https://wodolei.ru/catalog/drains/iz-nerzhavejki/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Не потому же, что он соскучился по неприятностям. Полковник не допускал, что поведение комбата может быть просто нормальным поведением нормального человека.— Вы что, всегда так обедаете? — окинув взглядом скудный стол, недовольно спросил он.— Так точно, — ответил подполковник. — Питаемся тем, чем снабжают.— Ладно, — хмыкнул полковник, — разрешаю не вешать мне лапшу на уши. Знаю я, чем вас снабжают, и чем вы снабжаете себя. Плох тот командир, который не сумеет позаботиться о харчах для подчиненных.— Плох тот интендант, который не умеет или не хочет позабавиться… — Возразил комбат. — Кроме того, вы не мой подчиненный.Полковник рассмеялся.— И слава богу. А то под твоим началом я быстро бы сбросил свой вес. Что, и водки больше нет? — поинтересовался он. — Я вижу одну бутылку, а нас тут пять мужиков.— Больше нет, — ответил Веремеенко. — Нам ведь водку не выдают. Хоть мы и на войне, но говорят, не положено.Это уже было похоже на вызов, что полковнику отчасти даже понравилось — нечасто попадаются в армии субъекты, позволяющие себе так разговаривать с родным начальством. Ну, хорошо же, он ему покажет, как писать против ветра, пусть поймет раз и навсегда, что не тут институт, где строптивость не наказуема. И полковник показал, обнаружив в политической работе батальона целые залежи просчетов и недостатков. Распушив замполитов рот по отдельности, он собрал их вместе, пригласил командование батальона и в непререкаемо резкой форме огласил свои выводы: в батальоне преступно недооценивают роль политического воспитания подчиненных, идеологическая работа не ведется, пропаганды и агитации нет и в помине. Сообщил и о том, что последуют соответствующие оргвыводы. Полковник видел и знал, что в условиях этой странной необъявленной войны политическая работа нерезультативна в силу своей бессмысленности, и потому ведется преимущественно лишь на бланках отчетов и политдонесений. В этом отношении дела всюду обстояли плохо. Но там никто не фордыбачил, как этот подполковник.Полагая, что достаточно запугал комбата, который молча сопровождал его по расположению батальона, и замполита, который все время неуверенно оправдывался, полковник решил сменить гнев на милость и дать им возможность сгладить сложившееся у начальства чреватое неприятностями впечатление. Перед отъездом он спросил с добродушной улыбкой:— Как у вас с трофеями? Вы ведь недавно в кишлаке большую банду под орех разделали.— Все захваченное оружие по приказу командира полка передано представителю афганских правительственных войск, — ответил подполковник.— Да я не о том. — Полковник невольно поморщился раздраженный тупостью комбата. — После вашей акции, как там говорится, чай, кубышечка полным полна?— Если не о том, то разрешите доложить? — подтянулся подполковник.— Ну?..— Не знаю, что было раньше, но сейчас вверенный мне батальон мирное население не грабит, товарищ полковник.Полковник побагровел, помолчал, переваривая услышанное, а сообразив, вперил в комбата гневный взгляд и закричал, модулируя возмущение:— Ты на что намекаешь, подполковник!? Ты что мне приписать хочешь! Ты оскорбляешь старшего по должности и званию! Ты у меня поплатишься за это, комбат! Пока еще комбат, мать твою!..Вскоре был издан приказ по дивизии, в котором Веремеенко и его заместитель политчасти капитан Сафулин были раздраконены за подрыв боеспособности батальона из-за умышленного пренебрежения политической работой.А через несколько дней комбат получил приказ подготовить подразделение к операции по уничтожению при поддержке эскадрильи вертолетов крупного формирования моджахедов, готовившегося перейти на территорию Афганистана из соседнего государства. Скорей всего из Пакистана, решил Веремеенко. Впрочем, могли перейти и из Индии, и из Китая. Правительство Индии могло и не знать о формировании близи ее границы формирований оппозиционных отрядов, а Китай вполне способен был отговориться просто неосведомленностью.Тогда-то подполковник и решился написать ставший почти легендой рапорт на имя командира дивизии. Повторяя формулировки приказа комдива, в котором его лично и офицеров батальона обвиняли в злостной, недостойной чести советского офицера аполитичности, подрывающей боеспособность вверенного ему подразделения, комбат сообщал, что политработники батальона неспособны обеспечить политическую сознательность подчиненных при выполнении предстоящего задания и просил командира дивизии на время предстоящих боев направить в батальон начальника политотдела. Просьбу мотивировал тем, что политработники его подразделения получат счастливую возможность на личном примере замполита дивизии осознать, как нужно вести работу в боевых условиях.Комдив мог бы разом покончить с этим нахальным комбатом, отстранив его от командования под тысячью предлогов, но решил, что будет полезнее ткнуть начавшего зарываться заместителя носом в собственное дерьмо. Он с удовольствием несколько раз перечитал рапорт, поматерился и посоветовал своему замполиту на некоторое время сказаться больным. Дело тем бы и кончилось, но оказалось, что комбат не так прост и беззащитен, как представлялось полковнику. Его рапорт удивительно быстро стал достоянием гласности. И «выздоровев», полковник стал замечать насмешливые взгляды штабных офицеров. Иногда слышал веселый смех, смолкавший при его приближении.В дивизии за глаза его стали называть «больным замполитом», потом для краткости просто «больным». История с рапортом дошла до штаба армии. И тоже вызвала немало веселья. Полковник понимал, что его внеочередной отпуск, о котором он не просил, но который был ему предложен, вызван именно этой получившей широкую огласку историей, затеянной хамом комбатом. Конечно, в Афганистан его уже не пошлют, значит, не видать больше и трофеев, которые он при всякой оказии отправлял семье. И куда его теперь направят, на какую должность, — вопрос! Вдруг какому-нибудь чистоплюю — нечасто, но в Политуправлении Министерства обороны попадались и такие — взбредет в голову уволить его из кадров. Надо было срочно приводить в действие все свои связи. Тут было о чем подумать. Наверное, потому у него и вызывал невольное раздражение этот беззаботный здоровяк с дипломатическим статусом.К креслу Игоря пошатываясь подошел пьяный сержант десантник с початой бутылкой какой-то мутной мерзости и эмалированной кружкой в руках.— Выпьем за ВДВ, браток, — требовательно предложил он.— С удовольствием бы, сержант, — с улыбкой ответил Игорь. — Но у меня язва.— Ну да!? — удивился десантник. — А смотришься так, будто у тебя два желудка и оба здоровые.— Ты ведь наверняка две склянки уже оприходовал, — кивнул на бутылку Кондратюк. — А смотришься так, будто еще и не начинал.Сержант расхохотался, довольный.— Ну, ты даешь, брат! Ладно, лечи свою язву, язви ее в душу, — отсмеявшись, скаламбурил он и двинулся к своей компании.Игорь слышал, как он с удовольствием пересказывал приятелям его шутку о степени своего опьянения.Потом возобновились рассказы о боевых эпизодах, байки о серьезных и курьезных случайностях, о странных афганских женщинах. Обо всем этом Кондратюк знал, во всяком случае, не меньше подвыпивших рассказчиков. Он перестал слушать и переключился на размышления.Начал, конечно, с женщин.Он вспомнил прочитанные по совету молодой жены очерки Ларисы Рейснер об Афганистане, куда она ездила с первым советским посольством, и эпизод последнего дня празднования рамазана.В этот день женщины собираются в саду императора Бабура, основателя империи Великих Моголов. Здесь раз в году они снимают паранджу. За порядком следят девяти-десятилетние мальчики-солдаты с винтовками — воспитанники военной школы. Они во всем подражают взрослым, и со зверским презрением к женщине, которое пронизывает все их воспитание от младых ногтей, бьют их прикладами по шеям, животам, по груди. И в течение четырех часов этих издевательств — ни одной попытки защитить себя. Взрослые, сильные женщины, которым ничего не стоило бы отшлепать любого из «защитников» общественной безопасности, позволяли себя гнать, как скот, как должное принимали побои и синяки.Всадник ли, автомобилист собьет женщину в грязь или в пыль, прохожий отнесет ее в сторону и оставит. Живую или мертвую — все равно. Это только женщина.И ведь с тех пор за семьдесят лет ничего не изменилось. Игорь Кондратюк имел немало возможностей убедиться в этом. Женщины все так же ничего не знают о человеческом достоинстве. А если знают, то на какой-то свой странный мусульманский лад. Может быть, в их понимании достоинство женщины как раз и состоит в безгласном животном смирении и небывало беззаветном стоицизме? Но это стоицизм коровы, покорно идущей под нож мясника. Нет, это было непонятно, как и их совершенно нелепое понятие о возможности и запрете полового общения.Если верить сказкам «Тысячи и одной ночи» — этому, по мнению историков, живому отображению нравов общественной и семейной жизни Востока, — мусульманские женщины никогда не были пуританками и ханжами. Афганские женщины, безгласные, забитые, как скот в хлеву, загнанные в гаремы, правда, с вполне приемлемыми условиями существования, которых мужчины считают низшими, нечистыми существами из-за менструации, почти не людьми, яростно оберегают свою так называемую женскую честь.Похоже, за столетия их психика не претерпела никаких эволюционных сдвигов, размышлял Кондратюк. О психологии, которая вырабатывается в процессе меняющихся общественных отношений, и говорить нечего. Здесь ничего не меняется, значит, психология остается на уровне дарованной природой психики. Мораль, выработанную для своего удобства мужчинами, они принимают как свою. А ведь если сузить это понятие до сексуальных отношений, физиологически женщине больше пристало иметь мужской гарем, чем наоборот. Но, как любит говорить в затруднительных ситуациях старший лейтенант Марьясин, так уж исторически сложилось…Бывало, советские воины насиловали афганок, пытаясь таким путем избавить их от предрассудков феодализма. Но это было возможно, только если женщина находилась в бессознательном состоянии, и всегда с риском для жизни. Придя в сознание, она хваталась за любое подвернувшееся под руку оружие.Знакомый командир роты рассказывал Игорю, как потерял двух отличных солдат, изнасиловавших молодую афганку, не удосужившись предварительно оглушить ее. Метнувшись в дом за пистолетом, она застрелила обоих, потом своим серповидным ножом в ярости вырезала у каждого мошонку вместе с членом. Были и такие, что защищали не только женскую честь, но и свою феодально-отсталую страну с ее ужасающей нищетой, невежеством, предрассудками.Однажды в перерыве между заданиями Игорь составил компанию командиру взвода, назначенного в патрулирование участка автотрассы. Когда на своих БТРах взвод приближался к небольшому кишлаку, в котором заведомо не могло быть душманов, командир на всякий случай выслал двух солдат на в разведку. Парни остановились возле одного из домов. Из окна высунулась симпатичная девушка лет семнадцати, осмотрелась по сторонам, но никого из чужих, кроме двух советских солдат, не увидела. Неподалеку возле дувала о чем-то беседовали старики. В отдалении бегали наперегонки дети. Девушка исчезла, но почти сразу появилась снова с автоматом, прямо из окна срезала обоих солдат одной очередью и спокойно вернулась к своей стряпне.О чем она думала, на что рассчитывала? Знала ведь, что солдат будут искать, и переложить вину на моджахедов не удастся — последние два дня они не появлялись в кишлаке, не было их и сейчас.И все-таки, когда ее привели и поставили перед лейтенантом, она что-то быстро лопотала, пытаясь оправдаться. Будто можно было оправдаться, если перед командиром лежали еще не остывшие обнаруженные в мусоре стреляные гильзы, а в руках он держал ее автомат с открытым казенником, из которого пахло порохом. Оружие нашли в ее комнате под горой лежавших на постели подушек. Из дальних комнат дома солдаты вывели ее отца, мать, двух сестренок и брата — детям было от шести до девяти лет. Родители бросились к офицеру. Мать плакала и с мольбой тянула к нему руки. Отец что-то быстро говорил и размахивал руками, видимо, показывая, откуда пришли и куда ушли убийцы, и будто не видел бьющие в глаза страшные улики. Его до идиотизма наивная ложь только ожесточила солдат, на лицах которых и без того читались ненависть и непреклонная решимость рассчитаться за мертвых товарищей. «Неужели действительно надеется обмануть?» — с изумлением подумал стоявший в стороне Кондратюк. Побледневший от ярости молодой лейтенант, который недавно в разговоре с Игорем восторгался мужественной борьбой испанских герильяс с войсками Наполеона, резко повернулся к подчиненным и резко махнул рукой:— К… матери! Всех!Разом ударили полтора десятка автоматов, разрезая очередями живую человеческую плоть. Пушки БТРов довершили дело, сравняв с землей дом вместе с пристройками. Игорю едва удалось уговорить лейтенанта и его осатаневших подчиненных от безжалостной расправы над всем кишлаком. Им руководила не гуманность — он сам был взбешен подлым и глупым убийством солдат, — он исходил из здравого смысла. Живые расскажут другим, что со стороны советских солдат это была справедливая месть — что такое месть, уж они-то понимали, — а не злобное истребление мирных афганцев. Уничтожение всех не принесет ничего, кроме вреда, убеждал он. Некому будет поведать жителям соседних кишлаков, как все в действительности происходило. А в народе распространится еще одна байка о безжалостных советских оккупантах.…Игорь снова прислушался к громким разговорам отпускников. Сидевшие поближе к нему ребята не без хвастовства болтали об участии в боевых операциях, беззастенчиво бахвалились отнюдь не военными трофеями, которые потом продавали штабным офицерам. Смеялись над каким-то богатым афганцем, который спрятал мешочки с гашишем под платьями у своих жен, считая это самым надежным тайником, а потом плевался и визжал, видя свое состояние исчезающим в карманах русских солдат и слыша вопли сбившихся в угол раздетых догола жен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43


А-П

П-Я