Томас приветственно помахал ему, но Краб его даже не заметил. Он рявкнул на телохранителя, не слишком проворно открывшего ему дверь "мерседеса", и укатил.
Вот так-то, Краб. Кто теперь ты, а кто я? Я - свободный художник и болт на все забил. А ты? Загнанный в угол хорек. Краб - ты и есть Краб. И всегда останешься Крабом. Господин Анвельт, блин.
Но все же злорадство - нет, не любит его Господь. И карает безжалостно. Покарал он и Томаса, подверг душу его испытанию искушением. И Томас этого испытания не выдержал.
Однажды утром, в середине января, месяцев через пять после черного для России 17 августа 1998 года, в студии Томаса раздался телефонный звонок. Секретарша Краба на своем изысканном эстонском сообщила господину Ребане, что его срочно хочет видеть господин Анвельт. Краб принял Томаса в своем солидном кабинете, в котором все было изощренно-изысканно, кроме самого хозяина. Он рыхлой квашней лежал в черном офисном кресле, утопив плоскую голову в квадратные плечи, посверкивал маленькими злыми глазками, как из норки. Красное крабье лицо его выражало раздражение человека, который вынужден отвлекаться от серьезной работы на сущую ерунду. При этом он словно бы удивлялся себе - тому, что все-таки отвлекается.
На этот раз не было ни дружеских объятий, ни "Джонни Уокера". Краб сразу перешел к делу:
- Бабки есть?
- Какие у меня бабки! - уклончиво ответил Томас. - Это у тебя бабки, а у меня - так, семечки.
- Сколько?
- Ну, штук несколько, может, и наскребу.
- Сколько? - повторил Краб.
- Ну, около десяти.
В заначке у Томаса было почти одиннадцать тысяч долларов, но он решил, что негоже кичиться своим богатством, скромней нужно быть, скромней.
- Мало, - заключил Краб. - Нужно сорок. Можешь достать?
Томас только руками развел:
- Где?! Да и зачем?
Краб объяснил:
- Предлагают партию компьютеров. Сто штук. "Пентиумы". Потроха японские, сборка минская. Отдают по четыреста баксов за штуку. Я у тебя заберу по шестьсот. Вник? Твой навар - двадцатник чистыми.
- А твой? - спросил Томас. Он не разбирался в компью-терах, но знал, что "пентиумы" - это какие-то новые процессоры и в магазинах они уходят не меньше чем по тысяче долларов.
- Мои дела, - отрезал Краб. - Только лететь в Минск нужно сегодня же. Дело горящее. Самолет через два часа. Белорусская таможня и транспорт - за их счет, фуру дадут. На нашей таможне тебя встретит мой начальник охраны. У него там все схвачено. Получишь, все проверишь, привезешь, сдашь мне. Расчет налом. Ты платишь им, я тебе.
- Почему бы тебе самому не взять процессоры и не получить весь навар? поинтересовался Томас.
Краб отмахнулся:
- Только и дел у меня, что этой мелочевкой заниматься.
- Однако же занимаешься.
- Недоделанный ты, Фитиль. Полжизни прожил, а самого главного так и не понял. От бабок нельзя отказываться. Ни от каких. Один раз откажешься, а потом они от тебя откажутся. Шанс я тебе даю. Не хочешь - найду кому предложить.
При этом он продолжал смотреть на Томаса выжидающе и словно бы с каким-то любопытством, как смотрят на хорошо знакомого человека, в котором вдруг выявилось что-то новое, ранее неизвестное, странное.
Томас не обратил внимания на его взгляд. Он обдумывал замечание Краба о том, что от бабок нельзя отказываться. Вообще-то он и сам никогда от них не отказывался, но мысль показалась ему глубокой и не лишенной философского содержания.
- Думай быстрей, время! - напомнил Краб.
- Но... Нет у меня тридцати штук. И взять негде. Десять найду. Все.
- Черт с тобой, - решился Краб. - Так и быть, дам тебе тридцатник. Под твою хату. На три дня. Под десять процентов. За три дня управишься.
- Залог оформлять - дело небыстрое, - заметил Томас.
- Напишешь расписку. Нет времени. Рожай, рожай! - раздраженно поторопил Краб.
Томасу бы внимательно посмотреть на Краба, попытаться понять, отчего это он так раздражается и даже злобится на старого приятеля, которому делает доброе дело. Но в голове у Томаса плясали цифры.
Навар - двадцать штук. Минус десять процентов от тридцати штук - три. Чистых - семнадцать тысяч баксов. На них машину можно сменить, прибарахлиться, обновить мебель в студии. Можно даже купить небольшой каютный катерок и катать на нем по живописному Финскому заливу дам. Западных - для дела, своих - для удовольствия. На семнадцать тысяч можно много чего сделать. А можно и ничего не делать, просто два-три года безбедно жить.
И Томас решился:
- Согласен.
Он очень опасался везти при себе сорок тысяч долларов наличными, но все обошлось. До аэропорта его проводил охранник Краба, в Минске встретили и сразу повезли на завод. Но Томас попросил тормознуть у попавшего ему на глаза компьютерного салона, нанял за двести баксов инженера и тот протестировал все сто процессоров. И только когда он сказал, что все в порядке и машины классные, Томас расплатился и лично проследил за погрузкой коробок в фуру. Он сам помогал укладывать процессоры так, чтобы их не растрясло, и от усердия даже порвал хороший финский плащ о здоровенный крюк, для какой-то надобности вбитый внутри кузова фуры.
На белорусской таможне все прошло гладко и быстро, а на эстонской, в Валге, произошла задержка. Пока с начальником охраны Краба Лембитом Сымером, невысоким крепким эстонцем с холодными рыбьими глазами, бывшим офицером полиции, ждали нужного человека, Томас то и дело выскакивал на лестницу покурить, а на самом деле смотрел, на месте ли фура. Фура стояла на месте, а водитель, здоровенный неразговорчивый белорус, лениво прохаживался вокруг нее, пинал скаты - не для проверки, а от нечего делать. Когда нужный человек наконец появился, еще часа полтора бегали по кабинетам. Закончив, Томас первым делом открыл замки и за-глянул в фуру. Все коробки были на месте. Томас успокоился.
Сымер вернулся в Таллин на своем "опеле", а Томас продолжил путь в просторной кабине "КамАЗа". Дорога очень располагала к тому, чтобы засадить граммов двести и заполировать пивом "Хайнекен". Или "Баварией". Или крепким "Магнумом". Или тоже крепким "Белым медведем". "Туборгом" тоже можно. Или темной "Балтикой" номер шесть. А еще можно "Хольстеном", "Факси" и пильзенским. В конце концов, можно даже местным "Тоомпеа", почему нет? Это было бы даже патриотично.
Но Томас сдержался. И в конце пути, уже в виду Таллина с его шпилями, куполами, ажурными арками мостов и иглой телецентра над милым каждому эстонцу ломаным контуром красных крыш даже почувствовал гордость от того, что все же не выпил, что вел себя как серьезный бизнесмен, который никогда не путает дело с удовольствием.
Фуру загнали задом в просторный ангар, где фирма Краба хранила деликатесные продукты. Водила отцепил тягач и уехал на нем заправиться и пообедать, предупредив, что заберет фуру часа через два. Пока грузчики переносили коробки с процессорами в лабораторию, приехал Краб с молодым компьютерщиком, приказал ему: "Проверяй". И закурил "гавану".
Компьютерщик подключил свою аппаратуру и принялся за работу. С первым процессором все было в порядке, а вот второй почему-то никак не хотел включаться. Несколько раз проверив все порты, компьютерщик вскрыл кожух и надолго задумался. Потом сказал:
- Я бы очень удивился, если бы он заработал. Очень. Так. Я решил бы, что произошло чудо. И это действительно было бы чудо.
Он показал Томасу и Крабу содержимое "Пентиума". Томас обмер. Начинка процессора была, возможно, японской. И даже скорее всего японской, потому что такую тонкую и красивую металлическую стружку вряд ли умеют делать на белорусских заводах. Но это была металлическая стружка. И только. Начинка всех остальных "Пентиумов" была точно такая же.
Краб приказал грузчикам, кивнув на распотрошенные "Пентиумы":
- На свалку! - Потом сказал Томасу: - Мудак! - Затем швырнул на пол "гавану", растер ее каблуком и вынес окончательный приговор: - Бабки - завтра на стол. Все тридцать штук плюс процент. Нет - включаю счетчик. Десять процентов в день.
Он крепко выматерился и уехал. А Томас остался в пустом гулком ангаре. В голове у него тоже было пусто и гулко от пустоты. Он зачем-то залез в фуру и осмотрел пустой кузов, словно это могло объяснить ему, что же произошло. Почему-то стало особенно обидно за порванный при погрузке плащ. Он хотел пнуть в сердцах этот проклятый крюк. Но крюка не было. Томас даже ощупал кузов. Не было крюка. И дырки от него не было.
И тут до него дошло. Это была другая фура. Такого же цвета, такой же марки, с теми же белорусскими номерами. Но - другая. И подменить ее могли только на таможне в Валге.
Только теперь Томас понял, почему так злобился на него Краб. Мошенник может снисходительно относиться к обутому им лоху, но бандит всегда ненавидит того, кого грабит. Убийца всегда люто ненавидит жертву. Потому и исходил волнами злобы Краб. Потому что он кинул Томаса. И с самого начала знал, что кинет. И за так получит его квартиру.
Томас взъярился. Он не стал дожидаться водилу. Что он мог сделать этому белорусскому бугаю? Томас кинулся домой, похватал шмотки, выгреб из загашника оставшиеся бабки и запер студию на все замки. Предупредив соседей, что уезжает по делам на неопределенное время, вскочил в свои "Жигули" и рванул из города.
Он поклялся себе: не видать Крабу его студии. Расписка на тридцать штук? Но в ней ничего не было про квартиру. Внаглую не вломишься - соседи тут же позвонят в полицию, а таллинская полиция в последнее время взялась за дело очень серьезно. Подашь в суд? Да судись, судись!
Но Томас знал, что Краб судиться не будет. Он сделает по-другому. Его люди отловят Томаса и заставят подписать документы на передачу квартиры. Для этого есть много способов, и все способы они знают. Но ты сначала меня отлови!
Это было неразумно. Правильней было пойти к Крабу и попытаться выторговать у него хоть малость, хоть комнату в коммуналке. Но Томас понял, что не может так поступить. Иначе он будет презирать себя до конца жизни. И в душе его теплилась надежда, что Всевышний, покарав его так жестоко, все же явит к нему милость от безграничных своих щедрот. А вдруг Краба взорвут в его "мерседесе", как время от времени взрывали бизнесменов и покрупней его? А вдруг сам сдохнет от жадности и злобы? Или произойдет еще что-нибудь. У Бога всего много. Главное же сейчас - скрыться.
Для Томаса наступили тяжелые времена. Сначала он жил у приятельницы на зимней даче на побережье Пирите. Потом перебрался к другой, в Вяйке-Ыйсмяэ таллинские "Черемушки". Чтобы подольше растянуть оставшиеся бабки, "бомбил" на своей "двушке": возил "челноков" с их бесчисленными баулами, крестьян на рынок. Иногда удавалось прихватить пассажира на вокзале или в аэропорту. Тут приходилось быть очень осторожным. Этот бизнес давно уже был схвачен и поделен на сферы влияния, а прописываться Томас не хотел - могло дойти до людей Краба.
Но извоз вскоре пришлось прекратить. Томаса несколько раз останавливали для проверки на дорожных постах. И хотя отпускали, очень ему не понравилось, что менты перед этим куда-то звонили. Кому они звонили? Зачем? И главное отпускали без штрафа, хотя для любого дорожного полицейского не снять с явного "бомбилы" хотя бы сотню крон - это все равно что опозорить честь мундира.
Однажды он рискнул и поздно вечером, дворами, подобрался к своему дому. И обнаружил под окнами студии красную "Ниву" с некрашеным черным капотом, а в ней - нещадно зевающего мордоворота. Это был охранник Краба. Его квартиру пасли.
Томас уехал из Таллина. По газетному объявлению нанялся сторожем садово-огороднического кооператива под Маарду, поселился в зимней избе-сторожке и безвылазно сидел там, выбираясь не чаще раза в неделю в поселок, чтобы затариться едой и паленым "сучком". Ничего лучше он позволить себе не мог. В сторожке был старый черно-белый телевизор "Юность", и Томас регулярно и очень внимательно смотрел хронику происшествий в надежде увидеть изуродованный взрывом "мерседес" Краба. Но его не взрывали. Других взрывали, расстреливали из автоматов и снайперских винтовок. Но Краб был как заговоренный.
Томас стал осторожным, как зверь. Как степная лисица, давшая фамилию его роду. Но все же ошибся: позвонил с поселковой почты к себе в студию. Телефон не отвечал. Томас с радостью заключил, что в квартиру никто не вломился. То, что звонок был ошибкой, он понял на следующий вечер. Выскочив налегке в сортир, он уже на крыльце получил чем-то по черепу, ненадолго отключился, а когда пришел в сознание, обнаружил себя в какой-то машине - с завязанными глазами, с руками в наручниках, зажатым между двумя мужиками с гранитными, судя по ощущению, плечами.
Но он не смирился. Он даже сейчас не смирился. Ненависть придала ему решимости. Пусть бьют, подвешивают за ноги, заставляют копать себе могилу. Все равно он ничего не подпишет. Из принципа. Пусть жгут его утюгом, пусть суют в жопу раскаленный кипятильник.
Впрочем, если дойдет до кипятильника, самокритично поправился Томас, то, пожалуй, подпишет. Против кипятильника бессильны любые принципы.
Томас прислушался. Машина шла ровно, мощно. Это была явно не "Нива", а какой-то джип. Водитель и каменные мужики по бокам Томаса не обменялись ни словом, даже ни разу не выматерились. От них пахло табаком и крепким одеколоном. А вот перегаром не пахло. Это было странно. Начальник охраны Краба Лембит Сымер держал, конечно, свою команду в руках, но бандюги - они и есть бандюги. Ехать на дело и не вмазать?
По шуму, проникавшему в салон, Томас понял, что машина въехала в город. Джип остановился. Томаса провели в какой-то дом, крепко придерживая с боков, но без пинков и тычков. И это тоже было довольно странно.
После лифта и хлопанья дверей с него сняли наручники и развязали глаза.
И он увидел перед собой...
Господи всемогущий! Тяжела карающая десница Твоя! Ох, тяжела! Но и милость твоя воистину безгранична!
Он увидел перед собой не Краба.
Нет, не Краба!
В обычной, необжитого вида комнате за круглым столом без скатерти сидел невысокий подтянутый человек лет сорока пяти, в темном костюме с аккуратным, без претензий на моду, галстуком, с редкими светлыми волосами, аккуратно причесанными на пробор, с блеклыми голубыми глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48