Говорит: – Что теперь делать? Или дома оставаться, или какую домовницу позвать?
А Игнат так это шуткой и сказал:
– Да ведь вот оставляем домовницу – Аннушку. Приберет в избе. А до коров ты и сама воротишься – тут близко.
Марье охота на ярмарке побывать, и она на все рукой махнула:
– Ладно, – говорит, – с ярмарки воротимся, хоть ночью, а уберусь как-нибудь.
Заперли они избу на замок и пошли. Вскоре и Кондрата с возом догнали, он не далёко уехал, ведь горшки-то не рысью возят, а шажком, да и то лошадь придерживают.
Долго ли, скоро ли ехали, а к началу торга явились в это большое село. Товар с воза сняли, расставили в горшечном ряду свои обливные чашки-плошки, расписные кувшины. А детскую забаву, разные игрушки Кондрат отдельно выставил.
Народу на ярмарку собралось многое множество – люди пришли-приехали кто с куплей, кто с продажей, кто на людей поглядеть, кто себя показать. Тут и споры, и разговоры, и катанье на карусели, и всякое веселье. Одно слово – ярмарка.
На всякий товар спрос был хороший, а Кондратовы горшки все до единого разошлись. И глиняные игрушки хорошо разобрали. Да и как было не брать – и так хороши, а лучше того Кондрат прихваливал:
– Эх, ребятенки, веселые глазенки! Купите петушка, поет по-соловьиному. А вот конек, рыжий, как огонек, не бежит, а скачет. Цена пятак, отдал бы так, да больно деньги нужны. А вот куколка хороша – не барыня, а душа. Обливная, глазуреная, как жар горит, только не говорит. Кому уточку с утятами? Кому соловья? Не гляди, что глина, а было бы мило. Давайте подходите, товар глядите, за погляд денег не берем.
Один бедный старик все на игрушки завидовал, хотелось ему конька купить – внуку в гостинец. Две копейки давал:
– А больше, – говорит, – у меня, хоть вытряси, нет.
Не уступил Кондрат. А уж под конец ярмарки, когда у него только один конек от всего товару остался, он его старику и отдал:
– На, – говорит, – пользуйся так, коли не осилил за пятак. Тебе – внука повеселить, а нам чтобы с полной распродажей порожнем домой прикатать.
Кончилась ярмарка. Пока того-другого покупали, пока собирались, невидаючи и вечер наступил. Домой приехали ночью.
Марья как порог переступила, так за веник ухватилась, а огонь засветила, глядит – что такое? – пол подметёный, посуда перемытая, на лавке ведра с водой – до краев полнехоньки.
– Ой, батюшки, да и корова-то подоена и молоко процежено. Кто же у нас убирался?
Утром Марья одну соседку спрашивала, та говорит: «Нет, не заходила», другую спросила, и эта ничего не знает. Так и осталось – что тут было, что не было, никому не ведомо.
И вот с того дня так и повелось: все у Марьи ладится, будто дела сами делаются – все шито, все мыто, в избе чистёхонько, на дворе прибрано, у двора подметено. А Марья то за ворота выйдет с соседками посидеть, то днем отдохнуть приляжет. Стали бабы спрашивать:
– Как это ты, Марьюшка, все дела переделать успеваешь?
А Марья шутница была, засмеется, да и скажет:
– Или не видали, у меня помощница-то какая? Уж вдвоем-то с Аннушкой мы все дела управим.
В шутку сказано, в шутку и принято. Все же про домовницу Аннушку многим стало известно.
Раз как-то случилось Кондрату по каким-то делам пойти в дальний конец села за речку. Воротился он оттуда и говорит:
– Ну, брат Игнат, видал я твою Аннушку. У Игната даже и уши покраснели:
– Какую такую Аннушку? Моя Аннушка вон на полочке как стояла, так и стоит. Чего же ее не увидать?
Кондрат ему пальцем погрозил:
– Ты, – говорит, – мне зубы не заговаривай, они у меня не болят. Эту Аннушку я ежедень вижу, а вот сегодня и ту повидал, с которой ты эту вылепливал. Ну хороша девушка! Нечего сказать, хороша! Люди сказывают – очень работящая, заботливая. На все мастерица – что прясть, что ткать, что полоть, что жать. Ну чего же? Сватать, что ли, будем?
Игнат, конечно, этому делу обрадовался. А вот Марье такие слова поперек души пришли. Как начала она приговаривать:
– Да неужто парня с этой поры женить? И ему не вышли года, и невеста молода. Да или я у вас плохая хозяйка? Или у меня какие дела не деланы? Или вы у меня не обшиты, Не обмыты, не накормлены?
Взялась баба говорить – ее не переговоришь. Кондрат сначала только помалкивал, а потом примолвил:
– Пожалуй, верно, что рановато. Ну что же, годка два погодим… Не опоздано…
Так через Марью это дело и расстроилось.
Загоревал Игнат. Хоть и обещалась Аннушка два года ждать, а кто знает, как дело повернется? Родители могут приневолить – за другого отдадут. Всякое бывает… Досада берет Игната. И вот он думает: «Ну погоди, сделаю я этой Марье такое, что сорок раз спокается». И сделал – потайком взял эту домовницу Аннушку, отнес ее в тот конец, за речку, да и подарил той Аннушке, которую Кондрат только однажды видал. С той поры Марьину скорость и спорость как ветром сдуло – опять она ни в чем успевать не стала. Пока печку топила, теленок отвязался, на чужой огород забежал. Пока за теленком гонялась, в печке щи укипели. Хватилась щи долить, а в ведре ни капли…
Шумит Марья:
– Тьфу ты, пропасть! Хоть разорвись, а везде не поспеешь…
Доглядела Марья, что Аннушки-домовницы на полочке нет, спрашивает Игната:
– Куда это наша Аннушка подевалась? Игнат, будто спроста, говорит:
– А я почем знаю? Может, прогуляться пошла или куда в гости.
У Марьи дела пошли все хуже да хуже. Не стало в доме никакого порядка – не может Марья со всеми делами управиться.
Кое-как зиму прозимовали, лето пролетовали, а осенью Марья сама заговорила:
– Ведь я вовсе из сил выбилась. Трудно мне одной. Давайте-ка Игната женить.
Ну женить так женить. Посоветовались и пошли сватать. Усватали. Хоть и не с охотой, а все-таки отдал отец свою Аннушку за безземельного горшечника Игната. Как водится, наварили пива и брага. И сыграли свадьбу.
Пир был, конечно, не на весь мир и даже не на все село, ну а на всю женихову и невестину родню, можно сказать, был пир. Как говорится – и я там была, но мед-пиво не пила, – некогда было пить-кушать, впору было на веселье глядеть да песни слушать.
На этом сказка кончается.
Сказка кончается, а быль начинается. Сказка была про старинные года, а быль будет про не очень давние.
С той поры, как горшечник Игнат на зареченской Аннушке женился, прошло времени примерно с полвека, другими словами – лет пятьдесят. Молодые за это время состарились, а малые повыросли. Многое в жизни переменилось, а самое главное – сама-то жизнь совсем иной стала.
Было это в одном большом городе. А в каком городе – в Казани или в Рязани, в Саратове или в Ардатове, – уточнять не будем, потому что в наше время такое во всяком городе бывает.
И так в одном городе открыли выставку народного творчества. Для того эту выставку устроили, чтобы показать, какие в нашем народе искусники есть и чего они могут достигнуть даже без обучения, а только своей практикой – как говорится, самоучкой.
Ну и было же что посмотреть на выставке. Тут тебе и всякое рукоделье – и тканое, и браное, и плетеное, и вязаное, и вышивки всевозможные – и тамбуром, и крестиком, и гладью белой и разноцветной. Тут и картины очень живописные, масляными красками писанные, глядишь на картину – и будто перед тобой настоящий лес, и вода, и поля широкие. Тут и портреты, а на них люди как живые, ну вот-вот заговорят. Тут тебе и различные фигуры, из дерева вырезанные. Ну чего-чего на этой выставке не было! А под каждым изделием аккуратная такая бумажка приклеена, и на ней на машинке отпечатано – кто эту вещь делал, в каком селе, в каком колхозе.
А в одном месте, на виду, стол стоял, накрытый столешником, – красный, узорами бранный столешник, старинного тканья. Кисти у столешника тоже красные, чуть не до полу спускаются. На этом столе расставлены в ряд четыре глиняных изделия. Первое – горшок, ну обыкновенный печной горшок, в каком кашу варят. Рядом с этим горшком обливной кувшин, украшенный разными узорами. С кувшином рядом – кукла глиняная, тоже обливная. Интересная кукла! Изображает девушку – крестьяночку, на ней сарафан с фартучком, платочком повязана. Лапоточки из-под сарафана виднеются. Одним словом – вся прежняя деревенская обряда показана. А рядом с этой куклой – тоже глиняное изделие и тоже изображает русскую крестьянку, только не старинных годов, а наших дней, – молодая колхозница. Взгляд озабоченный и такой решительный. Волосы из-под платка немного выбились, и одна прядь почти до брови спустилась. В руках она держит уздечку. А на груди у нее медаль, какую многие колхозницы получили за свой доблестный труд на полях, это когда в Отечественную войну всеми силами фронту помогали. Вот такая колхозница.
На бумажках под горшком и кувшином отпечатано: «Работа мастера-гончара Игнатия Ивановича Горшенина», и адрес указан – село такое-то. Под обливной куклой так написано: «Аннушка-домовница», глиняная кукла работы мастера-гончара Игнатия Ивановича Горшенина». А под изображением колхозницы надпись такого содержания: «Молодая колхозница», работа скульптора-самоучки Ивана Игнатьевича Горшенина, медфельдшера колхоза «Новый мир», село такое-то», то есть, то же самое село, что и у отца, А на столешнике тоже обозначено, чья работа: «Анны Никаноровны Горшениной, матери молодого скульптора». Видали? Целое семейство искусников – отец, мать и сын.
На выставке, конечно, побывало много посетителей – и городские люди, и приезжие из сел. И кто бы ни зашел, все особенно интересовались этой «Молодой колхозницей», – до того хорошо она сделана. Ну как живая!
Вот однажды собралось около нее человек двенадцать – пятнадцать и с ними, как это в музеях и на выставках полагается, экскурсовод, который все объясняет и может ответить на вопросы. Этот экскурсовод начал рассказывать про старинного мастера-гончара Игнатия Горшенина.
– Он, – говорит, – был не просто горшечник-ремесленник, а человек одаренный, талантливый. Он, – говорит, – стремился такие красивые кувшины и игрушки выделывать, чтобы сердце радовалось. Вот, – говорит, – создавая эту куклу, он вложил в нее свою мечту о красоте и чистоте, о любви к труду и к жизни. И не случайно, – говорит, – в семье Горшейиных назвали эту куклу Аннушкой-домовницей, она стояла в доме на почетном месте, и семейные считали, что при ней и в избе светлее и на сердце веселее, а все дела будто сами делаются…
А потом пошла речь про Игнатьева сына Ивана.
Экскурсовод рассказывал, как парень с малых лет отцу помогал горшки-кувшины и детские игрушки делать. И ведь до чего дотошный был – не только по отцовским образчикам лепил, а и по своей выдумке. Когда в семилетке стал учиться, а потом в фельдшерский техникум перешел, все равно не бросил это глиняное дело – помогал отцу и сам приучался. Как экскурсовод объяснял, он от отца-искусника и от матери-рукодельницы такую способность по наследству принял, что мог красоту понимать и чувствовать. Работая с отцом, он приобрел навык в обращении с глиной, покорилась она его рукам – что задумает, то и вылепит. Достиг парень мастерства!
– Вот, – экскурсовод говорит, – перед вами «Молодая колхозница» – скульптура, прекрасно выполненная Иваном Игнатьевичем Горшениным. Эта работа говорит о его большом таланте.
Потом он стал объяснять, что в старое время в деревне талантливому человеку невозможно было развивать свои способности в полную силу. И ведь действительно, живя в деревне, какую культуру мог тогда видеть крестьянин? Научился грамоте – и то хорошо. А в наше время совсем по-другому люди живут, хотя бы и в деревне: газеты и книги читают, радио слушают, кино смотрят. А случится человеку из сельской местности в город приехать, так он может и в театрах, и в музеях, и на выставках побывать, посмотреть, чего другие достигают. Пожалуйста! Это теперь всем доступно. Экскурсовод это так высказал:
– Знакомясь с образцами творчества, наши талантливые самоучки в своих работах могут приближаться к профессиональному искусству. Тут один из посетителей спрашивает: – Значит, Иван Игнатьевич Горшенин специального образования по скульптурному делу не получил?
Экскурсовод отвечает:
– Нет. Не получил. В этом деле он самоучка, любитель, занимается этим в свободное от работы время.
И, конечно, все еще пристальнее стали рассматривать эту скульптуру. Один так отошел немножко, пригляделся издали и говорит:
– Как хорошо выражение лица передано! А другой говорит:
– Обратите внимание на руки – какая сила и красота.
А тот, любопытный, опять спрашивает: – Интересно, – говорит, – узнать: почему он ее изобразил с уздечкой, а не с серпом или еще с чем, более близким женской работе и женской силе? А другой, тоже из посетителей, ему так ответил:
– Это, – говорит, – совершенно ясно, почему. Он показывает колхозницу военного времени, когда наши женщины во всех работах мужчин заменяли – и пахали, и сеяли, и косили, и возили. Как это у поэта Исаковского сказано…
Кто-то примолвил:
– «Какая безмерная тяжесть на женские плечи легла…»
– Вот именно – «какая безмерная тяжесть»! И как женщина все это переносила. Так вот это самое в лице выражено. А уздечка тут ни при чем, это дело второстепенное.
А любопытный опять с вопросом:
– Скажите, пожалуйста, чем объяснить сходство в чертах лица Аннушки-домовницы и этой молодой колхозницы?
Интересно – что бы на это экскурсовод отвечать стал? Но тут подошел молодой человек… ну, как молодой, – лет тридцать или чуть побольше… очень скромный, одетый чистенько. До этого он в отдалении стоял и все прислушивался. Подошел он и говорит:
– Извините, что я вмешиваюсь в ваш разговор. Я – Иван Горшенин. Это моя работа, и мне хочется объяснить, почему получилось такое сходство. Мой отец, когда лепил куклу, держал в памяти образ любимой девушки Аннушки. Потом он женился на ней – это моя мать. А я лепил «Молодую колхозницу» со своей сестры, а она на мать очень похожа. Вот отчего получилось сходство.
А тут находился очень пожилой человек, совсем седой и в очках. Наверно, пенсионер какой-нибудь. Он сейчас же эти слова по-своему повернул:
– Так, так, – говорит, – значит, сия Аннушка – домовница доводится как бы мамашей «Молодой колхознице»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16