Он должен её понять, он такой внимательный и сильный, не похожий ни на кого из офицеров. Ей только необходимо найти для этого нужные слова.Лихорадочным движением, вся во власти немедленного действия, Таня вырвала листок из блокнотика и, не отрываясь и почти не вдумываясь в смысл как бы со стороны приходящих слов, стала быстро писать. Слова обидные, смешные, невнятные безрадостно, даже как-то обречено, ложились на бумагу… Затем она недовольно перечитала письмо и отбросила листок к краю стола.Нужные слова упорно не шли. Получалось то слишком резко, то прорывался какой-то омертвело-чванливый, совершенно ей не свойственный тон, то начинали звучать сентиментально-истерические нотки.Она подошла к окну и растворила его — в комнату хлынула прохлада. Было ещё рано-рано, только что отбелило небо, в глубине улицы зябли сады и поднималось голубоватое облачко — последние остатки предрассветного тумана.Улица все больше оживала, в соседних домах стали раскрываться окна, появились и офицеры, совсем не щегольского вида-верха фуражек мятые и шаги у них семенящие, мелкие, поспешные… Все куда-то спешат, всем что-то надо. А вот она одна, никому не нужна. Ну что убавится в мире, если она умрёт?.. Мир не заметит этой убыли…Как ни странно, она почти совсем не думала или боялась думать о той женщине, из-за которой Кольцов ввязался в драку, хотя сообщение отца об этом огорчило её.Нет, ложь и двоедушие чужды Павлу. Она была уверена в этом… Просто он не мог допустить, чтобы в его присутствии унизили или оскорбили женщину, и этот поступок говорит в его пользу, а не наоборот…И сейчас, утром, ещё раз перебирая свои ночные мысли, Таня отчётливо поняла, что ей нужно обязательно увидеться с Кольцовым. Именно увидеться, а не объясняться с ним в письмах.Какое-то внутреннее, чрезвычайно обострившееся чутьё подсказывало ей, что это единственно правильное решение…Присев к столу, она быстро набросала записку, всего несколько строк, и, перечитав, запечатала листок в конверт, наспех причесалась возле зеркала и стремительно вышла из дому.Юра сидел на своём обычном месте, на скамейке возле штаба. Ему сегодня не читалось. Он рассеянно посматривал на посетителей, снующих взад и вперёд. Приходили и уходили важные господа во фраках и в котелках, подъезжали на автомашинах внушительные офицеры, приезжали на конях запылённые и усталые, в смятых фуражках и погонах торчком, нижние чины, на лестнице на ходу выдёргивали из планшеток пакеты, сдавали их в штабе и тут же торопливо уезжали. Ритм жизни штаба изменился, стал более быстрым и нервным. Непосвящённый в штабные дела Юра и тот догадывался, что готовится нечто важное…— Юра! Вас, кажется, так зовут? — услышал он возле себя чей-то ласковый голос. Подняв голову, он увидел стоящую рядом Таню Щукину. Он не видел её давно, с тех пор как они вместе были в театре. Юра отметил про себя, что лицо её осунулось и побледнело, глаза смотрели то ли ласково, то ли печально.— Я вас слушаю, мадемуазель, — сказал — он, вставая.— Я просила бы вас выполнить одну мою просьбу.— С удовольствием, мадемуазель, — согласился Юра. Ему нравилась эта девушка, он рад был оказать ей услугу.— Передайте это письмо вашему другу Павлу Андреевичу Кольцову — ведь он ваш друг, не так ли?— Д-да… Совершенно верно, мадемуазель, — тихо ответил Юра. — Так я сейчас же! — И хотел уже убежать.— Вы не торопитесь, — остановила его Таня. — Положите письмо вот сюда, в книгу, и отдадите, когда Павел Андреевич будет один. Один. Вы понимаете? — И голос у неё дрогнул, словно все сказанное стоило ей больших усилий.— Да, понимаю, — поспешно сказал Юра и покраснел, так как догадался по Таниному виду и по её голосу, что это было любовное письмо, что она любит его друга Павла Андреевича. — Я отдам… без свидетелей, мадемуазель!— Вы очень хороший человек, Юра, благодарю вас. — Таня бросила на Юру благодарный взгляд и, не оглядываясь, быстро ушла.А Юра ещё долго провожал её взглядом, держа в руках конверт. Затем скользнул по нему взором и хотел идти, но внимание его привлёк господин в длиннополом сюртуке и в котелке. Что-то в этом господине показалось ему знакомым. Юра посмотрел внимательнее, и ему даже захотелось протереть глаза — до того этот человек был похож на Фролова.Человек в котелке неторопливо прогуливался по дорожке неподалёку от штаба, и каждый раз, когда он проходил близко с Юриным убежищем, Юра внимательно всматривался в него. Был этот человек так же худощав и немного сутул. Такая же, как у Фролова, печать усталости лежала на его лице. Нет, несомненно это Фролов.Юра с тревогой задумался над тем, как он оказался в Харькове. Да ещё в такой странной одежде! Да ещё прогуливается возле штаба! Не угрожает ли чем его появление здесь Павлу Андреевичу? Может быть, следует немедленно предупредить Кольцова? Но как, как это сделать, чтобы не навредить и ему, Фролову?А дальше произошло и вовсе удивительное. Из штаба торопливо вышел Павел Андреевич, направился к стоянке автомобилей.— Господин капитан! — окликнул его Фролов.Кольцов остановился совсем близко от Юриного убежища, ожидая Фролова.Приподняв котелок, Фролов вежливо раскланялся и сказал:— Извините, что задержал вас. Ставский, скотопромышленник.— Я вас слушаю, господин Ставский, — вежливо ответил Кольцов. — Чем могу быть полезен?— Видите ли… я хотел бы испросить аудиенцию у его превосходительства по поводу поставки крупной партии мяса — мягко сказал Фролов.— Советую обратиться к начальнику снабжения армии генералу Дееву, — казённым, вежливо-безучастным тоном ответил Кольцов.— Генерал Деев? — переспросил Фролов и затем добавил: — Простите, его не Семёном Алексеевичем зовут?.. Я когда-то знавал Семена Алексеевича…— Фролов сделал паузу, — Деева. Мне говорили, будто был он в отъезде, а сейчас якобы вернулся в Харьков. Потянуло, знаете, в родные места.Простите, но генерала Деева зовут Михаилом Федоровивич, — сухо пояснил Кольцов.— Ошибка, значит? Извините!.. Ах, да! Вспомнил! Тот Деев числился по археологическому ведомству. Нумизматикой занимался. Извините! — Фролов сокрушённо развёл руками и попятился, размахивая котелком. — Желаю здравствовать!..Вскоре он уже затерялся вдали в уличной толпе. Выждав, когда Павел Андреевич уехал, Юра выбрался из своего убежища и стремглав бросился к себе в комнату. Прикрыв за собой дверь, он прислонился к мягкой её кожаной обивкой и внезапно почувствовал озноб. Стоя так, он лихорадочно думал. Память неутомимо и безутешно складывала вместе разрозненные факты, которым Юра прежде бессилен был найти объяснения: таинственные шаги в личных покоях командующего, старательно скрываемая заинтересованность Кольцова в судьбе человека без имени и этот сегодняшний взбалмошный разговор. Во многом непонятный, в котором по странному совпадению несколько раз прозвучало знакомое Юре имя — Семён Алексеевич. Фролов и Семён Алексеевич были друзьями. Не поэтому ли сейчас в Харькове появился Фролов? Конечно поэтому. Здесь все ясно. А вот разговор с Павлом Андреевичем — он ведь тоже не зря.И вдруг страшная догадка, будто вспышка молнии, поразила Юру. А что, если Кольцов вовсе не тот, за кого себя выдаёт? Что, если они с Фроловым тоже давно и хорошо знакомы? И Фролов приходил, чтобы сообщить Кольцову, что Семён Алексеевич вернулся из тюрьмы?Мучительно размышляя о происшедшем, Юра все больше убеждался, что появление Фролова возле штаба — не случайность. Он определённо, вне всяких сомнений, приходил на свидание к Кольцову… Фролов и Кольцов, несомненно, давно знакомы, и весь их сегодняшний разговор — своеобразный шифр. Значит, Павел Андреевич совсем не тот, за кого себя выдаёт? Он — красный?..Но как в таком случае поступить ему, Юре? Рассказать о своих подозрениях, догадках Щукину? Или же Ковалевскому? Но это означало бы безусловно одно — Кольцова тут же арестуют. А заодно с ним Фролова и Красильникова. И наверное, расстреляют. Но разве может он причинить им зло? Эти люди были всегда добры к нему, даже спасали от смерти!.. Только им в последнее время самозабвенно верил он!.. Только им!..А может быть, следует объясниться с Павлом Андреевичем? Может, все не так? И он развеет его подозрения? Но тогда Кольцов должен будет отдать приказ об аресте Фролова и Красильникова!.. Что-то не выходит у него как надо…Но ведь нужно передать Павлу Андреевичу письмо Тани. Он обещал ей!.. А встречаться с Павлом Андреевичем ему сейчас не хотелось. Павел Андреевич по его лицу поймёт, что что-то случилось. Он умеет быть таким проницательным!..И тогда Юра решил положить письмо в комнате Павла Андреевича на видном месте. А сам ушёл в город, чтобы не встречаться с ним до вечера.Конверт лежал на виду, поверх деловых бумаг, и Кольцов удивлённо обрадовался коротенькой записке, вложенной в этот конверт. «Павел Андреевич! — прочёл он. — Мы должны увидеться. Жду вас в пять пополудни в вестибюле университетской обсерватории. Там мы сможем поговорить без помехи. Таня».Странно было теперь получать письма… Просто люди забыли писать письма, словно их было некому читать. Второй год шла гражданская война, и почтальоны понадобились для другого. И вот письмо! Её письмо!Кольцов понимал, какая бездна лежит между ним и этой девушкой. Он не имеет права перед самим собой, перед своим делом на особые отношения с девушкой из другого мира. Вот почему, когда Щукин запретил ему видеться с дочерью, Павел вдруг почувствовал облегчение: узел отношений, на которые он не имел права, разрубался помимо его воли.Но Таня не хотела смириться с этим решением отца, она звала Павла, наверное стыдясь этого, иначе зачем письмо? Сейчас и ему захотелось увидеть Таню, хотя бы для того, чтобы убедиться в том, что он сможет превозмочь своё страстное искушение кого-то любить, кому-то верить…До пяти оставалось совсем немного времени, и, предупредив Микки, что он уходит, Павел Андреевич отправился на встречу с Таней.Массивное здание университетской обсерватории безжизненно глядело бесчисленными окнами и казалось совсем безлюдным, но, когда Кольцов толкнул тяжёлую дверь, она неожиданно легко подалась и в лицо ему резко пахнуло холодной сыростью.В огромном, погруженном в полумрак вестибюле было необычайно пусто. За маленьким столиком, где обычно сидел служитель, — никого. Казалось, только шаги Кольцова, только тонкое позвякивание его шпор жили сейчас в этом здании.Но вот где-то в глубине этой пустоты скрипнула дверь, послышались лёгкие, стремительные шаги, и возле широкой мраморной лестницы, поблекшей от времени и людского нерадения, показалась Таня. Она протянула к Павлу руки, и у него горестно сжалось сердце, когда он увидел осунувшееся Танино лицо.— Я благодарю вас, Павел Андреевич, что вы отозвались на мою просьбу,— тихо сказала она.— Таня, — одним дыханием позвал Кольцов и повторил громче: — Таня!И тотчас эхо подхватило это имя и понесло вверх, туда, откуда из зеленоватого полумрака спускалась лестница и смутно виднелось что-то похожее на антресоли. Там, вверху, длинно Проскрипела дверь, послышались чьи-то торопливые шаги.Таня слабо ахнула и потянула Кольцова за руку к двери возле лестницы, и они очутились в комнате, заставленной стеллажами и застеклёнными витринами, в которых тускло мерцали старинные монеты и медали.Павел хотел что-то сказать Тане, но она приложила палец к губам, призывая к молчанию. Потом громко позвала кого-то совсем по-свойски:— Владимир Евграфович! Профессор, где же вы?— Иду, Татьянка, иду, — отозвался старческий голос, и тут же Владимир Евграфович вышел из-за перегородки. У профессора были длинные седые волосы, бессильно опущенные плечи и добрые, расплывчатые глаза.— Я рад познакомиться с вами, — едва слышно, каким-то музейным шепотком вымолвил он, — очень рад, господин… — профессор с бесцеремонной естественностью привстал на цыпочки, заглянул Кольцову на погон, — господин капитан, если я правильно разбираюсь в армейских чинах.— Совершенно верно. Капитан Кольцов к вашим услугам.— Очень рад! — Павел осторожно принял сухонькую руку, словно ветхий свиток пергамента, с любопытством вглядываясь в источенное морщинами лицо профессора.В это время ветер шевельнул штору — и беглый солнечный луч тонко прорезался сквозь просвет и высветил одну из витрин, где переливно заблестела какая-то довольно крупная монета.— Да это тетрадрахма! — воскликнул Кольцов, которому надо было хотя бы о чем-нибудь заговорить с хозяином музея.— Что? — Седые брови профессора удивлённо взлетели вверх, и он подался всем телом вперёд, словно собирался кого-то догонять. — Откуда вы знаете? Гм… Впервые встречаю человека вашего звания, благорасположенного к сей отрасли человеческой любознательности.Профессор говорил несколько выспренно, но он не был виноват — просто предмет их разговора требовал особого стиля.— Да, это действительно тетрадрахма. Третий век до рождества Христова. Херсонес. Изображение — богиня Дева. — Профессор явно сел на своего конька и, все больше воспламеняясь, продолжал: — А вот рядом, прошу взглянуть, ещё одна редкость. Конечно, вы знаете о восстании рабов в древнем Боспоре, нынешней Керчи?Кольцов весело скосил глаза в сторону Тани — мол, вот и застрял! — и неопределённо качнул головой.Таня невольно улыбнулась, и Кольцов тоже понял, что профессор, увлёкшись, может не ко времени разговориться.Вдруг профессор, посмотрев на Кольцова и Таню, заторопился.— Совсем, совсем забыл, мне же надо… — И, не договорив, неловко засеменил к двери…Чем-то домашним, уютным, располагающим к себе веяло теперь от комнаты, где остались Таня и Павел. И Кольцов понял, что это особое душевное расположение ко всему исходило от профессора, и был ему благодарен за его умение так естественно и просто создавать атмосферу дружелюбия и приятства.— Павел, — сказала Таня, как только за профессором закрылась дверь, — я хотела видеть вас… Я знаю о вашем разговоре с отцом. Знаю, что он запретил вам встречаться со мной, равно как и мне с вами. Папа принял решение отправить меня в Париж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63