— Я рад, что пока еще жив.Диас придирчиво осмотрел трюфели, поданные ему стюардом, и велел их унести. Чтобы попробовать настоящие трюфели, можно слетать во Францию. Жизнь слишком коротка, чтобы отказывать себе в маленьких радостях.— Мне показалось, вы не слишком трясетесь за свою жизнь.— К чему трястись за свою жизнь, хоть она каждому дорога? Вот о чем я подумал, Римо: почему бы нам не взяться за настоящих преступников? До сих пор мы занимались банкирами, букмекерами, биржевиками, теперь вот переключились на строителей. Пора прищучить кое-кого покрупнее.— Звучит заманчиво.— Вы когда-нибудь задумывались над тем, сколько денег ежедневно присваивает себе государство? Коммунистические страны наживаются на дешевой рабочей силе. Американское правительство грабит народ с помощью налогов. Торговцы кокаином — всего лишь мелкая рыбешка. Точно так же, как и банкиры. Мы могли бы сделать ставку на куда более крупные фигуры.— Нет, — ответил Римо. — По правде говоря, мне уже пора возвращаться домой. Я и так задержался.— Кажется, вы говорили, что у вас нет дома?— Действительно, нет. Я живу вместе со своим учителем.— Это он обучил вас всем этим приемам?— Да, в известном смысле.Римо нравились белые бархатные сиденья. Интересно, подумал он, каково быть миллионером вроде Диаса, иметь несколько домов? Если бы он стал работать на Диаса, у него тоже все это могло быть.— В каком смысле, Римо?— Я рассказал бы вам, но у меня нет для этого времени.— Как же так? У вас вся жизнь впереди, — сказал Гюнтер Ларгос Диас, сделав широкий жест руками.— Ошибаетесь, — отрезал Римо.Он не стал сбрасывать тело Диаса с самолета: они летели над Америкой, и кто-нибудь внизу мог пострадать. Глава четвертая Василий Рабинович был свободен. Он находился в стране, где мяса хватало на всех. Никто не стоял у него над душой. Никто не говорил ему, как он должен думать. Никто не прививал ему «правильных» взглядов на мир.Таковы были бесспорные плюсы. Однако существовали и минусы. Всем здесь было решительно наплевать на его мысли. Никого не интересовало, есть ли у него крыша над головой, ел ли он что-нибудь или нет. Он оказался в подвешенном состоянии. Жизнь в России напоминала корсет, который человек вынужден носить на душе. Он раздражает, мешает дышать, но стоит его сбросить, и душа остается как бы без опоры.Впервые в жизни двадцативосьмилетнему Василию Рабиновичу было некуда пойти, не с кем поговорить, и это не только не придавало ему бодрости, но по-настоящему ужасало. Он оглядывался по сторонам в тщетной надежде увидеть направляющегося к нему полицейского или чиновника. Наконец, тяжело вздохнув, он напомнил себе, что именно об этом мечтал всю свою жизнь и теперь должен быть доволен.Рабинович смотрел на людей, снующих в сутолоке аэропорта Кеннеди, пока не встретился глазами с одной особой. Она была молода и, наверное, богата, потому что на ней было меховое манто. Рабинович вперился взглядом в ее светло-голубые глаза.Весь фокус заключался в том, чтобы сквозь глаза проникнуть в мозг человека. По сути дела у людей глаза хищников, а не жертв. У антилопы или оленя глаза широко расставлены, чтобы вовремя заметить нападающего хищника. Они, безусловно, относятся к разряду преследуемых. У львов или волков глаза расположены фронтально. Это — типичные преследователи, охотники.Когда человек впервые видит другого человека, то в первую очередь оценивает его физические возможности. На следующем этапе объект оценивается с точки зрения сексуальной. И только потом люди вступают в речевой контакт. Рабинович работал с человеческим сознанием именно на первых двух этапах.Глаза женщины сказали ему, что от нее не исходит никакой опасности и что он нисколько не интересует ее как сексуальный партнер. Но к этому моменту Рабинович уже успел приковать к себе ее взгляд и улыбнуться. Вокруг бурлила толпа, из громкоговорителей доносились оглушающие звуки английской речи, в спертом воздухе чувствовался резкий запах моющих средств, которыми протирали полы, а глаза Рабиновича говорили женщине, что она в полной безопасности. Посылали ей сигнал дружбы. Убеждали, что ей нечего бояться.— Я говорю вам то, что вы и без меня знаете, — сказал Василий, призывая на помощь свой скудный запас английских слов.В его голосе звучала непоколебимая уверенность. Так мог говорить лишь человек, не способный обманывать. Впоследствии пациенты Рабиновича не помнили этой вступительной фразы, равно как и остальных его словесных внушений.Когда-то Рабинович так объяснил этот феномен одному из ученых, приехавших в сибирский городок, чтобы ознакомиться с исследованиями своего коллеги:— Большинство решений принимается человеком на уровне подсознания и носит спонтанный характер. Моя задача — вклиниться в психическую деятельность человека, пока в процесс не включилось сознание.— Но условием всякого гипнотического воздействия является расслабление, — возразил тот.— Человеческий мозг никогда не пребывает в расслабленном состоянии. Вероятно, вы имеете в виду фазу, предшествующую сну, — парировал Рабинович.Ответ Василия произвел впечатление на коллегу, которому понравилось описание разных уровней мозговой деятельности и этапов распознания объекта при зрительном контакте. Он высоко оценил полученные Рабиновичем данные, и Василий, будучи натурой творческой, пошел в своих исследованиях дальше. Разумеется, никому из его коллег-ученых не удавалось воспроизвести то, что делал Василий, ибо он не мог объяснить, как у него это получается и почему то же самое умеет делать каждый из жителей деревни, откуда он родом. Однако перед тем, как отправиться из родной деревни в большой мир, а точнее говоря, в засекреченный сибирский городок, Василий пообещал своим землякам, что никогда и никому о них не расскажет.И вот сейчас, в американском аэропорту, женщина с голубыми глазами бросилась к Рабиновичу с радостным криком:— Дорогой, я не знала, что ты в Нью-Йорке!— Я здесь. Не висни на мне. Я хочу что-нибудь съесть.— О, ты такой заботливый, Хол. Никогда не думаешь о себе. Всегда только обо мне. Ну конечно, мы сейчас где-нибудь перекусим.— Хорошо, — сказал Василий.— Я тоже люблю тебя, дорогой! — воскликнула женщина.Ее звали Лионой. Под воздействием Рабиновича она не верила своим глазам, зато верила в то, во что ей хотелось верить. Судя по всему, Хол, в которого она была влюблена, умел морочить женщинам голову сладкими речами.Василий же никогда не отличался особым красноречием, и уж тем более по-английски. Он говорил ей то, что хотел, она слышала то, что ей хотелось услышать, и они отлично понимали друг друга в этом огромном, сумасшедшем и грязном городе под названием Нью-Йорк. Лиона угостила его обедом, потом привела к себе в квартиру, где они занялись любовью под ее страстные вопли: «Хол! О, Хол!»— Ну, пока, — сказал Василий на прощание.— Ты великолепен, Хол!— Не всегда. Когда меня принимают за Морриса, я совершенно ужасен, — сказал Василий, зная, что она не слышит его.Он трижды выступал в роли Морриса и каждый раз оказывался никудышным любовником. Однажды он был Байроном. Вот кто оказался настоящим молодцом. Ему понравилось быть Байроном.Василий, никогда не служивший в армии и ничего не смысливший в вопросах военной стратегии, не мог представить себе, что когда-либо превратится в угрозу для дела мира. Выходцу из небольшого провинциального городка Дульска, Рабиновичу, наделенному сверхъестественными способностями, не приходилось беспокоиться о какой-либо угрозе извне. Но когда он покинул квартиру любвеобильной Лионы, произошло нечто из ряда вон выходящее, в результате чего подтвердились худшие опасения советских спецслужб, хотя и в несколько ином смысле, чем ожидалось.Дело в том, что в этой прекрасной стране, где витрины ломятся от изобилия товаров, на Василия было совершено нападение.Преступниками оказались трое подростков, принадлежащих к угнетенному черному меньшинству. Василий, чье понимание расовых проблем Америки сводилось к негодованию по поводу исторической несправедливости, выражающейся в постоянном преследовании негритянского народа, сразу же исполнился к ним чувством братской солидарности.В ответ на это благородное чувство он получил несколько ударов в глаз, сотрясение мозга, перелом левого запястья и повреждение почки. Когда он выписывался из больницы, врачи посоветовали ему регулярно сдавать анализ мочи.Такого не могло случиться в Москве. Там какой-нибудь пьянчуга мог слегка съездить тебе по физиономии, но столь вопиющее нападение было совершенно исключено.Выписываясь из больницы, Василий Рабинович понял, что должен сам заботиться о собственной безопасности. Каждая клеточка его избитого существа, каждая ссадина на его теле кричала о том, что он не позволит этому повториться. Он превратится в неприступную крепость. Он никому не доверит заботу о своей персоне. Он все сделает сам. Он сумеет себя защитить, он найдет себе работу, а главное — никогда больше он не поддастся чувству братской любви. Он обзаведется собственной охраной, чтобы не полагаться на людей в синей форме, именующих себя полицейскими, но не сделавших и шага, чтобы спасти его от бандитов. Он обеспечит себе самую надежную защиту, какая только мыслима в этой стране.Рабинович не вполне представлял себе, как это будет выглядеть, зато знал, с чего следует начать. И он приступил к осуществлению своего плана.Василий побеседовал с одним из полицейских. Тот решил, что говорит со своим отцом.— Папа, — сказал полицейский, — самый крутой парень в городе, с которым я не хотел бы остаться один на один, которого я предпочел бы обойти за несколько миль, — это Джонни Бангосса по кличке «Мордоворот».— Значит, от него лучше держаться подальше?— Этот человек с двадцати лет промышляет убийствами. Я слышал, в шестнадцать лет он в одиночку укокошил четверых полицейских. К двадцати он стал профессиональным мокрушником.— Что значит «мокрушник»? — спросил Василий.— Отец, ты проработал в полиции всю жизнь и до сих пор не знаешь, что это такое?— Когда тебя спрашивает папочка, полагается отвечать! — одернул «сына» Василий.Они сидели в закусочной. Некоторые из блюд мало чем отличались от тех, к которым он привык в России. Ему больше нравилось то, чего он прежде не пробовал.Люди как-то странно косились на «отца» с «сыном», но Василий не обращал на них внимания. У его собеседника были рыжие волосы, голубые глаза, он был на полфута выше Василия и на добрых десять лет старше.— Папа, мокрушником называют человека, который совершает убийство, получая за это деньги.— А где живет этот Бангосса?— В Куинсе. Уже месяц он находится под колпаком у полиции и знает об этом. Говорят, он совсем ополоумел, потому что все это время лишен возможности крушить черепа. Так что мы ждем, когда у него наконец сдадут нервы.Василий записал адрес мокрушника, взял с прилавка большую сладкую булочку и, сказав официанту, что за него расплатится сын, направился в Куинс.Когда жена Джонни Бангоссы увидела приближающегося к их кирпичному дому невысокого человека с печальными глазами, первым ее побуждением было немедленно спровадить его. В противном случае Джонни прикончит коротышку, а полиция, которая и так начеку, сцапает его, и Джонни угодит в тюрьму, может быть, на всю жизнь. Она же, Мария Веницио Бангосса, фактически останется вдовой и выйти снова замуж не сможет, потому что по канонам церкви по-прежнему будет считаться замужней женщиной.Мария Бангосса открыла дверь.— Заходите, — сказала она. — Вы к кому? К Джонни?— Совершенно верно, — ответил Василий Рабинович.Дом с толстыми стенами из красного кирпича, плоской крышей и крохотными щелками окон напоминал бункер. Внутри мебель сияла так, как в Америке сияют, пожалуй, только стойки баров.Вдруг Мария Бангосса поняла, что разговаривает со своей матерью.— У него паршивое настроение, мама. Я приношу ему спагетти три раза в день и ставлю под дверью. Я боюсь к нему заходить. Тебе лучше уйти от греха подальше.Мать пожала плечами.— Что ты так волнуешься? Мы с ним немного побеседуем, и все будет в порядке. Ну-ка, проводи меня к этому зверю.— Я совсем не волнуюсь, мама. Джонни у себя в комнате, он еще спит. Он обычно лютует, когда просыпается. Я стараюсь выскользнуть из кровати, пока он еще спит, чтобы не попасть ему под горячую руку.— Не бойся, Мария, с твоей мамой ничего не случится, — заверил ее Василий.Он оглядел гостиную. На полу лежал кошмарный ковер каштанового цвета, напоминающий искусственный мех. На столике красовалась лампа в виде фарфоровой фигурки, держащей фрукты. Перила лестницы были сделаны из хрома. Убранство аэропорта казалось верхом изящества в сравнении с интерьером жилища Джонни Бангоссы.Подойдя к его комнате, Василий постучал в дверь и крикнул:— Эй, Джонни, я хочу с вами поговорить!Джонни Бангосса услышал голос с иностранным акцентом. Он услышал его сквозь сон, а продрав глаза, проворно соскочил с кровати и выбросил вперед кулак, рассчитывая сокрушить незваного гостя. Однако кулак угодил в стену, о которой посыпалась штукатурка.Голос доносился из-за двери. Джонни уперся в края двери и высадил из проема. Перед ним стоял маленький еврей с печальными глазами.Ослепленный гневом, Джонни бросился на визитера.Василий Рабинович увидел занесенную над ним огромную волосатую лапищу. Джонни Бангосса заслонил собой весь дверной проем. На нем была майка, обнажавшая массивные волосатые плечи. Давно небритое лицо заросло густой щетиной. Даже из носа торчали волосы. Казалось, что и зубы, и ногти у него тоже волосатые. Черные маленькие глазки горели, как угольки, а широкая физиономия там, где ее не покрывала щетина, была багровой от злости.Василий почувствовал, что его ждет неминуемая гибель, и все же скрепя сердце посмотрел громиле в глаза.Громила замер на месте и как-то съежился.— Послушай, Карли, не трогай меня! Не надо, Карли, захныкал Джонни Бангосса, прикрывая голову руками и отступая назад.— Я не собираюсь тебя бить. Ты мне нужен, — сказал Василий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33