Я встретился с вражеским «Ньюпором», которым тоже, видимо, управлял новичок. И вел он себя очень глупо. Когда я направился к нему, он полетел прочь. Кажется, у него возникли проблемы с пулеметом. Сначала у меня не было мысли атаковать его, но после я подумал: «Что будет, если я начну стрелять?» Я подлетел к нему как можно ближе и начал стрелять короткими очередями из пулемета. «Ньюпор» взмыл вверх и начал вращаться. Мой наблюдатель и я решили, что это, видимо, один из трюков, в которых французские летчики преуспели. Однако трюк не кончался. Вращаясь, машина продолжала падать.
Наконец, мой наблюдатель, погладив меня но голове, крикнул: «Поздравляю! Он падает». Он упал в лес позади форта Дуомон и исчез среди деревьев. Мне стало ясно, что я сбил его, но произошло это на другой стороне фронта. Я полетел домой и отрапортовал: «У меня был воздушный бой, и я сбил „Ньюпор“. На следующий день я прочел об этом в официальном сообщении. Разумеется, я был очень горд своим успехом, но позже этот „ньюпор“ не фигурировал среди 52 сбитых мной самолетов. В сообщении от 26 апреля говорилось: „Два вражеских аэроплана были сбиты нашим истребителем над Флери, к юго-западу от Дуомона“.

Смерть Холка (30 апреля, 1916 год)
Будучи молодым пилотом, однажды я летел над фортом Дуомон в тот момент, когда он был подвергнут бешеному огню. Я заметил, как германский «фоккер» атакует три «каудрона». Дул сильный западный ветер, что не благоприятствовало мне. «Фоккер» несло над Верденом в направлении битвы. Я обратил на это внимание моего наблюдателя. Он решил, что немец очень умный парень. Мы даже думали, что это Бельке, и намеревались выяснить по возвращении. Но тут, к своему ужасу, я увидел, что немецкий самолет, который до этого атаковал, перешел к обороне. Количество французских истребителей увеличилось но крайней мере до десяти, и их совместные усилия заставили немецкий самолет снижаться. Я не мог помочь ему, так как слишком далеко находился от места сражения. Кроме того, моя тяжелая машина не могла преодолеть сильный встречный ветер. «Фоккер» сражался отчаянно. Противники согнали его на высоту около 600 метров. Он снова был атакован и нырнул в небольшую тучу. Я вздохнул с облегчением, надеясь, что туча спасет его.
Вернувшись на аэродром, я отрапортовал о том, что видел, и мне сообщили, что пилотом «фоккера» был граф Холк — мой старый товарищ по Восточному фронту.
Холк упал на землю с простреленной головой. Я глубоко переживал его смерть — он был для меня образцом пилота, яркой личностью.

Я лечу в грозу
Наша активность под Верденом летом 1916 года нарушалась частыми грозами. Для летчика очень неприятно попасть в грозу. Например, в битве при Сомме целая английская эскадрилья приземлилась из-за грозы на нашей территории, и летчики были взяты в плен.
Мне не приходилось пролегать через грозовые тучи, но я имел подспудное желание пойти на этот эксперимент. Как-то раз целый день была гроза. Я летел со своего аэродрома в Монте в крепость Мец. На обратном пути со мной приключилось следующее.
Я намеревался вернуться домой. Когда я вывел свою машину из ангара, стали заметны первые признаки приближающейся грозы.
Тучи гигантской черной стеной надвигались с севера. Опытные пилоты отговаривали меня лететь. Однако я чувствовал бы себя малодушным, если бы не справился с заданием из-за какой-то глупой грозы. Мне хотелось попробовать. Во время старта начался дождь. Я вынужден был снять очки. Проблема заключалась в том, что нужно было перелететь через горы Мозель, где гроза только начиналась. Я сказал себе, что мне повезет и я пройду сквозь грозу, и быстро направился к черной туче, которая простиралась до самой земли. Я летел на максимально низкой высоте и был вынужден буквально перепрыгивать через дома и деревья. Вскоре я перестал понимать, где нахожусь. Ветер подхватил мою машину и понес, как клочок бумаги. Сердце мое упало. Я не мог сесть в горах и продолжал полет.
Чернильная темнота окружала меня. Внизу деревья гнулись от урагана. Внезапно прямо перед собой я увидел высокий лес. Мне невозможно было избежать это препятствие. Мой полет превратился в соревнование по прыжкам. Я вынужден был буквально перепрыгивать через деревья, деревни, шпили и колокольни, держась в пяти метрах от земли. Иначе вообще ничего нельзя было видеть. Молнии сверкали вокруг меня. В то время я еще не знал, что они не представляют угрозы для самолетов, и был уверен в своей смерти, думая, что ветер непременно бросит меня на деревню или лес. Если бы мотор остановился, это был бы конец.
Наконец я увидел, что на горизонте посветлело. Там гроза уже прошла. Я выживу, если доберусь туда. Собрав все силы, я устремился к свету и неожиданно выбрался из грозовой тучи. Дождь все еще лил, но я уже чувствовал себя спасенным.
Под струями дождя я приземлился на свой аэродром. Меня ждали, из Мец сообщили о моем старте и о том, что меня поглотила грозовая туча.
Больше я никогда не полечу сквозь грозу, если только родина не потребует этого.
Когда оглядываешься назад — все сглаживается. Кроме опасности, я испытал во время этого полета еще и славные моменты, которые не хотел бы пропустить в жизни.

Впервые в «фоккере»
С начала пилотской карьеры меня не покидало желание летать на одноместном истребителе. После долгих уговоров начальства я наконец получил разрешение пересесть в «фоккер». Конструкция мотора была для меня в новинку. Кроме того, странно было оказаться в полете в одиночестве.
«Фоккер» принадлежал совместно моему другу и мне. Каждый из нас боялся, что другой разобьет нашу «коробочку». Мы летали навстречу врагу: я — утром, он — после обеда. По утрам французов совсем не было. Он полетел днем и не вернулся. Не было никаких вестей о нем.
Поздно вечером пехота сообщила о воздушном бое между «Ньюпором» и немецким «фоккером», в ходе которого немецкий самолет, видимо, сел в Морт-Оме. Очевидно, в нем был мой друг Рейманн, так как все другие пилоты уже вернулись. Мы сожалели о судьбе бравого товарища. Глубокой ночью мы услышали по телефону, что немецкий летчик неожиданно появился в передовых траншеях в Морт-Оме. Похоже, это был Рейманн. Из-за повреждения мотора он вынужден был сесть. Не в состоянии дотянуть до своих, он приземлился на нейтральной полосе, быстро поджег машину и спрятался в воронке от мины. Ночью Рейманн пробрался в наши траншеи.
Через несколько дней мне дали другой «фоккер». На этот раз я чувствовал моральную ответственность за него. Я летел в третий раз. Во время старта мотор внезапно остановился, пришлось садиться прямо в поле. Из-за этого прекрасная машина мгновенно превратилась в груду искореженного метала. Я остался невредим.

Бомбардировка России
В июне нам вдруг приказали грузиться в поезд. Мы не знали, куда направляемся, но предполагали правильно и поэтому не удивились, когда командир сообщил, что мы едем в Россию. Мы пересекли всю Германию с нашим «бродячим отелем», который состоял из обеденных и спальных вагонов, и прибыли наконец в Ковель. Там мы еще оставались в поезде. Есть много преимуществ в таком проживании. Каждый готов продолжить путешествие, не меняя своего жилья.
Но жарким русским летом спальный вагон оказался для нас пределом мучений. Поэтому я договорился со своими друзьями Герстенбергом и Шиле организовать себе жилье в соседнем лесу. Мы соорудили тент и жили, как цыгане. Прекрасное было время.
В России наше соединение активно участвовало в бомбежках. Наша задача состояла в том, чтобы раздражать русских. Мы бросали бомбы на их замечательные железнодорожные сооружения. Однажды вся наша эскадрилья вылетела бомбить важный железнодорожный вокзал. Место называлось Маньевице и находилось в 30 километрах за фронтом. Это было недалеко. Русские планировали наступление, и вокзал был забит огромными поездами, стоявшими близко друг к другу. Целые мили рельсов были заняты ими, сверху это было хорошо видно. Такой объект был достоин бомбардировки. В это время я был в восторге от бомбометания и часто вылетал дважды в день.
В тот день все находились в готовности. Каждый пилот проверил исправность своего мотора, подстраховываясь от очень неприятного приземления не по своей воле на другой стороне фронта, особенно в России. Русские ненавидят немецких летчиков. И если поймают, то обязательно убьют. Немногочисленные русские летчики, как правило, быстро оказываются сбитыми. Пушки, которые Россия использовала против самолетов, были хорошими, но их насчитывалось слишком мало. В сравнении с полетами на западе пилотирование на востоке можно было сравнить с редким праздником.
Самолеты, загруженные бомбами до предела, тяжело катились на старт. Иногда я брал до 150 килограммов бомб на машину типа «С». Кроме того, я имел с собой весьма тяжелого наблюдателя, который никоим образом не страдал отсутствием аппетита. У меня была также пара пулеметов. Я еще не использовал их но прямому назначению в России. Жаль, что в моей коллекции трофеев только один русский.
Управлять тяжело загруженной машиной — не шутка, особенно в полуденную жару в России. Самолеты неприятно качает. Разумеется, мощность в 150 лошадиных сил не позволяет им падать, тем не менее неприятно везти такое количество взрывчатых веществ и бензина.
Наконец мы выбрались в спокойную атмосферу. Теперь наступило радостное предвкушение бомбежки. Это здорово — лететь по прямой, имея определенный объект и точный приказ. Сбросив бомбы, чувствуешь, что ты чего-то достиг, но часто, проискав противника, с которым можно было бы сразиться, и не сбив ни одного, возвращаешься домой разочарованным. Тогда я говорю себе: «Ты вел себя глупо. Метание бомб доставило бы тебе удовольствие». Вскоре мой наблюдатель научился летать перпендикулярно над объектом бомбежки и с помощью воздушного прицела выбирать нужный момент для сбрасывания бомб. Полеты в Маньевице мне нравились, и я совершал их постоянно.
Мы пролетали над огромным лесом, в котором, возможно, водились лоси и рыси. Но деревни выглядели жалко. Единственный более или менее основательный населенный пункт во всей округе — Маньевице — отличался несчетными палатками и бараками возле вокзала. Мы не могли определить, где Красный Крест. Перед нами это место посетило другое соединение. Это было видно по дымящимся домам и баракам. Вход на станцию был заблокирован удачным попаданием. Паровоз еще дымил. Машинист, видимо, находился в укрытии. С другой стороны станции паровоз только выкатывался. Я почувствовал желание поразить его. Мы подлетели к нему и сбросили несколько бомб за пару сотен метров перед ним. Результат был желаемым — паровоз остановился. Мы развернулись и продолжили бомбить станцию с помощью воздушного прицела. Вражеский аэродром находился по соседству, но пилотов не было видно. Несколько противовоздушных орудий стреляли не в нашем направлении. Мы сохранили бомбу, надеясь использовать ее по пути домой.
Вдруг мы заметили неприятельский самолет, выезжающий из ангара. Собирался ли он атаковать нас? Не думаю. Было похоже, что летчик собирается укрыться в небе от опасности.
Мы отправились домой кружным путем, высматривая лагеря. Особенно интересно стрелять по вражеской кавалерии. Воздушная атака полностью дезорганизует ее. Конники рассыпаются по всем направлениям. Я бы не хотел быть командиром казацкого эскадрона, который обстреливают с самолета.
Постепенно мы приблизились к немецким позициям. Нужно было освободиться от последней бомбы, и мы решили презентовать ее аэростату наблюдения — единственному, который был у русских. Мы спустились на несколько сотен метров, чтобы удобно атаковать его. Сначала русские тянули аэростат очень быстро. Когда бомба упала, буксировка остановилась. Я не мог поверить, что поразил цель. Должно быть, русские покинули своего товарища в беде и убежали. Наконец, мы добрались до наших траншей и были очень удивлены, что по нас стреляют снизу. По крайней мере, один самолет имел пробоину.
В другой раз в той же местности мы поджидали атаку русских, которые собирались пересечь реку Стоход. Мы прибыли в нужное место груженные бомбами, с большим количеством обойм для наших пулеметов и были удивлены тем, что неприятельская кавалерия уже переправляется. Они следовали по единственному мосту. Стало ясно, что, взорвав мост, мы можем нанести врагу большой урон.
Плотные массы людей переправлялись через реку. Мы спустились как можно ниже, и я видел, что вражеская кавалерия движется с большой скоростью. Первая бомба упала рядом с мостом. За ней незамедлительно последовали вторая и третья. Они создали страшный беспорядок, но мост оставался цел. Тем не менее движение по нему полностью прекратилось. Люди и лошади бежали прочь во всех направлениях. Мы сбросили только три бомбы. Кроме того, за нами следовала еще целая эскадрилья. Мой наблюдатель энергично стрелял из пулемета по толпе внизу. Разумеется, я не могу сказать, каким на самом деле был наш успех. Русские нам об этом не сообщали, но все же думаю, что я в одиночку сорвал русским наступление. Возможно, они дадут мне официальный детальный отчет об этом после войны.

НАКОНЕЦ!
Августовское солнце было невыносимо жарким на песчаном аэродроме в Ковеле. Когда мы болтали между собой, один из моих товарищей сказал: «Сегодня великий Бельке приедет навестить нас. Или, скорее, своего брата!» Вечером великий человек действительно прибыл. Все восхищались им. Он рассказал нам массу интересных историй о своем посещении Турции. Он только что вернулся оттуда и направлялся в штаб, намереваясь продолжить работу на Сомме. Ему было поручено сформировать эскадрилью истребителей и отобрать из авиационных частей тех, кто наиболее соответствовал поставленной задаче.
Я не смел просить его, чтобы он взял меня. Мне еще не наскучило воевать в России, напротив — мы совершали дальние и интересные полеты, бомбили русские вокзалы. И все же меня привлекала мысль снова повоевать на Западном фронте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14