Иль больше нет на белом свете воли?!
Коржавин говорил о политическом смысле, Ромм — об экономическом, и оба выражали общий кризис. У Ромма я научился неравнодушию к вопросам производства. У Познера — пониманию проблем экономики. Сначала я был его благодарным слушателем и учеником, потом единомышленником, потом соратником в поиске выхода из кризиса.
Итак, познакомившись с Познером поближе, мы разговорились о наших делах. Владимир Александрович оказался человеком, близко к сердцу принимающим все, что творилось в нашей жизни. Это в нем мне понравилось. Стали встречаться часто. Говорили о том, что все рушится, что от социализма ничего не осталось, кроме фразеологии.
Наша внешняя политика представлялась нам обоим порочной, компрометирующей страну и идею.
Нас обоих волновало то, что делалось внутри страны, особенно в сфере экономики.
Многие люди, как и мы с Владимиром Александровичем, выражали удивление и недовольство. Такие беседы происходили повсеместно. Разумеется, без посторонних. Говорили на кухне, между коллегами по работе, даже в постели. Но от одних разговоров мало толку.
Найти причину наших бед оказалось не так-то просто. Все ужасно перепуталось, сбивало с толку отсутствие какой-либо логики. Причина от нас упорно ускользала. Однажды Владимир Александрович положил перед собой чистые листы бумаги, поделил их вертикальной линией пополам и стал записывать на левой стороне листа — проблему, на правой — кто заинтересован и в чем. Проанализировав эти записи, мы пришли к заключению, что все дело в отсутствии заинтересованности. А там, где нет заинтересованности в деле, появляются паразитические заинтересованности. Они-то и разъедают нашу экономику. Когда человеку или коллективу платят за липовый план, он делает липовый план, когда выгодны приписки — делают приписки. Когда выгодна халтура — делается халтура. Кто-то заинтересован в карьере, кто-то в получении дачи. Кто-то в благосклонности своей секретарши. А кто заинтересован в честной и качественной работе? Оказывается — никто.
Разумеется, и до нас уже были попытки использовать элементы опыта западной рыночной экономики. Но, в основном, ничего не получалось — такой подход только еще сильнее разрушал нашу распределительную экономику. Что касается старых мер стимулирования производительности труда — соцсоревнования, званий ударников социалистического или коммунистического труда, переходящих красных знамен и прочего, — то теперь люди над этим только посмеивались. Наши вожди растерялись и решили, что социализму пришел конец. Между тем все было объяснимо. Системы не смешиваются.
В. И. Ленин как-то сказал: «Если Советская власть погибнет, она погибнет от бюрократов». Не все предсказания Ленина сбылись. Но в этом он не ошибся.
От растерянности до предательства — один шаг. Это и породило политико-экономический кризис.
Разработанная нами новая экономическая система не была копией рыночной экономики, но практика показала, что она жизненна и эффективна в условиях нашей страны.
Мы фактически начали перестройку за 20 лет до М. С. Горбачева. Но не так, как это сделал он.
Мы не считали, а что касается меня, я и сейчас не считаю, что социализм себя исчерпал. Исчерпал себя один из основополагающих принципов становления социализма на ранней стадии — продвижение, основанное только на вере и энтузиазме.
Мы не призывали к «новому мышлению». Люди не могут сегодня думать так, а завтра эдак. Да и сам Михаил Сергеевич Горбачев не научился думать по-новому. Мы не обещали, как это делал он, «ускорения». Как? Каким образом? За счет чего? Если бы ускорение зависело только от желания того или иного лидера, мир уже давно утопал бы в изобилии.
Михаил Сергеевич призвал переходить на самоокупаемость. В старой экономике ценообразование строилось на не рыночных принципах. Оно не было рассчитано на самоокупаемость. Вершители распределительной экономики решили, что это элементарная задача, посчитали, что для того, чтобы их продукция окупилась, необходимо увеличить цены в 5—7, а то и в 10 раз (экономисты Госкино, например, подсчитали, что нужно повысить цены на билеты с 25 копеек до 2 рублей 70 копеек). Не учли только, что и поставщики материалов тоже повысят цены на свою продукцию, не растеряются и поставщики комплектующих изделий, так же поступят и поставщики электроэнергии... В результате образовалась пирамида цен. Она составляла немыслимые по размеру, астрономические цифры. А так как все мы не только производители, но и потребители, то получилось, что мы обворовали самих себя.
Мы понимали, что окупаемость продукции задача не элементарная, что увеличение сразу всей цепи цен неизбежно приведет к катастрофе. Начинать нужно с последнего звена.
Создав нашу студию, мы сократили ее штат. Существенно уменьшили непроизводительные затраты, модернизировали технологический процесс и получили такую экономию, что вполне окупали свое производство, да еще давали государству значительные суммы сверхплановой прибыли...
Но я забежал вперед.
Итак, когда на одном совещании я высказал мысль о необходимости перейти на экономическую заинтересованность, наши оппоненты были оскорблены. Они буквально кричали:
— Мы были бескорыстны и вон сколько построили!
— Было да сплыло, — возражали мы. — А на счет бескорыстности лучше молчите. Не вы ли в угоду премии обманываете государство?
— Конечно. Теперь не то время!
— Вот и мы говорим: был энтузиазм, но это время прошло. Нужен экономический стимул.
— Нужно вернуться к бескорыстию!
— Нужно, но, увы, невозможно.
Впрочем, нашлись и «сторонники».
— Платите мне больше, я буду работать лучше, — говорили они. — Это же элементарно!
— Элементарно и поэтому неверно, — возражали мы. — Вам, например, сколько не плати, вы лучше работать не будете, потому что не умеете. А таких, как вы, много. Зарплату надо честно заработать умением, сноровкой, талантом.
— Вы ничего нового не сказали. Еще Ленин говорил о материальной заинтересованности.
— Ленин-то говорил, да вы ничего не поняли. Вы сводите материальную заинтересованность к премии. А премия — это подачка, часто несправедливая. Она не стимулирует труд. Человек живет на зарплату, в своей работе он должен быть не просто заинтересован, а жизненно заинтересован. Хочешь жить хорошо — работай хорошо.
У Косыгина
Мы понимали, что старая система, построенная на энтузиазме, сослужив свою службу, исчерпала себя, что ее не улучшишь, не модернизируешь, не исправишь лишь «рядом мер», что нужна новая система, построенная на экономической заинтересованности. Проповедовать такие мысли было опасно: можно было запросто попасть на тюремные нары или еще дальше. Всякое сомнение в превосходстве социализма считалось контрреволюцией и жестоко каралось. Мы осознавали степень риска, на который идем. Когда работа над проектом была закончена и Познер взял в руки отпечатанную папку, я не заметил в его глазах радости.
— Что вы загрустили, Владимир Александрович?
— Самое трудное начнется сейчас. Мы должны быть ко всему готовы.
— В нашей стране может случиться все что угодно, но не по нашей вине, — отвечал я.
Мы подали свой проект в Госкино. Его изучали несколько месяцев. Наконец, я решил просить аудиенции Алексея Николаевича Косыгина. Мы встретились.
Сначала Председатель Совета Министров Алексей Николаевич Косыгин отнесся к нашему предложению с иронией.
— Специалисты бьются, не могут решить эти проблемы, а вы, оказывается, их уже решили... Что же вы предлагаете?
Я стал объяснять. Алексей Николаевич сначала слушал, а потом даже разгневался на мою не очень лестную реплику о наших законах. Я извинился, но продолжал настаивать на своем.
— И что же вы предлагаете? — спросил он, потрясая нашим проектом. — Немедленно распространить это на весь Советский Союз?
— Ни в коем случае! — возразил я. — То, что придумано за письменным столом, может на практике оказаться пустым прожектерством. Мы предлагаем сначала проверить систему, а потом, если она окажется жизненной и экономически эффективной, постепенно распространять ее.
— Вот как! — удивился Алексей Николаевич. — А Госкино в курсе вашей работы?
— Да, наш проект находится у них уже семь месяцев.
— Значит, скоро мы его получим?
— Не знаю, поэтому я и решил просить вас о встрече.
Алексей Николаевич посмотрел на пухлую папку.
— Вы думаете, у меня есть время это читать?
— Там есть очень короткое объяснение сути системы. Но вы можете поручить ознакомиться с ней какому-нибудь толковому человеку.
— Хорошо, оставьте мне ваш проект.
Это была победа! Не помня себя от счастья, я уехал домой и оттуда позвонил Владимиру Александровичу. Мы стали ждать.
Случилось несчастье: на съемках у режиссера Салтыкова трагически погиб Евгений Урбанский, красивый, мужественный и талантливый актер. Он снимался у меня в «Балладе о солдате» и в «Чистом небе». Мы были друзьями. На фронте я терял много своих друзей, но там была война. А здесь, в мирное время, по глупости... Прямо с похорон я попал в больницу. И там неожиданно для себя я получил уведомление, что через два дня на Совете Министров СССР будет разбираться вопрос об Экспериментальной студии. Мне было не до болезни.
В небольшом помещении перед залом заседаний я встретил А. В. Романова, тогда председателя Госкино.
— Наш вопрос восьмой, — сказал он почему-то шепотом и прибавил: — Вы будете говорить. Я буду молчать.
Потом сидели молча и ждали. Дверь в зал заседаний время от времени открывалась. Из нее выходили расстроенные люди, и тут же входили другие.
Наконец, очередь дошла и до нас, мы вошли в зал.
Обычная рабочая обстановка. За длинным столом сидели министры, во главе стола — А. Н. Косыгин.
Мы некоторое время наблюдали, как он распекал задержавшуюся группку из какого-то комбината — распекал по делу и разумно. По репликам я понял, что Косыгин человек компетентный и умный. Потом, обратившись ко мне, он попросил объяснить коротко суть нашего предложения. Я собрался с мыслями и хотел было говорить, но меня опередил министр финансов Гарбузов.
— А суть в том, — сказал он с ухмылкой, — что сейчас режиссеры получают по максимуму 8 тысяч рублей гонорара. А они хотят получать гораздо больше.
Эта хамская реплика меня возмутила.
— Я не посмел бы прийти сюда как вымогатель и рвач, — сказал я с обидой. — Товарищ Гарбузов знаком с нашими материалами и знает, что сейчас по максимуму получает каждый второй, а по нашей системе по максимуму сможет получить каждый двухсотый... Может быть, министр финансов не разобрался в цифрах?!
Косыгин прервал меня, сказав примирительно:
— Мы рассмотрели ваши предложения и поддерживаем их.
— Я пошутил! — поспешил исправить свой ляп Гарбузов.
— Я тоже пошутил, — с неприязнью парировал я.
Алексей Николаевич задал мне несколько вопросов. Я ответил.
Мы относились к своим возможностям скромно. Не предлагали ввести нашу систему немедленно и повсеместно. Мы предлагали испробовать ее на практике, и только в том случае, если она окажется жизнеспособной и экономически эффективной, постепенно распространять ее. У нас был уже опыт внедрения в жизнь идеи сразу и повсеместно — насильственная коллективизация, погубившая наше сельское хозяйство. Поэтому, объясняя нашу позицию в разговоре с А. Н. Косыгиным, Председателем Совета Министров СССР, я говорил:
— Нельзя все учесть за письменным столом, надо проверить идею на практике. Наверняка что-то не учтено и нуждается в доработке. Ручеек можно подправить, заставить его течь в нужную сторону. С лавиной справиться невозможно. Поэтому мы предлагаем эксперимент. При лавине в случае ошибки пострадает все общество. При эксперименте — только участники эксперимента.
Алексей Николаевич со мной согласился. Он поддержал нас, и недоброжелатели трусливо поджали хвосты.
В результате вышло Постановление Совета министров СССР об организации Экспериментальной творческой киностудии за № 1031 от 02.12.1965 г.
Постановление огорчило наших недругов из Госкино. Сначала они одобряли мое обращение в Совет Министров. Были уверены, что там разберутся и запретят наши «завиральные фантазии». Не получилось.
Дела
Совет Министров, с подачи Госкино, утвердил нам 34 штатных единицы. Когда об этом узнали экономисты Госкино, они долго смеялись и потирали руки от удовольствия.
— Через неделю приползешь к Косыгину на брюхе и будешь просить увеличить штат втрое!
А у нас в штате работали только 19 человек!
Однажды я зашел в бухгалтерию. Было уже поздно, а они все еще работали.
— А что вы не идете домой? — спросил я.
— Работы много навалилось.
— Может быть, вам прибавить работника?
Все дружно отказались.
— Не надо. Это сегодня мы запарились, а вообще мы вполне справляемся.
Я понимал: лишний сотрудник уменьшит доход каждого.
Потом, когда мы набрались опыта, работники бухгалтерии пришли к Познеру и ко мне с предложением: если увеличить бухгалтерию на два человека и производственный отдел на одного человека, это позволило бы нам увеличить объем производства почти вдвое. Подсчитали и согласились.
Ко мне пришел пожилой режиссер. Фамилию его я не называю из этических соображений.
— Григорий Наумович, я хотел бы работать на вашей студии.
— Очень приятно. Но вам это будет невыгодно.
— Почему? Я слышал, что ваши режиссеры получают большие суммы...
Достаю статистику, смотрю, сколько зрителей собирали фильмы этого режиссера.
— Для того, чтобы у нас хорошо заработать, ваш фильм должен собрать в прокате больше семнадцати миллионов зрителей. Ваши фильмы никогда больше девяти миллионов не собирали. А при таких сборах вы у нас ничего не получите, кроме зарплаты.
Выражение лица режиссера из заискивающего становится злым.
— Но мы же не табуретки выпускаем, а произведения искусства! — замечает он.
Я бы мог сказать ему, что его фильмы далеки от искусства, что он обыкновенный конъюнктурщик, что он работает на «Мосфильме» только потому, что числится в штате и его нельзя выгнать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27