Я припарковал автомобиль во дворике между двумя крутыми иномарками. Вытащил ключ из замка зажигания, подбросил его в руке, сунул в карман.
Теперь — в подъезд. Сориентироваться в обстановке и найти логово Бульника.
Крепкий американский кодовый замок на подъездной двери, рассчитанный на буйный нрав американских нигеров, был выворочен с исконно русским упорством, которое у нашего человека возникает, когда надо разобраться с государственным имуществом, мешающим врожденному чувству свободы, — например, с кодовыми замками и металлическими дверями в подъездах. Еще так же упорно долбают телефоны-автоматы и автобусные остановки, но тут о причинах надо спрашивать Фрейда.
Я поднялся на пятый этаж и изучил расположение квартир. Больше ничего не нужно. Теперь я знаю, где окна Бульника.
Вернувшись в машину, я извлек из чемоданчика, лежавшего между сиденьями, прибор, сделанный под длинный, замысловатого вида импортный фонарь. Присоединил провод от него к маленькой красной магнитоле «Шарп». Открыл заднее окошко — оно будет мешать, пристроил фонарь на сиденье, подложив под него книгу, На жидкокристаллическом дисплее панели магнитолы возникло бледное изображение, Приспособив получше фонарь и изменяя изображение, я точно прицелился и поймал окно квартиры Бульника. Засунул в ухо наушник. И стал слушать.
Фонарь и магнитола представляли из себя лазерный считыватель. По дрожанию стекла он мог с достаточно приличного расстояния считывать звуки, раздающиеся в помещении, — хоть речь, хоть музыку.
В наушнике была тишина. Я подкрутил на магнитоле веньеры, настроил систему, и появились звуки. Сначала послышался грохот музыки. Потом музыка пропала. И донесся трескучий гнусавый голос:
— Кошка моя, я твой котик.
Это пел сам Бульник. С музыкальным слухом у него были проблемы, наверное, с детства, но хит Федора Укорова он исполнял с чувством.
— Мышка моя, я твой мышонок, — надрывался он, и, кажется, был счастлив.
Через некоторое время я убедился, что в квартире он один. Кто из гостей выдержал бы его вокальные упражнения?
Я спрятал аппарат в чемоданчик.
Нечего думать, мудрить. Надо просто подняться на пятый этаж шестнадцатиэтажной башни, постучать в дверь и произнести волшебное слово. И дверь откроется. Надо знать это волшебное слово. А я его знал.
Так я и сделал.
— Мне десятый, — сказала барышня, с которой я зашел в грузовой лифт.
— Мне ниже, — я нажал на кнопку пятого этажа. Барышня держала за ремешок громадного ротвейлера, поглядывающего на меня, как на ростбиф, и облизывающегося с горестным сознанием, что этот кусок не для него. Барышня меня не боялась. Трудно найти насильника, готового рискнуть отодвинуть в сторону такую псину. Все больше барышень обзаводятся приятелями с жесткой шерстью и огромными клыками. Поголовье ротвейлеров и бультерьеров растет пропорционально росту поголовья маньяков и лифтовых разбойников.
— Хорошая собачка, — улыбнулся я ротвейлеру, услышал в ответ злобное утробное рычание и вышел из лифта.
— Он еще щеночек, — вслед мне сказала барышня. — Маленький.
— Крошка, — кивнул я.
Вот и нужная дверь. Железная. Хорошая. А тот кружочек — объектив видеокамеры. За четыре сотни баксов вам поставят ее где угодно. Видеокамера ловит в объектив всех, кто есть на лестничной площадке.
А мне стесняться нечего. На налетчика я не похож. На киллера — тоже. Ничего с собой у меня нет, где можно спрятать пистолет с глушителем.
— Чаво? — донеслось трескуче из динамика у двери.
— Мне Бульника, — произнес я в динамик,
— Чаво? — голос стал угрожающим.
— Что на пороге держишь? — возмутился я. — Только что от «хозяина». Мало меня волки в тамбурах держали, так еще и свои!
Мне все не открывали.
— Открывай, — крикнул я громко. — Тебе малява от Арзамаса!
Замок щелкнул. Дверь приоткрылась.
— Так бы сразу и сказал, — Бульник отстранился и быстро пропустил меня в прихожую, оглядев предварительно. Боится. Он оглядел лестничную клетку и захлопнул дверь. — Чего орешь на весь подъезд? Соседей распугаешь.
— Не распугаю.
— Чаво за малява? — он стоял в прихожей, которая была ему явно узковата в плечах, и пропускать меня дальше не желал. — Давай.
— Хорошая малява.
Я усмехнулся. Он почувствовал угрозу, но не поверил в нее, У него в голове не укладывалось, что стокилограммовой туше может угрожать какой-то доходяга.
Я его разубедил одним ударом, отправив на несколько минут отдохнуть.
Когда Бульник очнулся, рот его был залеплен пластырем, а сам он подручными средствами — телефонным проводом и бельевой веревкой, на которой только что висели сохнущие галстуки, был привязан к стулу в большой комнате.
Бульник замычал. Я его стукнул слегка, и он зашипел от боли.
— Маляву забыл, — сказал я. — Зато много чего другого помню. Так что разговор у нас будет долгий.
Я взял самодельную финку с наборной рукоятью, которой он резал ветчину, лежавшую на доске рядом с кухонным комбайном «Филлипс». Пощекотал ему шею и пообещал;
— Орать будешь — по рукоятку в шею войдет.
Отодрав с его рта пластырь, первое, что я услышал, было:
— Сука! Режь!
— Ты правда хочешь?
Он сник. По его виду заметно, что ему не особенно хотелось, чтобы его резали. Поэтому орать он не стал, а просто прошипел:
— Волчара.
Злобы в нем было много. И истерики, как у всех уголовников, посвятивших себя этой нелегкой стезе, хватало, Но я здесь не для того, чтобы слушать истерики. Опять заклеил ему рот.
Времени у нас было много. Если Бульник и ждет гостей, им придется заглянуть в другой раз.
Работал я с толком и профессионально, как учили в «Трилистнике». У меня было в кармане два одноразовых шприца. Содержимое одного я наполовину опустошил в его вену. Пока ему хватит. Это психотропное вещество — не убойное, средней силы, но оно позволяет достичь взаимопонимания, ну и в сочетании с другими способами творит чудеса. Немного химии, Немного внушения. Немножко уговоров. Немножко боли. И через полтора часа Бульник был в той самой кондиции, когда считают за счастье выложить все. Притом излагал свои воспоминания он сам, без понуканий, заискивающе, мне даже не надо было и подстегивать его.
— Ну, зелень подстригаю слегка у Алибабы, да, — закивал он. — Банкир не шибко щедрый.
— Постукиваешь, наверное, Алибабе на Банкира? — спрашивал я.
— А как же без этого. Только между нами. Банкир обидится. Мне тогда…
— Да что я совсем без понятия, что ли ? Между нами — как умерло, — заверил я, и Бульник, искренне обрадовавшись, продолжил рассказ.
— Кто Алибабу не знает? Алибаба — это правая рука Паука.
— Паука?
— Ну, этот Олигарх гнутый. Абрам Путанин. Слышал, небось?
— Довелось.
— Под Пауком и бандиты, и чекисты ходят. И Алибаба всеми ими заведует. Какой базар, какой развод, какой разбор — это он утрясает. Он, я тебе скажу, волчара. Один взгляд чего стоит, — Бульник поморщился и всхлипнул. Инъекция делала свое дело. Чувства и слова не особенно держались теперь у него.
— И тебя Алибаба подработать позвал?
— Ну да. Сказали — делать ничего не надо. За рулем посидишь. Им нужны были те, кто мокрухой не брезгует. Кого вид крови в истерику не вводит.
— Ты такой?
— А то. Университеты в пятой колонии в Коми знаешь какие. На лесопилку когда живых людей кидали, и их в фарш перемалывало… И стукачков кумовских на фарш пускали. И на воле… Мне не впервой. Рука не дрогнет, — он сжал кулак, руки его были защелкнуты сзади наручниками, поэтому треснуть по столу он кулаком не мог, а очень хотелось.
— Дальше,
— Волчары со мной были. Из окружения Алибабы. Один из них — в ментовской форме. Он машину этого чудака жезлом тормозит. Мол, сержант Сидоров. Проверка документов. Лох и купился. Вылез, какой-то бумагой, подписанной ментовым начальством, трясет. Мол, его, лоха, машину благодаря этой бумаженции проверять нельзя. А ему — пройдите. В джип усадили…
Бульник замолчал, тупо уставившись перед собой и стену, передернул могучими плечами. Вздохнул.
— Чего замолк?
— Они интеллигенты, — произнес мрачно Бульник. — Укольчик ему в руку. Фраер гнутый пару раз дернулся — и все.
— Кто дернулся?
— Журналист… Сдох, псина телевизионная.
Я сделал вид, что на меня это заявление впечатления не произвело, хотя, понятно, кривил душой. Произвело впечатление. Еще какое впечатление!
— Волчары-то в машину сели во вторую и отчалили вместе с тачкой журналиста. А нам с Лупоглазом сказали от тела избавиться так, чтобы не нашли.
— Лупоглазый?
— Он из свиты Алибабы. Спец от жмуриков избавляться. Трупы в какой-то сильно злой кислоте растворяет… Хи-хи, концы в кислоту. И ни один мент ничего не найдет. Алибаба ему доверяет, — Бульник вдруг хитро хихикнул, — А зря доверяет.
— Почему зря?
— Потому что мы Алибабу кинули.
— Как это вы его кинули?
— Решили, чего материалу-то пропадать? У Лупоглаза связи с мясниками.
— С кем?
— Ну, которые людей на органы продают. А труп — свежачок, Даже еще не отдергался. Мы и двинули к ним.
— К мясникам?
— Ну да. В холодильник… Чего добру пропадать?
— Все в дело должно идти, — подбодрил я Бульника.
— Лупоглаз своего не упустит. И с тех, и с этих поимеет, — Бульник еще раз хихикнул.
— Где холодильник?
— На Северо-Западе. У Смирновских прудов. Не слишком большой холодильник. Там ножки Буша раньше хранили. Только никто не знает, что там еще одно отделение есть. Тайное. Для доке… добо… Как их, тьфу!
— Доноров.
— Ага, Доноров.
— И вы Михаила Зубовина продали на запчасти?
— Может, еще не всего. Там у них все сложно. Это целая наука. Туда с суконным рылом не влезешь. Есть первой очереди органы, которые лежать долго не могут. Есть второй. А есть, которые годами могут храниться. Заморозка там — ого-го. Лупоглаз говорил, они органы азотом морозят, Палец туда засунешь — сразу как льдышка отколется. Гадом буду, так и есть!
— Хорошо, — кивнул я. — Если он в холодильнике, кто ведет ток-шоу «Стриптиз души» ?
— Вот именно. Кто? — кивнул Бульник.
— Так кто?
— Я так думаю, без чертовщины тут не обошлось.
— Какой чертовщины?
— Не знаю. Буду, может быть. Или наше деревенское колдовство. Или еще чего.
— Ты чего плетешь?
— А тогда как же — он в холодильнике, а передача выходит, а?
— Не знаю.
— Вот и я не знаю, — торжествующе заключил Бульник.
Проговорили мы почти всю ночь. Я вкатил ему еще одну инъекцию для поддержания искренности.
А завершил инъекцией «альфа-клаветина». Теперь он не вспомнит, что с ним происходило.
Если учесть, что я его уже угощал несколько дней назад «альфа-клаветином», а сегодня еще прошелся сывороткой правды, головные боли и провалы в памяти ему на полгода обеспечены. Но голова — не самая необходимая часть его организма. Переживет…
Может, ему все привиделось? Вряд ли. Что тут творится? Может, чертовщина на самом деле?
В чертовщину я, в принципе, верю. Но при объяснении явлений, с которыми приходится сталкиваться, потусторонние силы я привлекаю в последнюю очередь. Наверняка все в конечном счете объяснится просто. Чаще всего самая извилистая дорога ведет именно к самым простым объяснениям.
Глава пятнадцатая

Что прикажете делать сыщику, имеющему такой материал? Конечно, проверять его. Как? Ответ очевиден — заглянуть в морозильник и попытаться обнаружить там хоть что-то, оставшееся от Миши Зубовина.
Бизнес на органах в последнее время начал приобретать зловещие масштабы. На благополучном Западе жизнь достигла такого уровня комфорта, что продлить ее хочется как можно дольше. А здоровья часто не хватает, сердечко истрепывается, печень изнашивается. На клоны надежда маленькая — когда их еще начнут выращивать, как бройлерных цыплят, для замены внутренних органов. Где взять новое сердце взамен изношенного? Из чьей-то груди. Тут и возникают проблемы. Внутренних органов катастрофически не хватает на всех. Оказывается, не так много автомобильных катастроф и несчастных случаев, после которых можно воспользоваться чужой почкой и сердцем, Да еще нужного не отыщешь. Вывод? Надо взять, где плохо лежит. А где на нашей планете лежит плохо практически все — объяснять не надо,
Пусть ты живешь в России и прошел с ней нелегкий путь — от либерализации цен, через МММ, через невыплаты зарплаты к дефолту. Пусть у тебя отняли сбережения, выкинули из квартиры и ты бомжуешь, воя зимними вечерами на Луну. Ты думаешь, что тебя обобрали всего и с тебя больше нечего взять, поэтому ты больше не представляешь корыстного интереса ни для кого. Но рано успокаиваешься. На самом деле, гели ты еще не стар и достаточно здоров, то носишь в себе минимум две сотни тысяч баксов. Точнее, на себе. Именно столько стоят внутренние органы, которые можно из тебя извлечь.
Есть спрос — есть предложение. Двести тысяч! Да за меньшую в десять раз сумму многие сбросят нейтронную бомбу на родной город, а не то что украдут несколько человек на запасные части.
Так что таких вот холодильников становится все больше. А живых людей на Руси все меньше — многие из них переселяются именно в эти холодильники.
Тяжко быть на Руси маленьким человеком. Его судьба не интересна никому, кроме почивших в бозе русских классиков. Маленький человек на Руси — беспомощный ребенок, гуляющий по минному полю, потому что больше гулять негде. И защитить его некому. И холодильник — это для него.
Но для людей, типа Михаила Зубовина, холодильник — это нетипично. Для них — пуля киллера, яд в бокале с шампанским, стилет с серебряной ручкой в спину. Так что в холодильник он попал случайно…
Надо ехать, проводить на местности рекогносцировку. Я нашел по компьютеру, где располагается этот холодильник. И принялся за свою внешность.
Опять маскарад. Я приоделся, взял все необходимое, добрался до кольцевой дороги на Северо-Западе, остановил машину в глухом местечке рядом с длинными рядами гаражей. Перед зеркалом заднего вида наспех привел себя в порядок — и из машины вышел бомж Вася.
Я прошел по пустырю, потом обогнул заброшенную стройплощадку. Вон и холодильник. Бетонный забор, ворота открыты, за ними — шлагбаум, около которого сидит на табуретке и курит охранник с помповым ружьем на коленях,
Дела на холодильнике днем шли ни шатко ни валко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35