуше. Тут ему пришлось закурить. Гнев его разгорался, и трудно было успокоиться. Две такие оплеухи за одну неделю! Сначала за «Мухоловку», в сущности скромную, но исключительно перспективную операцию, которую он сам задумал и которой немало гордился. А затем — этот запрет вмешиваться в дело Грира. Странно, что оба раза он пострадал из-за Стивена Грира, а ведь не бог весть какая персона — случайный приятель президента, и все! Ингрем не знал, чем все это кончится и что делать дальше.
Прежде всего долг. Он возглавлял многочисленную тайную армию, которая должна была собирать информацию обо всех иностранных государствах, больших и малых, могущественных и безнадежно слабых. ЦРУ было его цитаделью, почти его домом, в нем была его жизнь. Он провел немало бессонных ночей, чтобы создать самую мощную, как он считал, самую компетентную и самую непогрешимую разведку в мире. Он любил свое управление, никто из правительственных чиновников не мог этого понять. Управление было тесной семьей, связанной узами тайны и общими целями и совершенно изолированной от забот и треволнений остальной Америки. Здесь царила дисциплина, порядок, собранность и целесообразность. Но был также азарт охоты и поиска. Была страсть к раскрытию сложнейших интриг, радость разгадывания запутанных тайн, от которых зависели международные отношения и власть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57