Близкие и вместе отрешенно-далекие, как сновидение, горы противостояли натиску прибоя, швыряли навстречу сновидцу и его кораблю покрытые джунглями острова, плавучие сады и лениво поворачивались под ветром, показывая бухты и мысы, полумесяцы светлых пляжей. А между водой, скалами и небом, на кромке гор и моря теперь блистали фасады, многоэтажные дома, бульвары, разбросанные по мысам, крутым склонам и берегам бухт виллы, церкви, белый форт, который со своими орудийными башнями и флагштоками дважды тонул в тумане и дважды всплывал вновь, сверкающий и как бы осыпанный не то бликами, не то вспышками дульного пламени. А высоко-высоко над всем этим колыханием облаков, прибоя, стен и камня грезилась пассажиру венчающая одну из вершин исполинская фигура: она раскинула руки — и он полетел ей навстречу, как вдруг чья-то ладонь хлопнула его по плечу и сбросила вниз. И волей-неволей он очнулся от грез. За спиной стоял машинист. Хлопал его по плечу. Смеялся.Но горы, бухты, раскинутые руки не исчезли. Кустарник на круглых вершинах, непроходимые джунгли, засветился темной зеленью. Скалы остались черны. И машинист тоже остался, где был, и все выкрикивал, ликуя, одно и то же имя, снова и скова, пока Беринг не понял наконец, что этот город, эти бульвары и пляжи и все, к чему он летел, не было сновидением, а относилось к тому, о чем возвещал голос машиниста, который снова и снова кричал Рио , и смеялся, и опять кричал, выстукивая слоги у него на плече: Рио-де-Жанейро! В доках Рио-де-Жанейро их ждали не солдаты и не генерал, а смуглая женщина и с нею — двое слуг, или носильщиков, в красных ливреях. Женщину звали Муйра, и, когда она сказала свое имя, Беринг было подумал, что так на здешнем языке звучит приветствие. — Муйра? Это слово из языка тупи, пояснила она. Означает — Красивое Дерево. — Тупи? — переспросила Лили.— Лесные люди, — сказала Муйра. — Жили когда-то здесь на побережье.— Жили? — спросила Лили. — А теперь?— Теперь у нас остались только их имена, — ответила Муйра.Сумрачная женщина, эта Муйра, — смуглая кожа, темные глаза, темные волосы, даже звук голоса какой-то темный, низкий, грудной. Она была ровесницей Беринга, ну, может быть, чуть постарше, и он забыл отпустить ее руку, так и держал в своей, пока Муйра не отняла ее, чтобы показать ливрейным носильщикам, какой багаж нужно забрать.— Добро пожаловать! Я говорю это и от имени сеньора Плиниу ди Накара, — сказала она затем. У патрона дела в Белу-Оризонти, и вернется он в Пантану через одну-две недели. Обещал привезти новую машину, гусеничный толкач. Самый большой карьер фазенды «Аурикана» много лет бездействовал, техника проржавела, а дорога туда и теперь в дожди непроходима.Муйра понимала язык приезжих, хотя о зоне , где находился Моор, знала только, что кто-то из ее родни тоже приехал из тех мест — из Бранденбурга, это, наверно, недалеко? Он был мостостроитель, возводил виадуки в Сальвадоре и в Европу уже не вернулся. А о Европе она знала, что там тесно, слишком тесно, и что войны там разгорались быстро и часто, не то что в стране, которая, несмотря на города с многомиллионным населением и небоскребы, терялась в джунглях, в дождевых лесах Амазонаса, в болотах Мату-Гросу.— "Монти-Неблина", — сказала Муйра по дороге из доков. — Мой корабль. Вы приплыли на моем корабле.Приезжие из Моора теснились среди багажа в вездеходе, за рулем которого сидел один из ливрейных, и смотрели, как «Монти-Неблина» исчезает в лесу кранов, тяжеловесных грузовых стрел, погрузочно-разгрузочных устройств, подъемных мостов и радиомачт. Моорское железо выгрузят лишь к концу недели, после рождественских праздников, и на специальных платформах отправят в Пантану.Бразилия так велика, сказала Муйра, что высочайшую ее вершину открыли и измерили всего год-другой назад, в джунглях на границе с Венесуэлой, Пику-да-Неблина , высота более трех тысяч метров. Причем в Бразилии есть не только по сей день неведомые горы такой вот высоты, но и затерянные народы... К примеру, некоторые племена Амазонаса поныне остаются неизвестны, только пилоты топографической службы видели с самолета и засняли дымы их костров, тающие в воздухе знаки жизни.— Пику-да-Неблина! — воскликнула Муйра. — Моя гора! — Когда-нибудь она непременно туда отправится, в Манаус и вверх по Риу-Негру и дальше в джунгли, по следу дымов, до края Бразилии, до края света.Неторопливо раскручивалась под колесами, мурлычущими на горячем асфальте, береговая линия Рио-де-Жанейро. Не гони! Муйра предостерегающе тронула водителя за плечо. Каждый раз, когда открывался новый полумесяц пляжа, новые, пестрящие красками бульвары, Муйра поворачивалась к приезжим и говорила названия пляжей и бухт, а Беринг порой беззвучно копировал движения красивых губ этой бразильянки: Прайя-ду-Фламенгу, Энесеада-ди-Ботафогу, Прайя-ди-Копакабана... ди-Ипанема... Леблон... Сан-Конраду, Барра-да-Тижука... Город остался позади. За просторной, почти безлюдной бухтой — при виде ее Муйра провозгласила: Грумари! — а прибой почти совершенно заглушил и рокот мотора, и пение шин — автомобиль, вспугнув огромные стаи цапель, с ревом ворвался в искристую тишину мангровых лесов.Сеньор Плиниу — генерал? Муйра засмеялась и покачала головой, когда Амбрас спросил о новом владельце моорского железа. Патрон, конечно, всегда гордился, что в чине tenente , то бишь лейтенанта, сражался в корпусе маршала Маскареньяса ди Мораэса, сказала Муйра, в корпусе великого героя Бразилии, который вместе с Америкой и ее союзниками одержал победу в мировой войне... о триумфальном шествии по улицам Рио, о карнавале по случаю победы патрон и сейчас вспоминает с восторгом... но сеньор Плиниу ди Накар — и генерал?Дорога в Пантану повторяла рисунок береговой линии, бежала вдоль песчаных и скалистых бухт, то узких, глубоко врезанных в сушу, то изогнувшихся широкой дугой, вдоль кромки девственного леса, который темными каскадами спускался с заоблачных высей к морю и порой неожиданно расступался, открывая взору водопад, грохочущие струи, низвергающиеся навстречу бурунам прибоя и еще на лету обретающие сходство с кипящей пеной и гребнями волн... мимо приезжих проносились шумные приморские деревни с их дощатыми лавчонками, обвешанными гроздьями бананов, с заправочными станциями в тени обсыпанных цветами скал, глинобитные хижины, затерянные в сельве... а Муйра меж тем рассказывала о геометрически ровных эвкалиптовых насаждениях, о плантациях сахарного тростника, о маниоковых полях, пастбищах и каменоломнях фазенды «Аурикана» , большого хозяйского поместья; рассказывала о любви сеньора Плиниу к Америке, о глубоком его уважении к маршалу Маскареньясу и о плане воздвигнуть на одном из утесов возле Пантану памятник герою Бразилии, из зеленого гранита здешних каменоломен, — обелиск, который сохранит в веках радость победы и скорбь о павших бразильцах...Слушая рассказ Муйры, Амбрас порой кивал. Он что же, раньше слыхал историю ее патрона? Беринг видел только, что Амбрас страдает от боли и тщетно пытается смягчить рывки и тряску езды: хозяин сидел, скрестив руки на груди и обхватив плечи ладонями, будто сам себя обнимал. Нет, он давно уже ничего не слышал, он был где-то далеко. А Лили завороженно смотрела на побережье, на пенные гребни прибоя: она была на пути в Сантус. Автопоезд, который доставит моорское железо в Пантану и отправится вдоль побережья дальше на юг, заберет ее с собой. Она была почти у цели. Почти в Сантусе.Один только Беринг, хотя и до предела вымотанный, ловил каждое слово этой бразильянки, иногда наклонялся вперед, словно в напряженнейшем внимании, и погружался в ее взор, и чувствовал на лбу прикосновение ее темных, вьющихся на ветру волос; он был как бы наедине с этой женщиной.Все, что она говорила, было адресовано ему. И среди множества новых имен и слов он слышал теперь и названия европейских полей сражений, которые она перечислила нараспев , как стишок-считалку, а потом пояснила, что по распоряжению патрона дети в школе фазенды «Аурикана» заучивали эти названия наизусть и распевали, хором и поодиночке: Монте-Кастелло, Монтезе, Форново, Цокка, Коллекьо, Кастельнуово, Камайоре, Монте-Прано... Тот, кто мог без запинки, на одном дыхании, отбарабанить наизусть восемь vitorias , восемь побед, получал от патрона награду — несколько монет или пакетик засахаренного арахиса, потому что на всех этих полях сражений, где-то в Италии, Бразилия под драконьим стягом маршала Жуана Баптисты Маскареньяса ди Мораэса одержала победу над врагами всего человечества. ГЛАВА 33«Аурикана» Господский дом фазенды «Аурикана» стоял на одной из многих террас, которые хозяин, Плиниу ди Накар, после благополучного возвращения из Европы, с войны, велел выкопать, вырвать, выжечь и вырубить в девственном лесу возле бухты Пантану.Поля, пастбища, висячие сады поместья, словно ступени огромной лестницы, спускались по склонам Серра-ду-Мар к широким пляжам, откуда к верандам фазенды долетал умиротворяющий шум прибоя. Даже пастухи, когда отлавливали в перепуганном стаде предназначенных на убой животных или, вскрыв какому-нибудь племенному быку гнойник, выдавливали оттуда личинок овода, а затем натирали рану вонючей мазью, — даже они порой отвлекались от работы и поверх зубчатых термитников смотрели вниз, на море.Сеньор Плиниу ди Накар сражался на стороне Америки и под стягом своего любимого маршала победил европейских варваров, а впоследствии и сами джунгли: награжденный высшими военными орденами Бразилии, он еще в тот год, когда вернулся на родину, вступил в наследство и вместе с армией сельхозрабочих раскорчевал лес в бухте Пантану, посадил маниоку, кофе и бананы и открыл каменоломню, а вдобавок в вольерах и клетках, которые россыпью стояли теперь вокруг дома в тени аурелий, веерных пальм и бугенвилей, разместил всевозможных представителей животного мира, пойманных им во время странствий в джунглях родного континента: гривистых волков из Сальвадора, черных ягуаров из Серра-ду-Жатапу, аллигаторов Амазонаса, ленивцев, тапира, королевских урубу и туканов, обезьян и попугаев десяти с лишним видов, киноварно-красных коралловых змей и огромную, как бревно, анаконду.Ржавеющие железные прутья и бамбуковые решетки иных клеток и вольеров с годами почти исчезли в зарослях наступающей сельвы, и посетитель, незнакомый с фазендой, был уже не в состоянии разобраться, где кончается хозяйский зверинец и начинаются джунгли: как знать, откуда сверкают глаза ягуара — из-за оплетенной зелеными побегами решетки или просто из гибкого, колеблемого ветром подлеска. А баийские ары с их лазурными и ярко-алыми хвостовыми перьями — может, они сидят в невидимых вольерах, а может, на свободе, в густых ветвях. Хотя страсть патрона к собирательству была неутолима, число диких животных, беспрепятственно разгуливающих по его владениям, далеко превышало число пленников зверинца; Берингу, этому странному европейцу, который и веселил и изумлял своей способностью подражать птичьим голосам, Муйра показывала в сумерки броненосцев и легуан, а еще целую батарею банок с заспиртованными коралловыми змеями, которых скотники убили в загоне для молодняка.Семь разных видов колибри Беринг насчитал в первые же дни на фазенде, когда в жаркие, душные послеполуденные часы качался в гамаке на веранде гостевого дома, а крошечные птички порхали вокруг стеклянных жбанчиков с сахарной водой, подвешенных к потолочным балкам. Временами колибри замирали в воздухе, как стрекозы, образуя кольцо, трепещущую пернатую корону, запускали изогнутые клювы и тоненькие язычки в искусственные цветы на жбанчиках и словно бы составляли вместе со сверкающими в стекле водяными столбиками таинственные знаки, тотемы из переливчатых перьев, клювов, пластиковых цветов, влаги и света.Но владыка, о чьей вездесущности свидетельствовали эти птичьи знаки, оставался незрим. Потому что ливни, которые в рождественские и новогодние дни насыщали побережье влагой, а в иных бухтах обрушивали в море сели и каменные лавины, держали в плену даже самого могущественного хозяина, сеньора Плиниу ди Накара, он не мог выбраться из глухой деревушки всего-то в сотне километров к северу от фазенды.Пантанское ненастье не шло ни в какое сравнение с теми летними грозами, что были знакомы приезжим из Моора: эти яростные ливни с беспрерывными вспышками молний и пушечными раскатами грома наплывали порой с низкими тучами, прикидываясь обычным дождем, и лишь совсем рядом сгущались в стену воды, переломанных веток, слепящего света и листвы. Такая буря могла бесноваться и несколько минут, и несколько часов, могла превратить день в ночь, а ночь — в день. Проселки и овраги мгновенно становились бездонными бешеными потоками, открытые дорожки и лестницы между террасами и садами фазенды — клокочущими водопадами.Сообщение по горным дорогам Серры и в ряде мест на побережье, сказал голос радиодиктора, нарушено оползнями, а из динамиков на радиоузле фазенды послышался другой голос, похожий на дикторский: чертыхнулся, а потом хохотнул, коротко, резко, и Муйра перевела: Так может продолжаться еще много дней. Мы застряли . Это был голос ее хозяина.Большой автопоезд? С железом? Из Рио? Сейчас об этом даже и думать нечего.Когда солнце разорвало тучи, жгучее, белое солнце, под которым любая работа была тяжелой и изнурительной, прибрежные леса закурились сияющими клубами испарений, и тотчас же грянул такой отчаянный хор цикад, будто испарялась не дождевая вода, напоенная ароматом цветов и прелой листвы, а сама земля. Потом на другом конце бухты исчезли из виду разбросанные по круче дома и глинобитные хижины Пантану, колокольня адвентистской церкви, железная крыша сельского кинотеатра и испещренный черными пятнами сырости холодильник, где на льду хранили рыбу и сперму для оплодотворения лучших хозяйских коров.— По этой дороге? — спросил Беринг, когда в последний день года ему, Амбрасу, Муйре и одному местному камнелому волей-неволей пришлось оставить вездеход и пешком направиться к самому дальнему из трех гранитных карьеров фазенды «Аурикана».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45