Эту ли женщину он держал в объятиях? Она же сама подошла к нему, обняла за плечи, увлекла туда, где он теперь без сна томился по ней тоскою.В сравнении с той дырой, которую пробила в его жизни загадочная отчужденность Лили, дыра в глазу утратила всякую важность, и в иные дни он даже ухитрялся, сам того не сознавая, восполнить отсутствующий, затемненный слепым пятном фрагмент своего мира — и тогда видел собачью башку, видел камень, прядь Лилиных волос или вростки в изумруде под Амбрасовой лупой, видел там, где на самом деле была только тьма.— Она приходит, когда ей хочется, и уходит, куда ей хочется. Пускай приходит и уходит по своей охоте, оставь ее в покое — или ты сделаешься для нее помехой, — сказал Амбрас однажды, когда они с Берингом сидели после обеда на веранде, изучая план каменоломни, а над виллой собиралась гроза. Надвигающееся ненастье заставило их раньше обычного вернуться на «Спящей гречанке» к моорскому берегу. Для понтона с его низкой осадкой волна на озере была уже слишком высока. Амбрас как раз обводил красным контуры участка, где в ближайшие дни будут идти взрывные работы, когда из-за колючей проволоки им помахала Лили; она вела тяжело навьюченного мула к озеру, по тропинке вдоль границы парка. Она приходит, когда ей хочется, и уходит, куда ей хочется. Оставь ее в покое. Даже на крытой веранде напор предгрозового ветра был так силен, что от сквозняка разложенный на столе план горных работ временами вздувался пузырем, волной и опять опадал. Берингу было велено придавить бумагу стаканом и пустыми бутылками. Но он не слышал распоряжений Амбраса. Он видел только Лили и слышал только шум сосен.Небо над Каменным Морем налилось чернотой. Во вспышках молний стремительные тучи казались кораблями, маяками, дворцами и сказочными персонажами исполинского театра теней. Лили спешила. Жестом отказалась, когда Амбрас, взмахнув рукой, предложил ей место на веранде. Его жест мог означать бокал вина, приглашение совершить меновую сделку или просто поболтать. Но Лили все это не интересовало. А Беринг так задумался, провожая ее взглядом, что Амбрас даже постучал циркулем по столу и по чертежу, чтобы напомнить ему о пластах породы и шпурах. Оставь ее в покое. Последний раз Лили заходила к ним четыре-пять дней назад. Наверно, она шла с перевала, с равнины. Из казарм. Первые капли застучали по стеклам веранды. Не было бы града. Блеклая желтизна, проглядывавшая в разрывах черных туч, внушала такие опасения. В камышовых зарослях пылали на двух платформах огни штормового предупреждения, притом, что все шаланды, плоскодонки и плоты — а их-то огонь и должен был отозвать к берегу — давным-давно стояли у причалов. Пустынное озеро шумело как море.С какой уверенностью Лили вела мула по крутой тропе! Далеко впереди молния ударила в воду, и животное с испугу заартачилось, но тотчас же словно бы кивнуло, когда Лили обернулась и крикнула ему какие-то успокоительные слова. Берингу почудилось, что он услышал ее голос сквозь шум сосен и волн.Некоторые псы, увидев Лили под грозовым небом, пришли в такое возбуждение, что продрались сквозь ежевичник и сиганули через колючую проволоку, чтобы поздороваться с девушкой и приласкаться. Но Лили продолжала свой путь, не обращая внимания ни на грозу, которая с минуты на минуту обрушится на Моор, ни на бурную радость собак.Амбрас штриховал окантованные красным участки взрывных работ, снова полностью сосредоточившись на своем карьере, меж тем как мысли Беринга все еще были на тропе, возле собак, возле Лили. Он видел, как она наклонилась к догу и потрепала его по шее, по ушам, и ощутил ее руки на своей шее, в своих волосах, да так живо, что даже мурашки по коже пробежали.К собаке Лили была нежнее, чем к нему. Она слишком торопилась, чтобы хоть ненадолго свернуть с дороги или по крайней мере поискать на вилле укрытия, — но с собаками говорила, смеялась и что-то шепнула догу. Потом выпрямилась, натянула повод и быстро зашагала дальше. Гроза добралась до моорского берега. Ветер рвал кроны сосен в аллее, многоголосым гулом наполнял лестничную клетку виллы, длинными струями сдувал пыль с набережной на пенные гребни волн. Но град, обещанный по радио армейскими синоптиками, так и не состоялся. Дождь и тот свинцово-серой мглой развеялся высоко над виллой. На белом известняке наружной лестницы бледнели, высыхая, узоры первых капель. Должно быть, град тоже выпал в другом месте.Лили исчезла из виду и, должно быть, уже подходила к своей башне, когда дог вернулся на веранду и, заползая под стол, стащил на пол план карьера. Амбрас сердитым окриком прогнал пса в дом — тут только Беринг наконец вышел из прострации, нагнулся за чертежом и, тщательно расправив, снова разложил его на столе.— Не так, — сказал Амбрас. — Переверни. Я сижу вот здесь. И каменоломня должна быть внизу, а небо — вверху. Где у тебя глаза? Ослеп, что ли? Оставь ее в покое. Почему, черт возьми, ради этих барбосов Лили даже под градовой тучей задержалась, мало того, гладила их вонючую шкуру, однако прошла мимо большущего проема в проволочном заграждении и ему, Берингу, руки не подала? После недельного отсутствия лишь небрежно махнула ему рукой и пошла дальше. Лили! Он ведь целовал ее. Она что же, забыла? Совсем забыла?Беринг однообразно повторял свои вопросы и укоры, обращаясь к Лили в монологах или просто в мыслях, — но когда сталкивался с нею в Собачьем доме, на пароходной пристани или в базарный день среди дощатых лавчонок моорских рыбаков, торговцев птицей и капканщиков, не мог связать двух слов. Сконфуженно ухмылялся и брякал что-нибудь такое, за что яростно себя бранил уже минуту спустя, как только опять оставался наедине со своей нерешительностью. Иной раз он начинал мямлить и заикаться, даже когда всего лишь спрашивал у Лили, не расседлать ли ее мула, пасущегося у прудика с кувшинками.Только когда она сама затевала разговор, просила щепотку соли для мула, спрашивала, как дела в кузнице, любопытствовала насчет коршуна, кружившего над соснами, или насчет механизмов двигателя внутреннего сгорания, он порой легко и непринужденно включался в беседу. И тогда секунду-другую верил, что она вновь идет ему навстречу. И рассказывал ей о своем подслеповатом отце, о костяке крыльев хищной птицы, о принципе силовой передачи и о невозможности вернуться на Кузнечный холм.Однажды за таким разговором он и согласился, чтобы она относила старикам на Кузнечный холм благотворительные пакеты — продукты, мыло и записки, накарябанные на пожелтевших каталожных карточках из шкафов конторского барака. Но стоило Берингу собраться с духом и легонько до Лили дотронуться или всего-навсего посмотреть ей в глаза, как она тотчас отворачивалась или отодвигалась. Ни разу она не была такой, как тогда, в ночь концерта.Чем он ее обидел, что сделал не так, почему она опять чуждалась его? День за днем ждал он урочного часа, когда наконец потребует от нее ответа, пусть даже после этого она еще больше от него отдалится. Но летние недели проходили одна за другой, и в итоге от множества невысказанных вопросов остался один-единственный. Незаметно и упорно этот вопрос вторгся во все упреки, во все помыслы о Лили и терзал его даже во сне. Правда, этот единственный вопрос был обращен уже не к Лили, а исключительно к нему самому, к его бдительности, с какой он теперь во время визитов Лили на виллу следил за каждым ее движением, почти забывая о дыре в своем мире, о слепом пятне в глазу.Эта женщина, единственная, которую он держал в объятиях и целовал, избегала его оттого,что Собачий Корольбыл ее тайными настоящим любовником? Оставь ее в покое. Ведь так сказал Амбрас. Такова была его воля, а не воля Телохранителя. Оставь ее в покое. Он же ничего ей не сделал! От стыда и страха перед отставкой ни малейшего упрека не смел высказать. Всегда оставлял ее в покое и нипочем бы не дерзнул дотронуться до нее, если бы она сама не обняла его тогда. Еще и теперь в ушах у него стоял легкий звон ее браслетов. Он помнил все, с мучительной ясностью. Вспоминал ее объятия, сидя с Амбрасом над планами гранитного карьера и глядя на очертания фундаментов давным-давно разрушенных бараков при камнедробилке. Вспоминал, стоя с Амбрасом между вагонетками на пыльном пароме, вспоминал, нарезая собакам мясо и лежа ночью без сна, вспоминал, устало просыпаясь утром. Ее он оставлял в покое. Но его покой, его душевный мир пошел прахом.Теперь, когда Бразильянка и Собачий Король торговались при нем о ценности какого-нибудь изумруда и его меновом эквиваленте, изучали под лупой чистоту камня и восторженно рассуждали о дымчатости, о жидкостных включениях и трещинах, о черных ядрышках, отростках, орторомбических призмах и великом многообразии форм призрачных садов в недрах самоцвета, Берингу в каждой их фразе, в каждом непонятном слове мерещились зашифрованные любовные послания, и в самых что ни на есть незначительных жестах он искал скрытого подтверждения своих догадок.Иногда он слышал их смех, думал , что слышит смех, спускаясь в погреб виллы за вином или за куском рокфора... Они что же, смеялись над ним? Над обманутым в игре? И однажды, прохладным и ветреным июльским днем, эти бесконечные вопросы доконали его: он сломался.За двое суток до того, ночью, поблизости от Ляйсской бухты снова был налет на хутор, одного человека убили и неизвестно сколько ранили, и в это летнее утро Амбрас велел Берингу проверить и, если надо, отремонтировать замки виллы «Флора», а потом укрепить все оконные ставни и сквозные отверстия стальной лентой. Оставив его с этим поручением, Собачий Король свистом подозвал дога и еще четырех собак и отправился в каменоломню.Первые часы этих ремонтно-оборонительных работ, на которые уйдут дни, а может, и недели, Беринг занимался обмером окон и дверей, подсчитывал, сколько понадобится материалов и каких именно. При этом он раза четыре прошел мимо двери бывшего музыкального салона, мимо двери Амбраса, но ни на миг возле нее не задержался, ведь ставни этой комнаты нижнего этажа и так были железные , а дверь вела в коридор, не наружу, не в заросли.Когда же он все-таки нажал латунную ручку этой двери, осторожно, словно опасаясь застать там спящего или караульщика, то в душе оправдывал свое вторжение шумом, доносившимся изнутри, — звук походил на удары кувалды. Дверь была не заперта.Если бы Собачий Король самолично не запретил псам нападать на Беринга, собаки, лежавшие на полу в коридоре, вряд ли бы дали ему тронуть эту ручку даже кончиками пальцев. А так они только встали и воззрились на него — он распахнул дверь и шагнул в темноту.В музыкальный салон Беринг заходил всего один раз, три недели назад, помогая Амбрасу перетащить из этой сумрачной комнаты наверх, в библиотеку, изъеденный молью вышитый диван. Когда они отодвигали тяжеленную махину от стены, ненароком оторвался лоскут обивки — лев из бисерной пряжи, лежащий на кувшинках, в окружении птичьих стай; даже в гриве у него и на лапах сидели птицы, будто причесывали его своими клювами. Придавленный тяжестью дивана, Беринг тогда ничего толком не рассмотрел, лишь чутьем угадал, что за много лет он первый посторонний, вошедший в эту темную комнату.И нынче, летним днем, здесь тоже царил полумрак. Широкие деревянные жалюзи были опущены, как тогда, и застучали, когда он вошел, а порванные собаками и временем парчовые занавеси вздулись парусом — и вдруг стало очень светло, до того светло, что Беринг испуганно схватился за пистолет. В следующий миг вокруг опять была темнота. Громыхала всего-навсего одна из железных ставен. Порывы ветра то распахивали ее, то с лязгом захлопывали.Свет.Тьма.Свет.Беринг просунул руку между планками жалюзи, подтянул створку к себе и запер на шпингалет.Тьма.Дверной проем у него за спиной стал ослепительно белым и, точно лампа, светил в святая святых резиденции Собачьего Короля. Эта дорожка из дневного света вела от двери к нише. Там стоял узкий шкаф в рост человека, с десятками выдвижных ящичков, передние стенки которых были украшены интарсиями: над круглой ручкой каждого ящичка сидела, лежала или распевала какая-нибудь вырезанная из шпона птица. Хотя дерево где растрескалось, где покоробилось от колебаний температуры и от сырости, Беринг сразу, с первого взгляда, узнал своих птиц: тут и королек, и черный дрозд, и деревенская ласточка, и канюк, и ястреб-перепелятник... птицы приозерья.Под засохшей пальмой у окна стоял рояль, который уже десятки лет никто не открывал. На него был наброшен маскировочный брезент, заваленный стопками бумаг, одеждой и книгами. Одно из латунных колесиков на точеных ножках рояля отломалось — не иначе как при попытке выкатить трофей из салона. Следы этой попытки глубокими царапинами избороздили паркет. С тех пор инструмент стоял чуть наперекос, и сдвинуть его с места было невозможно.Рояль да шкаф — вот и вся мебель. Ни стула. Ни стола. Ни кровати. Голые стены. В эркере, где раньше был диван, лежали матрацы, армейские одеяла и несколько подушек, а рядом — небрежно свернутые географические карты, военные журналы, исписанные листы бумаги.Беринг на манер легавой собаки чуть что не обнюхал смятую постель — подушки, колючие одеяла, снял с простыни несколько волосков, присмотрелся к ним на свету, однако же здешние запахи ничем о Лили не напоминали, не пахло тут ни ее духами, ни кожей плетеных браслетов, ни сине-алыми пучками перышек на плечах ее куртки, ни тем дивным духом камышей, дыма и лаванды, каким веяло от ее волос. Он бы учуял даже едва уловимый его след.Волосы на простыне оказались собачьими. И воняло здесь только псиной. Неужто на этой постели и правда спали одни собаки, согревая ночами своего Короля? Не комната, а сущее логово. Псарня.Странно, глядя на Амбраса, не скажешь, что он живет в такой мерзости запустения. На своей одежде он не терпел ни потертостей, ни пятен. Раз в неделю Беринг отвозил в Ляйс целый мешок грязного белья. Там одна женщина, работавшая на обжиге извести, чинила, стирала и гладила одежду Собачьего Короля — за два куска мыла или пакет растворимого кофе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45