У меня дело, полтысячи сотрудников. Я отвечаю не только за себя, но и за них. За моей спиной целая жизнь борьбы. Я не могу ее предать. Вы, русские, неглупые люди, но в некоторых вопросах, не обижайтесь, вы идиоты. Вы смотрите на богатых людей, как на тунеядцев, а я всю жизнь работал. И день, и ночь. Если бы я так не работал, меня бы победили конкуренты. Вы понятия не имеете, что значит конкурентная борьба. Она жестокая и бескомпромиссная. То, чему вы удивились, — минутная слабость. Я старик. Я устал. И потом... — Он помолчал и, улыбнувшись, признался: — Я скучаю по России. — Старческие глаза наполнились слезами.
Мне стало жалко старого человека.
Голливуд
Джери Северн повез нас из Сан-Франциско в Голливуд. Там в целях рекламы нам предстояло выступить на телевидении. До Лос-Анджелеса ехали в поезде. Когда вышли на привокзальную площадь, к Северну подошел какой-то человек и подал ему ключи и перчатки.
— Я заказал напрокат автомобиль, — объяснил он.
Мы без труда отыскали нашу машину, Джери надел лайковые перчатки и мы покатили в Голливуд. Киногородок показался мне маленьким и пустынным.
— Здесь люди, идущие пешком, вызывают подозрение, — сказал Северн.
Профсоюз
Прекрасное белое здание гостиницы выглядело немного архаичным. Нас поместили на втором этаже. Наши номера располагались рядом.
Все мы собрались у меня.
— Прежде всего, Жанна, нужно погладить ваше платье, — сказал Северн, снимая трубку телефона.
— Я могу погладить сама, — предложила Жанна, — у меня есть дорожный утюг.
— Деточка, вы в Америке, вы артистка. Вы не имеете права даже думать об этом, — наставлял Жанну Северн, продолжая набирать номер телефона.
Он уже несколько раз набирал этот номер, но ответа не получал. Сбрасывал вызов и снова звонил. Отсутствие ответа стало его раздражать.
— Черт знает что это такое! — выругался он. — Позвоню администратору.
Администратор ответил сразу, и Северн напустился на него с упреками. Я не понимал слов, но видел, что Северн был вне себя от возмущения. Администратор что-то ему отвечал, и Северн постепенно стал сбавлять голос. Наконец, он повесил трубку и чертыхнулся по-русски.
— И это Америка!.. У них там какое-то собрание профсоюза, а клиенты должны ждать...
Как советский человек я что-то сказал в защиту профсоюза.
— Вы не знаете, что такое наши профсоюзы! Это кошмар! — И стал рассказывать свою невеселую историю. — Несколько лет назад я возил русский балет, зарабатывал неплохо. Пока балерины были молодые, дело процветало. Но балерины старели, дела шли все хуже, я погорел... Но дело не в этом...
Приезжаю в… (он назвал какой-то город), ангажирую театр, начинаю репетиции. Появляются профсоюзные боссы. Представляются.
«Мы хотим с вами поговорить».
«Пожалуйста».
«Если вы хотите работать в нашем штате, вы должны дать работу шести нашим музыкантам».
«Но ведь они не репетировали, а я буду здесь несколько дней. За это время они не смогут войти в слаженный уже оркестр».
«Постановление профсоюза».
«Плевал я на ваш профсоюз!.. Мне не нужны ваши музыканты!»
«Хорошо, — отвечают они, — тогда ознакомьтесь с этим альбомом».
«Плевать я хотел на ваш альбом!»
«Напрасно. Это в ваших же интересах».
Открывают первую страницу и показывают мне фотографию. Там сфотографирован труп. Открывают другую — там тоже труп. Третья, четвертая, пятая фотография — все то же...
«С нами нужно говорить уважительно, — предупреждают они. Мы не хотим вам и себе неприятностей, не вынуждайте нас...»
Делать нечего. Я соглашаюсь принять в оркестр шесть человек.
На следующий день прибегает ко мне дирижер.
«Они все портят! Они не умеют играть! Уберите их!»
Связываюсь с профсоюзными боссами. Пытаюсь договориться по-хорошему. Они — ни в какую. Тогда я приглашаю к себе этих шестерых местных музыкантов, обещаю платить жалованье, но только чтобы они не играли. Не соглашаются.
«Мы изголодались по работе. Мы будем играть».
Тогда я обещаю им двойную плату. Торгуются, но потом соглашаются. На работу они не приходят. Вместо себя присылают своих родственников, те сидят в оркестре, но, слава богу, не играют. А музыканты в это время играют в ресторане. Вот вам и профсоюзы! Это мерзавцы, рэкетиры!
Он переходит на английский, но я понимаю, что продолжает ругаться.
Снова пытаюсь защищать профсоюзы.
— Вы, Гриша, в этом вопросе не разбираетесь. Наши профсоюзы — это кошмар! Это Божье наказание!
«Жили-были старик со старухой»
Не стану много говорить здесь об одном из своих поздних фильмов «Жили-были старик со старухой». Я люблю этот фильм. Очень много в нем мне дорого. Но я отдаю себе отчет в том, что это не самая большая моя удача. Хочу только рассказать историю происхождения одного из недостатков этой картины — не для того, чтобы оправдаться, а к чему, станет понятно чуть позже.
Когда фильм вышел на экраны, больше всего меня огорчало, что он затянут, — телевизионный показ имеет свойство скрывать затяжки. То, что по телевизору может показаться нормальным, в кинотеатре кажется невероятно долгим.
Сначала фильм должен был быть односерийным. Очень хороший сценарий Фрида и Дунского на большее не тянул. Но потом, уже в разгар съемок, его решили сделать двухсерийным. И студия и группа были заинтересованы в этом. Для меня это тоже было соблазнительно.
Я согласился. Никто никогда не попрекнул меня за такое решение, напротив, нас хвалили, благодаря этому наша группа получила тогда звание ударников социалистического труда. Но перед самим собой было совестно. Я не должен был соглашаться на две серии.
А дело было сделано, и сократить фильм позднее было уже невозможно по техническим, или, вернее сказать, по бюрократическим причинам. В силу особенностей действующей в то время системы кинопроизводства, всем оказалось выгодно, чтобы картина осталась именно двухсерийной, — в то время, когда по требованиям искусства она должна была быть односерийной.
Здесь-то мы и вступаем в другую область — в область экономики кинематографа. Именно этому вопросу я и посвятил десять лет своей жизни.
ЭТК
В течение 10 лет — с 1965 по 1976 год — я был художественным руководителем Экспериментального творческого объединения, построенного на новых экономических принципах, — ЭТК.
Дело это было задумано мной и замечательным человеком Владимиром Александровичем Познером (отцом популярного телеведущего и журналиста Владимира Познера). А на разных этапах в разработке системы нам совершенно бескорыстно помогали научные работники: социологи, психологи, экономисты, юристы, математики.
Я замечаю, что в последнее время в прессе, в выступлениях и разговорах о судьбах отечественного кинематографа начали часто вспоминать нашу студию. Ностальгия связана, главным образом, с тем, что у нас было выгодно работать. А кроме того, именно здесь было снято большое количество фильмов, вошедших в золотой фонд советской кинематографии, — таких, например, как «Белое солнце пустыни» В. Мотыля, «Раба любви» Н. Михалкова, «Табор уходит в небо» Э. Лотяну, «Иван Васильевич меняет профессию» и «12 стульев» Л. Гайдая, «Если дорог тебе твой дом» Симонова и Ордынского, «Совсем пропащий» и «Не горюй» Г. Данелии, «Земля Санникова» А. Мкртчана и Л.Попова.
Но мало, кто знал тогда, и мало, кто знает теперь, что студия не просто работала — она проводила важный для страны экономический эксперимент.
Это был очень интересный и очень трудный период моей жизни. Я увлекся вопросами экономики и организации производства. Увлекся так, что оставил на довольно продолжительное время свое основное занятие. За десять лет я снял только один фильм «Память», но за этот же период мы помогли рождению 38 фильмов, придумали и проверили на практике множество интересных и полезных вещей по организации кинопроизводства, управления, планирования, технологии и т.д.
С помощью предложенной нами экономической системы мы пытались доказать, что возможно не только улучшить качество фильмов, не только повысить их экономический эффект, но и решить целый ряд важных проблем, которые десятилетиями пытались и не могли решить наши экономисты. Именно разрешение экономических проблем было достижением нашей студии, а высокое качество снятых на ней фильмов и их феноменальный успех в прокате были лишь следствием предложенной нами новой системы.
Наша система была универсальной и могла быть использована на любом производстве. Мы же проверяли ее жизненность и эффективность на базе кинематографа.
Но именно это обстоятельство многих смущало. Почему кинематограф? Столь специфическое производство!
Мы отвечали: потому, что, вопреки распространенному мнению, кинематограф является современным промышленным производством, ничем принципиально не отличающимся от других промышленных производств. У него своя специфика? Но ведь и другие производства выпускают свою специфическую продукцию. Выплавка стали, создание телевизора, выпуск ткани или строительство дома — тоже имеют свои особенности, но все они работают в одном экономическом пространстве, по одним и тем же экономическим законам. Специфика в данном случае не играет существенной роли.
Познер
Владимир Александрович Познер был в Госкино начальником главка по производству фильмов. Он долго работал за границей и прекрасно знал как рыночную, так и нашу, социалистическую, экономику. Поступал и думал он совершенно не так, как следовало, по мнению экономистов Госкино. Разумеется, их это раздражало. Начальство тоже было недовольно. Начальникам нужна была не экономика, а хороший отчет, свидетельствующий об их радении и успехах в работе. Такие отчеты никак не отражали действительного положения дел, зато «свидетельствовали о поступательном движении общества развитого социализма к намеченной цели». Познер был белой вороной среди экономистов Госкино. Он не умел и не хотел писать такие отчеты. За это его и уволили.
Однажды, случайно встретившись с ним на троллейбусной остановке, мы разговорились о наших невеселых делах и нашли много общего в оценках происходящего в кинематографе и в стране в целом. Страна в это время переживала глубокий политико-экономический кризис. Это чувствовали все. Знакомые люди при встрече жаловались друг другу на то, что невозможно стало работать, что глупейшие законы и инструкции лишены не только экономического, но и всякого смысла.
При Брежневе планы, спускаемые Госпланом, объявлялись законом. Выполнить эти планы было практически невозможно,ни по состоянию безнадежно устаревшей техники, ни по состоянию законов и инструкций, никакого отношения не имеющих к экономике. А нарушение закона, как известно, — преступление. Преступниками никто не хотел быть. Тогда стали «выполнять» на бумаге. Работа не сделана, а числится выполненной. Выпустили сотню кузовов, а пишут, что создали сотню автомобилей. Это называлось приписками. Экономистов на производстве ценили не за знание экономики, а за умение писать ложную отчетность. Это были профессиональные лгуны и мошенники. Тот, кто не умел этого делать, лишался должности. Начальство знало о приписках, но делало вид, что не знает, потому как только они и «свидетельствовали о прогрессе нашего строя».
О каком плановом производстве можно было говорить, когда планы составляются на основании ложных отчетов? Рабочие получали незаработанные деньги. Это их устраивало и одновременно развращало.
Брежнев же, по скудости ума и полной некомпетентности, невнятно болтал (по написанному) о «развитом социализме». Верил ли он в эти слова? Если не верил, а говорил, то подлец. А если верил, то дурак.
Но приписки были далеко не всеми симптомами кризиса. Огромные непроизводительные затраты, которых не выдержала бы ни одна страна в мире, несуны, растаскивающие производства, халтурщики, толкачи, завышение смет — все это далеко не полный список. А Леонид Ильич Брежнев зачитывал, как обычно, очередную глупость: «Экономика должна быть экономной». Этой дурацкой фразой начинались и кончались его познания в области экономики. Все неправда, все показуха — от орденов за отсутствующие заслуги до «борьбы за экономию средств». Экономились копейки, а на ветер пускались миллионы.
Нам было больно и обидно за страну.
Вся семья Брежнева «не просыхает». Пьют все: жена, дочка, зятья. Брежнев пьет меньше: ему нельзя — не то здоровье.
Любимая игра вождя — домино. (На большее не хватает интеллекта.) Хобби — получать награды за заслуги и подвиги, которых не совершал. Вся грудь генсека, как небо в августовскую ночь, была увешана звездами и орденами. Народ возмущался: за что?! за какие такие заслуги?! А прихлебателям все равно: почему не порадовать старика еще одной звездочкой. Он это любит.
Леонида Ильича приглашают посетить Америку, делают подарки. Подарили автомобиль. Леня парень простой, что думает, то и говорит: «Подарите еще один, люблю хорошие автомобили». Дарят еще один. Такому не жалко. Глупый лидер враждебной страны их устраивает. «Кто сильнее, — спрашивал Наполеон, — стадо баранов, возглавляемое львом или стадо львов, возглавляемое бараном?» Наш баран их устраивал.
Я снял свой фильм «Память». Помощник Брежнева позвонил мне:
— Поздравляю! Леониду Ильичу фильм понравился. Ходил по саду и все думал, думал...
Леонида Ильича я считал пустым местом, но появилась надежда, что народ увидит картину, а это мне было нужно больше всего. Но надежда оказалась напрасной.
Назавтра фильм запретили — не понравился Епишеву. Требовали, чтобы я вырезал из фильма несколько эпизодов. Я отказался. Меня вызвали в ЦК. Там я окончательно понял, что мнение Брежнева никого не интересует.
Мой учитель, Михаил Ильич Ромм, ни о чем другом не мог говорить в это время, как о царящей кругом бессмыслице. Мой друг, поэт Коржавин, писал:
Мне кажется, что я сошел с ума,
Или схожу спокойно, постепенно...
Бессмыслица бывает, как тюрьма,
Куда не ткнись — повсюду стены, стены.
Бессмыслица. Хожу, молчу, шучу.
И все-таки живу усильем воли.
Мне нужен смысл! На волю я хочу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27