А я попытаюсь выяснить, действительно ли ты умеешь читать мысли по глазам, — усмехнулся он.— Я смогу об этом узнать? — спросил Кондратюк.— Нет. И вообще, с этого момента приказываю забыть обо всем, что здесь произошло.— Есть забыть, — серьезно ответил Игорь.Он так никогда и не узнал, что после двухдневных безуспешных поисков большими силами МВД и КГБ изуродованная машина генерал-лейтенанта с четырьмя мертвыми телами была обнаружена в глубоком карьере немного в стороне от дороги, ведущей к правительственным дачам. Не узнал и того, что аварию квалифицированно инсценировал на время оставленный в Москве Роман, — а о том, чтобы причиной смерти при любых исследованиях оставалась именно автомобильная авария, позаботились другие специалисты. —16- В Кабуле Кондратюк не задержался ни одной лишней минуты. В машине встретившего его у самолета полковника Клементьева сменил костюм дипломата на форму десантника-майора, и без промедления был доставлен к вертолету, летящему в Панджшер.— Откуда прибыл майор? — на всякий случай, для профилактики, еще в машине спросил полковник.— Из Герата, вестимо, — с улыбкой ответил Игорь.— Правильно. Как раз позавчера группа армейского спецназа накрыла и разнесла в дым переходившую из Ирана серьезную банду с оружием и наркотиками. Утверждать, что ты принимал участие в этой акции ни к чему, но и отрицать не надо. Отдохнешь недельку и за работу. В вашем Панджшере намечаются серьезные дела.Приятно было, оказавшись среди своих, сознавать, что тебе действительно рады.Отметить возвращение командира, а заодно и обмыть его майорские звезды собрались только свои. Всем, кто напрашивался в гости, на этот раз решительно отказывали — это был их праздник.После первых шумных тостов за новое звание, дальнейшие успехи и здоровье командира, лейтенант Черных сказал:— До нас дошли слухи, что наш командир помог организовать «войну» где-то под Гератом. Как там, Васильевич?— Нормально, — отозвался Кондратюк и сменил тему. — Лучше расскажите, что нового тут, у вас.— У нас все в порядке, — ответил Юрий. — Даже трофеями разжились. Набрели с ребятами на «духов», спальники отбили пуховые, легонькие, ничего не весят. Теперь у каждого есть. А в остальном — отъедаемся, отсыпаемся.— Набрели? — пытливо переспросил Игорь.— Нет, конечно. Подполковник Жилин попросил проследить за одним «мирным». Ходил в горы на связь. Пятерых взяли тепленькими.— А еще наш старшой отличился, — ворчливо заявил Мелентьев.— Вспомнил, понимаешь, что он учитель.— Ладно, Дмитриевич, — улыбнулся Марьясин. — Сам расскажу. Понимаешь, — повернулся он к Кондратюку, — прохожу вечером мимо офицерского модуля и около входа наталкиваюсь на сержанта. Здоровенный детина плетется, почти ползет, скрючившись, и плачет. Спрашиваю, в чем дело. Он только промычал что-то в ответ и махнул рукой на вход, откуда только что появился. Я заинтересовался. Захожу в ротную канцелярию и вижу. За столом сидит замполит — старший лейтенант, и наблюдает, как его пьяный ротный, капитан Марьин, отрабатывает удары ногами на катающемся по полу солдате. Кстати, тоже здоровый малый. Пытается прикрыть руками окровавленное лицо и мошонку и вскрикивает: «За что, товарищ капитан? За что?..» Марьин на меня — матом. Предлагает покинуть помещение, пока за меня не взялся. Я советую ему взяться, — ухмыльнулся Михаил. — И спровоцировал. Он оставил солдата и кинулся ко мне. Пришлось врезать, прошу учесть, на правах самообороны. Пока ротный лежал, отключившись, я расспросил солдата. Оказывается, капитан изучал восточные единоборства и чтобы не потерять навыки, напившись, закреплял их на своих подчиненных. При этом выбирал самых рослых и сильных. Зверея, избивал их беспощадно и, наверное, не одного успел лишить способности к деторождению. Замполит хоть и не принимал участия в физическом глумлении, но не упускал случая понаблюдать, как легко унизить человеческую природу. Подчиненные были так запуганы, что даже не пытались жаловаться. Да и толку что?.. На меня накатила такая злоба, что когда капитан очухался, я с ним немного позанимался единоборствами. Так, чтобы не доводить до рауша и дать ему возможность испытать на себе всю прелесть болевых ощущений. А когда он ощутил, я попросил наблюдавшего за этим старшего лейтенанта здесь же, при мне, написать правдивое политдонесение, не забывая и о себе.— И написал? — поинтересовался Кондратюк.— Еще как живо! Даже дал политическую оценку своему и капитана поведению, хотя я просил оценить только с позиций уголовного кодекса. Затем я отвел его не к замполиту части и не к представителю военной прокуратуры, потому как там бы это дело наверняка замотали, а в особый отдел к Жилину. Подполковник поворчал, поматерился, но настоял на проведении следствия. Нет, нет, — предвидя, что командир собирается задать предугаданный им вопрос, заверил Марьясин, — я ничего капитану не сломал и следов не оставил. В этом смысле предъявить мне он ничего не сможет.— Это понятно, — сказал Кондратюк. — Но скажите мне, при чем тут учительство, о котором упоминал Дмитриевич.Ребята расхохотались и вместе с ними Марьясин.— Понимаешь, какое дело, — посмеиваясь, пояснил Михаил. — Когда старшего лейтенанта срочно вызвали в политотдел дивизии, я уже возле машины стал по наивности толковать ему об отношении Наполеона к физическому оскорблению солдата. Рассказал, что Бонапарт решительно изгнал из армии телесные наказания, что он всегда недоумевал, как, например, англичане не гнушаются пускать в ход плеть в войсках. «Чего же можно ждать от людей обесчещенных!», — возмущался он. Старший лейтенант смиренно слушал и даже соглашался. Но как только машина двинулась, обложил меня таким ужасным матом, что наш Дмитриевич до сих пор мучается завистью. К сожалению, эти охломоны, — кивнул он на парней, — тоже слышали, как он обложил их временного, но все же родного командира. И вместо того, чтобы догнать машину и отшлепать этого очернителя светлого имени своего начальника, стали ржать, как лошади Пржевальского, падающие с отрогов Тибета.Любовно глядя на заместителя командира, парни снова расхохотались.— Это что? — начал Мелентьев.— Погоди, Дмитриевич, — прервал его Сергей Гамов. — А выпить? Не будем уклоняться от своих обязанностей. Как говорится, если мы этого не сделаем, то никто не сделает за нас!После того, как все выпили с шутками и смехом, Мелентьев продолжал:— Помнишь, Васильевич, капитана Пытова, начальника штаба второго батальона мотострелков?— Конечно. Скромный, культурный офицер. Мне он всегда нравился.— Так вот, этот скромный и культурный, который тебе всегда нравился, накурился анаши до одури, стал по одному вызывать в канцелярию солдат и показывать на них, какой он меткий стрелок. Ставил их к стенке, ставил им на голову гранат, ну, тот, который едят, а не гранату, и сбивал их из пистолета. У троих сбил, а четвертому угодил в лоб.— Тоже мне Вильгельм Телль нашелся, — не скрывая злости, покачал головой Марьясин. — Рехнулся мужик. От явного наркомана еще можно чего-то ждать, а от тайного?— Видать не совсем рехнулся, если кинулся бежать к моджахедам, прихватив в машину несколько автоматов, батальонные деньги и ящик гранат, — возразил Мелентьев. — Успел проскочить КПП, положив из автомата всех, кто там находился. Уже когда выскочил на трассу, из танковой пушки достали. И осталось от скромного и культурного офицера одно воспоминание, — сдерживая готовые прорваться омерзение и гнев, закончил старший прапорщик.— Гнусное воспоминание осталось, — согласился Черных. — Но это еще не все. Вечером, когда офицеры роты за выпивкой обсуждали это событие, кто-то бросил им на стол две гранаты. Из четырех только один уцелел, и тот останется с культями вместо рук. Вот такие у нас новости, командир.— Стоило ненадолго оставить вас, как… — грустно покачал головой Игорь.— Есть и другая новости, и тоже хреновые, — усмехнулся Валерий Савченко. — Начальник особого отдела сказал, что «духи» получили новую инструкцию по «идеологической обработке» мусульман. Им предписано: кто поздоровается за руку с «неверным», тому будут отрубать руку.— У наших убитых давно уже отрубают, — сказал Костя Игнатов. — Говорят, чтобы не смогли отомстить на том свете. Но я видал и отрезанные головы, и отрубленные руки, и вспоротые животы у мертвых. И не говорите мне ничего хорошего об этих скотах, все равно не поверю! — с истеричными нотками закончил он.— Хорошо им воевать, — пытаясь разрядить начавшую накаляться обстановку, притворно вздохнул неунывающий Гамов. — Убил неверного — милости просим в рай. А в раю, как я слышал на допросе под Кунгузом, — цветут сады, есть разные фрукты, красивые мальчики, прекрасные девочки и все, что захочешь, все, что запрещено мусульманину в этой жизни. В общем, сплошная лафа! Только вот никак не возьму в толк, почему то, что запрещено в мусульманской жизни, разрешено в мусульманском раю.— Разве в христианской религии иначе? — насмешливо поинтересовался добряк Никита Голицин. — Нечего выпендриваться. В этом отношении все религии одинаковы: чем больше терпишь в этой жизни, тем счастливее будешь в той, загробной.— Дай же закончить мысль, — возмутился Гамов. — Так вот, у них — убил неверного, открыта дорога в рай. А тут, сколько ни убивай, не то что в рай, в отпуск не попадешь.— В Коране утверждается, — подхватил Марьясин, — что, убивая, воин выполняет волю Аллаха, заранее все предусмотревшего и предопределившего, позаботившегося о нем на том случай, если воин будет убит. Тогда убитому не придется ожидать ни воскресения, ни страшного суда. Он сразу окажется в раю. В Коране вспоминается воин по имени Омер ибн Алхумам. Услышав об обещании Аллаха, он воскликнул: «Так значит, между мной и раем стоит только смерть!» и бросился в сражение, чтобы скорее убили. Другому, Джафару ибн Абу Талибу, взамен отрубленных в сражении при Мунте в 629-м году рук — заметьте, все указано точно — Аллах дал крылья, и он, наверное, до сих пор летает вместе с ангелами по небу.— Вот идиоты! — хохотнул Голицин.— Не все, — сразу возразил Михаил. — В Коране постоянно встречаются жалобы на то, что духовные наставления не доходят до людей, и поэтому необходимо насаждать жесткую военную и духовную дисциплину. А необходимость этого мотивируется так: «Предписано вам сражение, а оно ненавистно для вас. И может быть, вы ненавидите что-нибудь, а оно для вас благо. И может быть, вы любите что-нибудь, а оно для вас зло. Поистине Аллах знает, а вы не знаете!» Вот так-то, мужики. Какое там стремление в рай через смерть, если, например, в Иране в 7-м веке воинов ислама во время боевых операций по пять-шесть человек сковывали цепями, чтобы пресечь возможность к отступлению.— Очень удобно, — сказал Юрий и уточнил. — Да нет, не о цепях, это мура. Я о том, что Аллах знает, а вы не знаете. Значит, заткнись и делай, что прикажут.— Совсем как у нас, — рассмеялся Мелентьев. — Только у нас не ссылаются ни на Аллаха, ни на его первого заместителя по строевой части Мухаммеда. Тут любой мудак с двумя звездочками на погонах в подпитии может погнать взвод на пулеметы душманов.— Брось, Дмитриевич, — пьяно махнул рукой обычно застенчивый Слава Весуев.— Что вы все об одном и том же, надоело. Пусть лучше старшой, — кивнул он на Марьясина, — из их истории что-нибудь расскажет.— Мало ты еще видал, паренек, — укоризненно проговорил Мелентьев. — Да больно уж ловко со своим пулеметом «духов» в рай отправляешь. Ладно, пей да слушай.— Вот тебе из их истории, Слава, — откликнулся Михаил. — Слышал, наверное, фразу: «Нет бога кроме Аллаха и Мухаммед — пророк его»?— Слыхал, — кивнул Весуев.— Так вот, насчет Аллаха не скажу, а Мухаммед — действительно историческая личность. Французы переиначили его в Магомеда. Жил он с 570 по 632 годы, учти — нашей эры. И поскольку он основатель новой религии, то это религия самая молодая и по количеству верующих самая популярная в мире. Мухаммед умнейший был мужик. Но редкостный пройдоха, блестящий демагог и откровенный разбойник. Можно сказать, пророк с большой дороги! Не счесть, сколько на его совести жизней соотечественников, не разделявших его высосанных из «вещих» снов убеждений — смеси дикости и властолюбия. Как только надо чего-нибудь добиться от верующих, он во сне «беседует» с Аллахом и, проснувшись, сообщает его волю как приказ. Кстати, в основу Корана как раз и положены байки Мухаммеда о наставлениях, полученных якобы от Аллаха. Между прочим, в год смерти у пророка было девять жен.— Неплохо устроился, — рассмеялся Гамов. — Могучий, видать был мужик. Но ну его к Аллаху. Давайте, ребята, лучше о бабах. Без этого какая выпивка! А ее у нас, слава Аллаху и Дмитриевичу сегодня хватает.Застолье продолжалось. Пили уже без общих тостов, кто за что и сколько хотел. Молодежь преимущественно болтала о женщинах, похваляясь придуманными победами. Офицеры и старший прапорщик Мелентьев на правах старшего по возрасту составили обособленную компанию. Здесь сейчас шел разговор, который вестись мог лишь в подпитии и среди своих, да и то был небезопасен.— Я честно не понимаю, за что они так упорно воюют, — хоть и заплетающимся языком, но еще весьма связно излагал свои невинные мысли юный Юрий Антонович Черных. — Живут в такой бедности, что смотреть жалко. Прозябают в дикости, грязи, невежестве. Ходят в рубищах, побираются, голодают. И за эту жизнь идти на смерть? А ведь мы не завоевателями пришли к ним, не захватчиками. Мы пришли помочь им наладить нормальную человеческую жизнь.— Нормальную жизнь нам бы и у себя наладить не мешало, — с улыбкой заметил Кондратюк. — То, что наши люди никогда не жили в достатке, почему-то всегда считалось объективной неизбежностью. И в песне поется: «Раньше думай о Родине, а потом о себе». Будто родина — это кто-то другой, а не мы сами.— Хорошо сказано, Васильевич, — заметил Мелентьев. — Ну, а зачем мы пришли сюда, с этим надо бы еще разобраться. Раз народ против нас, стало быть, мы здесь затем, чтобы защищать власть этих Кармалей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43