Какой-то мальчишка, шмыгнув мимо часового, ткнул в Римо палкой. Римо попытался перехватить палку, но мальчишка ловко выдернул ее из его рук. Римо сжал кулак, но былой силы в руке не почувствовал. К нему вернулось сознание, но не сила — даже на уровне мужчины со средним физическим развитием.
Мальчишка начал было опять орудовать палкой, но на этот раз схлопотал от часового оплеуху и, плача, убежал.
Римо посмотрел в другую сторону, нет ли где клетки с Руби. Но других клеток не было.
— А где Руби? — спросил он у Чиуна.
Почти рядом кто-то тихо произнес:
— Руби здесь, придурок.
Римо поднял голову и увидел местную женщину — голова в косичках, на теле — балахон. Только по неповторимой улыбке он догадался, что перед ним Руби Гонзалес.
Римо с интересом оглядел ее одеяние.
— Вот это, я понимаю, класс. Теперь, надеюсь, разговора о моих белых носках не будет.
— Я говорила с вашим шефом, доктором Смитом.
— Говорила? Как ты на него вышла?
— Пусть это тебя не волнует. Он редкостная сволочь.
— Тогда ты точно говорила именно с ним.
— Во всяком случае мне велели сначала раздобыть аппарат. Но я за вами вернусь. Как ты, в порядке?
— Нет сил, — признался Римо. — Вся сила куда-то ушла.
Руби покачала головой.
— Когда я впервые тебя увидела, то сразу поняла: быть беде.
— Послушай, вытащи нас отсюда.
— Сейчас не могу. Слишком много народу. Самый главный тоже был здесь — только что отъехал в лимузине, и аппарат с ним. Нужно не потерять его из виду. Вечером постараюсь освободить вас. А тем временем отдыхайте и набирайтесь сил. И надейтесь на тетю Руби.
— Кстати, если бы не ты, нас бы здесь не было, — сказал Римо.
— Если бы не я, то ты вышел бы в тюремный двор и тут же превратился бы в лужицу. Я вернусь. — Увидев, что часовой смотрит в ее сторону. Руби исказила лицо до неузнаваемости и гневно завопила по-испански: — Янки — грязные собаки! Скоты! Шпионы-убийцы!
— Проваливай, — приказал часовой.
Подмигнув Римо на прощанье, Руби сделала шаг назад и слилась с толпой, которая бесновалась, строя рожи и показывая на них пальцами. Римо раздражали перекошенные от злобы лица, и, желая выбросить их из своего сознания, он закрыл глаза и снова погрузился в сон.
За себя он не боялся, но его мучил стыд, что Чиун, Мастер Синанджу, должен терпеть все эти унижения. Ярость клокотала в нем, но даже она не влила силы в его вялые мускулы.
Ладно, ярость подождет, подумал он. Подождет, пока он не выспится.
Это даже хорошо. Ярость — блюдо, которое лучше есть холодным.
Глава десятая
Руби угнала армейский джип. Стало легче преследовать Корасона.
Она ехала на звук выстрелов. Корасон считал себя великим охотником и потому непрерывно палил из окна лимузина во все, что двигалось. И даже в то, что не двигалось.
Он выпускал пулю за пулей — в оленей, белок, крыс и ящериц, в кошек и собак, а когда никого из них вокруг не было, то целился в деревья и кусты, а на равнине — просто стрелял по траве.
Сидевший рядом с ним майор Эстрада перезаряжал по мере необходимости оружие президента.
— Покончу с этим чертовым стариком, — говорил Корасон, — и буду самым главным. — Ему вдруг почудилось, что пень на обочине подмигнул ему, и он всадил в него целую обойму. — Забуду думать об этих горцах. И святой уже не сможет устроить революцию. Так будут решены все проблемы.
— Звучит обнадеживающе, — сказал Эстрада.
Взяв пистолет у генерала, он вновь перезарядил его, достав патроны из коробки, которую держал тут же, на заднем сиденье.
Небо вдруг потемнело, сверкнула молния — Корасон нажал кнопку, и стекло поднялось. В теплом и влажном климате, где постоянно дули тропические ветры, такое случалось часто. Каждый день приносил с собой не менее дюжины гроз, продолжавшихся не более пяти минут — пролившейся влаги не хватало, чтобы прибить пыль.
Уже через пять минут Корасон вновь нажал кнопку — теперь чтобы опустить стекло: гроза пронеслась, и снова ярко светило солнце.
Они ехали еще минут двадцать пять, прежде чем шофер остановил «мерседес» у подножия невысокой горы. По ее склону вилась тропа, недостаточно широкая для автомобиля.
«Мерседес» замер у самого края котлована, заполненного густой и черной вязкой жижей. В длину озеро было ярдов восьмидесяти, в ширину — двадцати.
Выйдя из машины, Корасон внимательно вгляделся в темную гладь.
— Если бы природа послала нам нефть вместо битума, мы были бы очень богаты. Нас называли бы процветающей страной.
Эстрада кивнул.
— Но асфальт — тоже хорошо, — прибавил Корасон. Он швырнул камешек в асфальтовое озеро. Камешек не ушел в глубину, а остался плавать на мерцающей поверхности. — Еще как хорошо. Никто на острове не голодает.
— Вытаскивайте аппарат, — приказал Генералиссимус двум солдатам, ехавшим на переднем сиденье, — и идите за мной. Будьте внимательны! Скоро он у нас заработает.
И, отходя от автомобиля, он засмеялся грубым, утробным смехом. Трое солдат двинулись следом по узкой тропке, огибающей озеро и вьющейся дальше по склону холма.
Четверка еще не обогнула озеро, когда джип Руби Гонзалес затормозил позади лимузина. Руби видела, как они удалялись, и заметила в руках у солдат тяжелый аппарат. Поняла она также, что их цель — селение из нескольких домиков, рассыпавшихся на вершине горы. Барабанная дробь по-прежнему звучала, но — тихо и как бы в отдалении.
Руби подала джип немного назад, въехав в густые заросли, — теперь его нельзя было увидеть с дороги.
Выйдя из джипа, она глянула на склон горы и увидала широкую спину медленно карабкавшегося вверх Корасона. Его сопровождали Эстрада и двое солдат с аппаратом. В это время из-за тучи вышло солнце, ярко озарив черную гладь озера, и тут вдруг Корасон, Эстрада, оба солдата и сама гора — все сместилось у Руби перед глазами, съехав ярдов на двадцать влево. Руби заморгала, не веря своим глазам. Потом снова широко распахнула их. Смещение не проходило.
Руби поняла, что видит мираж. Солнце нагревало дождевую воду, стоящую в котловане поверх битумной массы, и она, превращаясь в пар, обретала свойства гигантской призмы, искажая реальную картину.
Руби ввела в память эту новую информацию. Продираясь сквозь кустарник и заросли на левой стороне котлована, она достигла подножия холма и полезла вверх.
Руби не шла по тропе, а пробиралась напролом — идти так было значительно труднее, но зато был реальный шанс достичь деревни раньше Корасона и его людей.
По мере ее приближения к вершине, где в зелени мелькали соломенные крыши, стук барабанов заметно усилился.
Полдюжины хижин разместились полукругом у большой ямы, где, несмотря на страшную жару, горели дрова. Раньше Руби была уверена, что барабанная дробь рождается здесь, в деревне, но равномерный стук барабанов теперь даже несколько отдалился.
Воздух был напоен сладким цветочным ароматом — точь-в-точь дешевый одеколон.
Только Руби взобралась наверх и остановилась, не успев еще отдышаться, как ее обхватили сзади сильные руки. Руки чернокожего мужчины.
— Мне надо поговорить со старцем, — сказала Руби на местном диалекте. — Пусти, идиот!
— А кто ты такая? — спросил голос сзади.
Раскаты этого голоса звучали так, будто, прежде чем достичь ушей слушателя, он не менее шести недель перекатывались в туннеле, отражаясь от стен.
— Кое-кто собирается убить старика, а ты, болван, стоишь здесь и лапаешь меня. А ну-ка скорее веди меня к нему. Ты что, боишься безоружной женщины?
Тут раздался уже другой голос:
— Безоружная женщина? Разве такие бывают?
Руби взглянула на полянку впереди. К ней шел маленький высохший старикашка с кожей цвета жареных каштанов. Кроме черных сатиновых штанов с оттянувшимся задом, на нем ничего не было. Руби решила, что старику около семидесяти.
Подойдя ближе, старец кивнул, и руки, державшие Руби, тотчас разжались. Руби низко склонилась перед незнакомцем и поцеловала его руку. Она не разбиралась в вудуизме, но проявление уважения уместно в любой ситуации.
— Так что ты говорила там о людях, которые якобы идут меня убивать? — спросил старен.
Позади него из-за соломенных хижин выглядывали люди.
— Это Корасон и его слуги. Они — на пути сюда, поднимаются по склону. Он хочет убить вас, потому что боится, как бы вы не скинули его.
Не сводя глаз с Руби, старец щелкнул пальцами, и тотчас молодая женщина, прятавшаяся до сего времени в тени хижины, подбежала к обрыву, глянула вниз и заторопилась обратно к хозяину.
— Они приближаются. Их четверо. Они несут ящик.
— Новое оружие Корасона, — сказала Руби. — Смертоносное.
— Слышал я об этом новом оружии, — проговорил старец. Он бросил взгляд на человека, все еще стоявшего позади Руби, и кивнул ему. — Ну, что ж, Эдвед. Ты знаешь, что делать.
Мужчина стремительно выскользнул из-за спины Руби и зашагал прочь. Это был огромный негр — почти семи футов роста, кожа его отливала на солнце темно-лиловым цветом.
— Мой сын, — отрекомендовал старец.
— Производит сильное впечатление, — отметила Руби.
Взяв девушку за локоть, старец повел ее на другой край небольшой лужайки.
— Думаю, не стоит Генералиссимусу видеть тебя здесь, — сказал он.
— Вы правы.
— Ты американка? — спросил он, спускаясь впереди нее с холма со стороны, противоположной той, с которой подходили Корасон и компания.
— Да.
— Я так и подумал. Хотя ты хорошо говоришь на нашем языке. Да и костюм твой одурачит кого угодно.
Сойдя футов на сорок вниз, старец остановился на плоском скальпом выступе, раздвинул густой кустарник и свисающие с дерева лианы, и Руби увидела перед собой вход в пещеру. Оттуда веяло прохладой — словно там на полную мощность работал кондиционер.
— Входи. Здесь безопасно, и мы сможем поговорить, — сказал старец.
Он провел ее внутрь, лианы сомкнулись за ними, приглушив отдаленную барабанную дробь — сорок ударов в минуту, — и тут Руби поняла, что так привыкла к постоянному звучанию барабанов, что практически не замечает его.
Старец уселся на корточки, умудряясь, несмотря на неэстетичность позы, сохранять в полумраке пещеры царственное величие.
— Меня зовут Самди, — объявил он.
Имя сразило Руби наповал, как внезапный приступ мигрени.
Казалось, ей снова пять лет, и она гостит у бабушки в Алабаме. Как-то вечером она забрела далеко от ветхого домишки у пруда, где весь день надрывно жужжали мухи, и оказалась у самого кладбища.
Тьма сгустилась внезапно, но за кладбищенской оградой она видела людей — те танцевали и веселились, а она, прислонившись к ограде, следила за ними. Подражая им, девочка тоже стала танцевать, не сходя с места и думая про себя: как жаль, что она еще маленькая и не может присоединиться к взрослым. Но вдруг этот танец средь могил резко оборвался, из темноты выступил мужчина, обнаженный до пояса, но в цилиндре — как Авраам Линкольн, — и все танцующие пали ниц и принялись монотонно повторять одно и то же слово.
Руби никак не удавалось понять, что же такое они говорят — ведь она никогда раньше не слышала этого слова. Она затаила дыхание и вся обратилась в слух. И тут вдруг она расслышала его.
— Самди! Самди, Самди! — повторяли люди.
Почему-то Руби не хотелось больше танцевать. Холод пробежал по ее телу, неизъяснимый страх охватил ее; девочка вдруг вспомнила, что ей всего пять лет, и находится она на кладбище, далеко от дома, и уже наступила ночь. Она стрелой помчалась домой, к бабушке.
Старая женщина успокоила девочку, прижав ее к своему большому теплому телу.
— Что случилось, малышка? — спрашивала она. — Что тебя так испугало?
— Бабушка, кто такой Самди?
Она почувствовала, как напряглась старая женщина.
— Ты ходила на кладбище? — спросила она.
Руби кивнула.
— Некоторые вещи маленьким детям совсем не нужно знать. Все, что им нужно, — это держаться подальше от кладбища по ночам.
Она крепко прижала к себе Руби, как бы подчеркивая важность своих слов, и Руби тоже прильнула к ней, чувствуя тепло и любовь, идущие от бабушки, и испытывая сладостное чувство защищенности. Позже, когда бабушка укладывала ее спать, она снова спросила:
— Ба, ну скажи, кто этот Самди?
— Ладно, малышка, так и быть. А то, знаю, не будет мне покоя, пока не скажу. Самди — вождь тех людей, что танцевали на кладбище.
— А почему мне стало так страшно?
— Потому что эти люди не такие, как мы. Не такие, как ты и я.
— А почему, ба? — спрашивала Руби.
Бабушка вздохнула, она уже начинала сердиться.
— Да потому, что они мертвые. А теперь хватит болтать и спи спокойно.
На следующий день бабушка даже не заговаривала на эту тему — будто ничего и не было.
Руби очнулась от воспоминаний, услышав, что старец Самди обращается к ней с вопросом:
— Почему Корасон хочет убить меня?
— Не знаю, — искренне ответила Руби. — Сейчас в городе находится два американца. Наверное, он думает, что они сделают вас правителем страны.
— Эти американцы — они работают с тобой?
— Нет. Мы приехали в Бакью каждый сам по себе. Сейчас они в плену, и я чувствую ответственность за них. Чтобы у них не было возможности посадить вас на трон, Корасону нужно покончить с вами.
Старец поднял на Руби иссиня-черные глаза, блестевшие даже в полумраке пещеры.
— Не думаю, что ты права, — сказал он. — Корасон возглавляет правительство. А религия — это уж мое дело. Так повелось издавна. Эти горы — они далеко от Сьюдад Нативидадо.
— И однако вы все же укрылись со мной в пещере, не желая встречаться с Корасоном, — напомнила Руби. — Значит, не доверяете ему, как брату.
— Конечно, не доверяю. Корасону нельзя верить. Чтобы стать президентом, он убил родного отца. Если бы он стал религиозным вождем, то воцарился бы на острове пожизненно. Никто не смог бы противостоять ему.
— За ним армия. Почему же он не схватит вас раньше?
— Не допустили бы жители острова. Они почитают меня как святого.
— Они могли бы ничего и не знать. В один прекрасный день вы исчезаете, а Корасон провозглашает себя духовным вождем. И становится неуязвим. Ясно, как божий день, что он вверг бы Бакью в страшные беды и, может, даже в войну.
— Ты преувеличиваешь, — заметил Самди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19