https://wodolei.ru/catalog/mebel/ASB/
А получилось наоборот — видать, он всосал, что не срастается — не знаю уж, почему. У этих свои секреты.
— Ты вот так shypyrtykyna на Долгова, что ли, выходишь? — спросил Магдиев.
— Не-а, — почти торжествующе сказал я: похоже, о'генриевски неожиданный финт логики следовало признать вполне удачным: собеседник явно не допирал, к чему я веду. Любил я такие моменты в разговоре. — Я, Танбулат Каримович, потом начал вспоминать все разговоры о национальной гордости татар и о том, что мы должны быть вместе плечом к плечу, — а с разными людьми на эту тему болтать пришлось. И понял, что большей частью этих чуваков не плечо, а задница интересовала. И национальный вопрос почесать для них — как для нормального человека у девушки время спросить. Так что, извините…
— Стоп. Сам извини, dustym. Я правильно понял, ты меня пидором назвал? — вполголоса спросил Магдиев.
Завелся, подумал я с удовольствием, и начал:
— Да нет…
В голове вспыхнуло, а выше колен стало неудобно. Перед глазами мелькнули шторы и почему-то рабочий стол Магдиева, стоявший в дальнему углу. И сразу тупо стукнуло по затылку и крестцу.
Через пару секунд я сообразил, что лежу на полу в двух метрах от переговорного стола. Опрокинутый стул обозначает середину расстояния, отделяющего мое нынешнее местоположение от предыдущего, а Магдиев застыл в той же позе, из которой двинул мне в челюсть, — навалился грудью на стол и тяжело смотрит на мои попытки найти ноги и способ их использовать.
Когда я наконец сел и принялся неумело соображать, что случилось и что теперь делать, Магдиев заговорил:
— Вы, kocheklar, совсем нюх потеряли. Не соображаете, с кем говорите и что говорите. Пиздюк ты тупой, журналист. Я к тебе, tege, как к родному, а ты меня с пидором сравниваешь. Видеть тебя не хочу. Пшел вон.
Голова казалась повернутой градусов на тридцать влево, и мучительно хотелось немного поразмышлять над тем, почему я вижу то, что впереди, а не то, что сбоку. Тем не менее я мог бы много чем ответить. Сказать, что Магдиев сам пиздюк, раз не может человека дослушать, и швырнуть ему в лицо снимок, где он с Борисовым обжимается. Докопаться до фразы про родного — типа, ладно хоть милым или противным не назвал. Попытаться въехать Магдиеву в глаз или просто запустить в него стулом. Плюнуть в рожу.
Ничего не вышло. Говорить я временно не мог — во всяком случае, не ощущал себя готовым к этому. Контрудар был вообще утопией круче кампанелловской — подняться я сумел, но сейчас даже себе в живот кулаком не попал бы: удар у Магдиева поставлен со времен работы председателем колхоза «Урняк» Альметьевского района. Его в свое время еле от суда отмазали за искалеченного комбайнера, ударившегося в запой в разгар уборочной. Плюнуть тоже не получилось — губы распухли и онемели. Поэтому я просто махнул рукой, развернулся и поплелся к раскрывшейся двери, в которой застыл офигевший охранник.
Этот взмах стал прощальным. Больше я Танбулата Магдиева не видел.
4
В этом мире у Аллаха
много разных вкусных яств,
Не сравниться им, однако,
с чаем, главным из лекарств.
Столько ценных и целебных
Свойств не сыщешь у других —
В сытых превратит голодных,
в юных — старых и больных.
Татарский байт
КАЗАНЬ. 14 АВГУСТА
Гильфанов Летфуллину сначала просто не поверил. Он знал, что Айрат — парень хоть и трепливый, но в серьезных вопросах к мистификациям не склонный. После телефонного разговора Ильдар решил, что Летфуллин либо тайный торчок, перепутавший дозу, либо он скоропостижно свихнулся на почве общего переутомления. Вариант, согласно которому отважного журналиста всерьез захватили бандюки, а то и диверсанты, московские или вашингтонские, и держат прикованным к батарее в его собственном кабинете, не проходил — Летфуллин в ходе бравого рассказа о том, как получил от Булкина в пятак и был отправлен на три советских, не употребил кодовое сочетание «субботний вечер» даже после того, как Ильдар дважды подкинул наводящие вопросы — на случай, если газетчик от волнения позабыл все на свете, а злодеи, предположительно окружившие его, слушают беседу с бритвами в руках.
В любом случае, Гильфанов решил немедленно приехать в редакцию. Удолбанный или сумасшедший Летфуллин был не бесполезен, а опасен, так что необходимо срочно поставить товарищу диагноз.
Сделать это оказалось невероятно легко: гематома челюсти (которую привыкающий, похоже, к легким увечьям страдалец аккуратно протирал смоченным бадягой платочком) и сплин на грани истерики и депрессии. Гильфанова это даже успокоило. Он, пока шел по редакции, испугался, что у заместителя редактора, по меньшей мере, полголовы снесено — обычно шустрые и довольно важные корреспонденты и тем более техперсонал на сей раз имели вид задумчивый, если не запуганный, что категорически не соответствовало общему победному настрою, царившему по всему Татарстану.
В ходе беседы с Айратом стало понятно, что редакцию сплющил негромкий, но очевидный и принципиальный антагонизм Долгова и Летфуллина — штука, выглядящая почти невероятной для людей, знакомых с историей «Нашего всего» и характерами его руководителей, но, если вдуматься, совсем не удивительная.
Однако заботили Гильфанова совершенно не эти забавные обстоятельства, а необходимость сохранить сострадательную невозмутимость и как-то поддерживать беседу с разобиженным Летфуллиным. Магдиевское рукомашество его не слишком впечатлило — разве что с учетом почти отеческого отношения президента к журналисту. А вот когда Айрат перешел к замечательному фотографическому открытию и принялся демонстрировать сначала отдельные распечатки юных Магдиева и Борисова, потом сведенный и в этом виде безоговорочно убойный кадр, Гильфанов почувствовал, что немного переусердствовал с превращением лица в камень — теперь его просто переклинило, а усы встали дыбом.
К счастью, в этот момент Айрат снова вспомнил про челюсть и похромал мочить платок мутноватой жидкостью из стоявшего на подоконнике бутылька, бормоча: «Буду молодой, красивый, а то жену только пугать, детей…»
Ильдар воспользовался паузой, чтобы отвернуться, сделать несколько энергичных гримас и рукой размазать лицо по черепу — дабы снять болезненный уже спазм.
Помогло. Печальную повесть о стукнутом журналисте он дослушал уже вполне раскованно и естественно, с сочувствием покивал, пообещал, несмотря на протесты Айрата, поговорить с Магдиевым. А когда Летфуллин высказал отношение к этому намерению, попросил все-таки сразу Танбулата Каримовича, если тот вдруг пойдет на контакт и, допустим, извинится, в далекие края не посылать.
— Я посылать не буду, я табуреткой сразу ебну, — весело пообещал Летфуллин.
— Айрат Идрисович, я вас умоляю, — сказал Гильфанов, произнес еще несколько утешительных фраз, выпросил совместный снимок счастливых президентов и, пожав Летфуллину руку, направился к двери. Там остановился и сказал: — А, забыл совсем. Как вы теперь с Долговым-то будете?
— Никак. Заявление я ему отнес, он не подписывает. Две недели поработаю еще, если не передумаю, то уйду просто так. Неявочным порядком.
— А куда?
— Инструктором, конечно.
— То есть?
— Ну, к Жаудату, в охрану магдиевскую. Буду у них почетный спарринг-партнер президента. Мальчик для битья. Употреблять по вторникам вместо груши.
Гильфанов вздохнул и покачал головой.
Летфуллин помахал в воздухе влажным платочком, остужая, и снова приложил его к челюсти. Бадяга творила чудеса. Впрочем, и Магдиев был вполне милосерден. Айрата миновало даже сотрясение мозга. По крайней мере, в своем жизнеописании о тошноте он не упомянул.
— Может, помочь чем? — спросил Гильфанов, особенно ни на что хорошее не надеясь.
— Спасибо, мне сегодня уже помогли, — сказал Летфуллин. Гильфанов смотрел на него. Летфуллин отвел глаза и сказал: — Ну, извините. Не прав.
— Да ладно, понимаю. Это я прилип. Айрат Идрисович, а вы кому-нибудь еще снимок этот ваш показывали?
— Не-а. Долгову — как-то не сложилось, Магдиеву — не успел. Вам только. Теперь вы типа меня убьете, да?
— Лечитесь, Айрат Идрисович, — мягко сказал Ильдар и приоткрыл дверь.
— Спасибо. Только вы, пожалуйста, Магдиеву скажите, что это ему пора лечиться. Мне по морде не впервой получать, но с такой манерой общения он быстро ответку получит. Пора дедушке на транквилизаторы садиться.
— Подумаем, — неопределенно пообещал Гильфанов и поднял руку, прощаясь. Главного он Летфуллину не сказал и на всякий случай немножко помедлил, прежде чем выйти из кабинета.
Летфуллин ожидания оправдал:
— Ильдар Саматович, в порядке совета. Я не хочу мстительным быть. Как считаете, чего будет, если я этот снимок опубликую? Отомстил, получится?
— Знаете, Айрат, я теперь вам и советовать ничего не могу. На ваше усмотрение, абсолютно.
— У меня усмотрение всё вбок съехало. Не знаю я, блин. Сейчас публиковать — получится, я Магдиеву подляну делаю, а к Долгову, наоборот, типа подмазываюсь — что мы, получается, одной крови. Тьфу, зараза. В другую газету отдавать вообще западло. Ладно, подумаю пока.
— На ваше усмотрение, — повторил Ильдар, попрощался последний раз и ушел.
Едва выйдя на Баумана, он позвонил из ближайшего автомата (сотовую связь в центре еще не восстановили) в Кремль и договорился о срочной встрече. Потом побежал к машине, скомандовал: «В комитет, потом сразу в Кремль».
В комитете он был ровно семь минут. Ровно столько, сколько нужно, чтобы добежать до кабинета. Запереться. Достать из верхнего ящика стола и сунуть в карман плоскую упаковку аспирина. Потом извлечь из того же ящика подарочный футляр с золотым «паркером» и сменными капсулами, вытащить из корпуса ручки чернильный баллончик и очень аккуратно поместить на освободившееся место другой, отличавшийся от подобных ему лишь тонкой зеленой полоской на тупом конце. Потом выскочить из кабинета и ссыпаться по лестнице мимо отдавшего честь дежурного офицера.
Магдиев встретил Гильфанова как родного. Ничего иного Ильдар и не ожидал: всеобщая эйфория от победы особенно сильно била по мозгам верховному главнокомандованию, и никто лучше главковерха не понимал роли скромного полковника в спектакле, которым открыл и закрыл сезон театр военных и попутных действий.
Но чувствовался в энтузиазме президента некоторый перебор, словно он очень старался выдержать планку и при этом натуги не показать.
Уловивший такую тонкость Гильфанов лишний раз убедился в правдивости рассказа Летфуллина. Магдиева все-таки крепко зацепила эта история, и, похоже, подъедала его совесть — та самая, из гайдаровского рассказа, из-за которой Нина заплакать могла, а лидеру победившей республики было впадлу. Тем более клиническим выглядел случай.
Гильфанов сообразил, что всякий, кто заинтересуется теплым прощанием президента со своим доверенным борзописцем, получит в челюсть — и не факт, что рукой. С другой стороны, менее прямолинейный подход мог заставить Магдиева постепенно рассиропиться, облегчить душу рассказом об избиении трепливых балбесов, а потом, как знать, и о чем-нибудь более интимном. Например, о какой-нибудь старой фотографии и грядущей встрече столь же старых друзей.
Поэтому Ильдар вывернул наизнанку торопливо составленный по пути в Кремль план беседы и начал с того, чем предполагал закончить:
— Танбулат Каримович, такое дело. Отпроситься я у вас хочу.
— В смысле?
— В смысле, я устал, я ухожу. На пенсию пора. Рыбу ловить и облепиху собирать.
— Isanmesez, min seznen apaen, — растерянно сказал Магдиев. — Это шутка, надеюсь, Ильдар?
Ильдар виновато вздохнул. Принялся объяснять, что на самом деле его работа растратила смысл. Последние годы комитет существовал де-факто независимо от Москвы, а сам Гильфанов последние годы действовал независимо от комитета. И в том, и в другом случае формально оставались поводы и возможности для возвращения, так сказать, в исходное русло. Но на самом деле это было бы довольно маразматическим мероприятием — по множеству причин. Так что, Танбулат Каримович, как офицер ФСБ я просто не существую, как офицер КГБ исчерпал себя — и, пожалуй, чуть пораньше КГБ, который, если я правильно понимаю, будет тихонечко слит — и не с ФСБ, а как картофельный отвар — на землю или куда там отвар сливают. Я понимаю, упредил он возражение Магдиева, что на одном комитете свет клином не сошелся — тем более с учетом последних обстоятельств. Но я, честное слово, подорвался, довольно серьезно. Надо отдохнуть. Хотя бы месяц-другой. Потом отец, вы знаете…
Магдиев согласился с этой логикой удивительно быстро. Конечно, он задал десяток вопросов. Некоторые из них Гильфанова почти растрогали — например, Танчик всерьез озаботился безопасностью полковника, а когда тот заверил, что будет ходить только по безопасным местам и только с каской на голове, поинтересовался, а как с финансами.
Ни нажимать на собеседника, ни тем более угрожать или просто предостерегать от возможных негативных последствий расставания Магдиев не стал.
Гильфанов заподозрил даже, что Магдиев по привычке всех победивших вождей приготовился радикально почистить свое окружение. Чтобы, значит, через год-другой ни одна тварь не посмела или просто не смогла бы физически вспомнить, как мы с товарищем богом вместе принимали решительный план действий.
Но нет, похоже, Булкин искренне переживал скорое расставание с собратом по оружию и не протестовал лишь из уважения к убеждениям и выпестованной позиции собрата, к тому же сделавшего свое дело.
Не сказать, что из-за этого Гильфанов засбоил и задумался над тем, стоит ли реализовывать свой план. Сделать это было необходимо — но лишь убедившись, что цепочка, выстроенная полковником в последние полтора часа, не является метастазом его воспаленного и распухшего воображения.
Ильдар быстро убедился, что все было правдой, — как и ожидалось, подталкивать Танчика почти не пришлось. Тот сам заговорил о грядущем визите Борисова. В том смысле, что подготовка к нему уже вымотала и Жаудата со всеми присными, и аппарат, не говоря уже о ментах и прочем малоценном расходном материале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
— Ты вот так shypyrtykyna на Долгова, что ли, выходишь? — спросил Магдиев.
— Не-а, — почти торжествующе сказал я: похоже, о'генриевски неожиданный финт логики следовало признать вполне удачным: собеседник явно не допирал, к чему я веду. Любил я такие моменты в разговоре. — Я, Танбулат Каримович, потом начал вспоминать все разговоры о национальной гордости татар и о том, что мы должны быть вместе плечом к плечу, — а с разными людьми на эту тему болтать пришлось. И понял, что большей частью этих чуваков не плечо, а задница интересовала. И национальный вопрос почесать для них — как для нормального человека у девушки время спросить. Так что, извините…
— Стоп. Сам извини, dustym. Я правильно понял, ты меня пидором назвал? — вполголоса спросил Магдиев.
Завелся, подумал я с удовольствием, и начал:
— Да нет…
В голове вспыхнуло, а выше колен стало неудобно. Перед глазами мелькнули шторы и почему-то рабочий стол Магдиева, стоявший в дальнему углу. И сразу тупо стукнуло по затылку и крестцу.
Через пару секунд я сообразил, что лежу на полу в двух метрах от переговорного стола. Опрокинутый стул обозначает середину расстояния, отделяющего мое нынешнее местоположение от предыдущего, а Магдиев застыл в той же позе, из которой двинул мне в челюсть, — навалился грудью на стол и тяжело смотрит на мои попытки найти ноги и способ их использовать.
Когда я наконец сел и принялся неумело соображать, что случилось и что теперь делать, Магдиев заговорил:
— Вы, kocheklar, совсем нюх потеряли. Не соображаете, с кем говорите и что говорите. Пиздюк ты тупой, журналист. Я к тебе, tege, как к родному, а ты меня с пидором сравниваешь. Видеть тебя не хочу. Пшел вон.
Голова казалась повернутой градусов на тридцать влево, и мучительно хотелось немного поразмышлять над тем, почему я вижу то, что впереди, а не то, что сбоку. Тем не менее я мог бы много чем ответить. Сказать, что Магдиев сам пиздюк, раз не может человека дослушать, и швырнуть ему в лицо снимок, где он с Борисовым обжимается. Докопаться до фразы про родного — типа, ладно хоть милым или противным не назвал. Попытаться въехать Магдиеву в глаз или просто запустить в него стулом. Плюнуть в рожу.
Ничего не вышло. Говорить я временно не мог — во всяком случае, не ощущал себя готовым к этому. Контрудар был вообще утопией круче кампанелловской — подняться я сумел, но сейчас даже себе в живот кулаком не попал бы: удар у Магдиева поставлен со времен работы председателем колхоза «Урняк» Альметьевского района. Его в свое время еле от суда отмазали за искалеченного комбайнера, ударившегося в запой в разгар уборочной. Плюнуть тоже не получилось — губы распухли и онемели. Поэтому я просто махнул рукой, развернулся и поплелся к раскрывшейся двери, в которой застыл офигевший охранник.
Этот взмах стал прощальным. Больше я Танбулата Магдиева не видел.
4
В этом мире у Аллаха
много разных вкусных яств,
Не сравниться им, однако,
с чаем, главным из лекарств.
Столько ценных и целебных
Свойств не сыщешь у других —
В сытых превратит голодных,
в юных — старых и больных.
Татарский байт
КАЗАНЬ. 14 АВГУСТА
Гильфанов Летфуллину сначала просто не поверил. Он знал, что Айрат — парень хоть и трепливый, но в серьезных вопросах к мистификациям не склонный. После телефонного разговора Ильдар решил, что Летфуллин либо тайный торчок, перепутавший дозу, либо он скоропостижно свихнулся на почве общего переутомления. Вариант, согласно которому отважного журналиста всерьез захватили бандюки, а то и диверсанты, московские или вашингтонские, и держат прикованным к батарее в его собственном кабинете, не проходил — Летфуллин в ходе бравого рассказа о том, как получил от Булкина в пятак и был отправлен на три советских, не употребил кодовое сочетание «субботний вечер» даже после того, как Ильдар дважды подкинул наводящие вопросы — на случай, если газетчик от волнения позабыл все на свете, а злодеи, предположительно окружившие его, слушают беседу с бритвами в руках.
В любом случае, Гильфанов решил немедленно приехать в редакцию. Удолбанный или сумасшедший Летфуллин был не бесполезен, а опасен, так что необходимо срочно поставить товарищу диагноз.
Сделать это оказалось невероятно легко: гематома челюсти (которую привыкающий, похоже, к легким увечьям страдалец аккуратно протирал смоченным бадягой платочком) и сплин на грани истерики и депрессии. Гильфанова это даже успокоило. Он, пока шел по редакции, испугался, что у заместителя редактора, по меньшей мере, полголовы снесено — обычно шустрые и довольно важные корреспонденты и тем более техперсонал на сей раз имели вид задумчивый, если не запуганный, что категорически не соответствовало общему победному настрою, царившему по всему Татарстану.
В ходе беседы с Айратом стало понятно, что редакцию сплющил негромкий, но очевидный и принципиальный антагонизм Долгова и Летфуллина — штука, выглядящая почти невероятной для людей, знакомых с историей «Нашего всего» и характерами его руководителей, но, если вдуматься, совсем не удивительная.
Однако заботили Гильфанова совершенно не эти забавные обстоятельства, а необходимость сохранить сострадательную невозмутимость и как-то поддерживать беседу с разобиженным Летфуллиным. Магдиевское рукомашество его не слишком впечатлило — разве что с учетом почти отеческого отношения президента к журналисту. А вот когда Айрат перешел к замечательному фотографическому открытию и принялся демонстрировать сначала отдельные распечатки юных Магдиева и Борисова, потом сведенный и в этом виде безоговорочно убойный кадр, Гильфанов почувствовал, что немного переусердствовал с превращением лица в камень — теперь его просто переклинило, а усы встали дыбом.
К счастью, в этот момент Айрат снова вспомнил про челюсть и похромал мочить платок мутноватой жидкостью из стоявшего на подоконнике бутылька, бормоча: «Буду молодой, красивый, а то жену только пугать, детей…»
Ильдар воспользовался паузой, чтобы отвернуться, сделать несколько энергичных гримас и рукой размазать лицо по черепу — дабы снять болезненный уже спазм.
Помогло. Печальную повесть о стукнутом журналисте он дослушал уже вполне раскованно и естественно, с сочувствием покивал, пообещал, несмотря на протесты Айрата, поговорить с Магдиевым. А когда Летфуллин высказал отношение к этому намерению, попросил все-таки сразу Танбулата Каримовича, если тот вдруг пойдет на контакт и, допустим, извинится, в далекие края не посылать.
— Я посылать не буду, я табуреткой сразу ебну, — весело пообещал Летфуллин.
— Айрат Идрисович, я вас умоляю, — сказал Гильфанов, произнес еще несколько утешительных фраз, выпросил совместный снимок счастливых президентов и, пожав Летфуллину руку, направился к двери. Там остановился и сказал: — А, забыл совсем. Как вы теперь с Долговым-то будете?
— Никак. Заявление я ему отнес, он не подписывает. Две недели поработаю еще, если не передумаю, то уйду просто так. Неявочным порядком.
— А куда?
— Инструктором, конечно.
— То есть?
— Ну, к Жаудату, в охрану магдиевскую. Буду у них почетный спарринг-партнер президента. Мальчик для битья. Употреблять по вторникам вместо груши.
Гильфанов вздохнул и покачал головой.
Летфуллин помахал в воздухе влажным платочком, остужая, и снова приложил его к челюсти. Бадяга творила чудеса. Впрочем, и Магдиев был вполне милосерден. Айрата миновало даже сотрясение мозга. По крайней мере, в своем жизнеописании о тошноте он не упомянул.
— Может, помочь чем? — спросил Гильфанов, особенно ни на что хорошее не надеясь.
— Спасибо, мне сегодня уже помогли, — сказал Летфуллин. Гильфанов смотрел на него. Летфуллин отвел глаза и сказал: — Ну, извините. Не прав.
— Да ладно, понимаю. Это я прилип. Айрат Идрисович, а вы кому-нибудь еще снимок этот ваш показывали?
— Не-а. Долгову — как-то не сложилось, Магдиеву — не успел. Вам только. Теперь вы типа меня убьете, да?
— Лечитесь, Айрат Идрисович, — мягко сказал Ильдар и приоткрыл дверь.
— Спасибо. Только вы, пожалуйста, Магдиеву скажите, что это ему пора лечиться. Мне по морде не впервой получать, но с такой манерой общения он быстро ответку получит. Пора дедушке на транквилизаторы садиться.
— Подумаем, — неопределенно пообещал Гильфанов и поднял руку, прощаясь. Главного он Летфуллину не сказал и на всякий случай немножко помедлил, прежде чем выйти из кабинета.
Летфуллин ожидания оправдал:
— Ильдар Саматович, в порядке совета. Я не хочу мстительным быть. Как считаете, чего будет, если я этот снимок опубликую? Отомстил, получится?
— Знаете, Айрат, я теперь вам и советовать ничего не могу. На ваше усмотрение, абсолютно.
— У меня усмотрение всё вбок съехало. Не знаю я, блин. Сейчас публиковать — получится, я Магдиеву подляну делаю, а к Долгову, наоборот, типа подмазываюсь — что мы, получается, одной крови. Тьфу, зараза. В другую газету отдавать вообще западло. Ладно, подумаю пока.
— На ваше усмотрение, — повторил Ильдар, попрощался последний раз и ушел.
Едва выйдя на Баумана, он позвонил из ближайшего автомата (сотовую связь в центре еще не восстановили) в Кремль и договорился о срочной встрече. Потом побежал к машине, скомандовал: «В комитет, потом сразу в Кремль».
В комитете он был ровно семь минут. Ровно столько, сколько нужно, чтобы добежать до кабинета. Запереться. Достать из верхнего ящика стола и сунуть в карман плоскую упаковку аспирина. Потом извлечь из того же ящика подарочный футляр с золотым «паркером» и сменными капсулами, вытащить из корпуса ручки чернильный баллончик и очень аккуратно поместить на освободившееся место другой, отличавшийся от подобных ему лишь тонкой зеленой полоской на тупом конце. Потом выскочить из кабинета и ссыпаться по лестнице мимо отдавшего честь дежурного офицера.
Магдиев встретил Гильфанова как родного. Ничего иного Ильдар и не ожидал: всеобщая эйфория от победы особенно сильно била по мозгам верховному главнокомандованию, и никто лучше главковерха не понимал роли скромного полковника в спектакле, которым открыл и закрыл сезон театр военных и попутных действий.
Но чувствовался в энтузиазме президента некоторый перебор, словно он очень старался выдержать планку и при этом натуги не показать.
Уловивший такую тонкость Гильфанов лишний раз убедился в правдивости рассказа Летфуллина. Магдиева все-таки крепко зацепила эта история, и, похоже, подъедала его совесть — та самая, из гайдаровского рассказа, из-за которой Нина заплакать могла, а лидеру победившей республики было впадлу. Тем более клиническим выглядел случай.
Гильфанов сообразил, что всякий, кто заинтересуется теплым прощанием президента со своим доверенным борзописцем, получит в челюсть — и не факт, что рукой. С другой стороны, менее прямолинейный подход мог заставить Магдиева постепенно рассиропиться, облегчить душу рассказом об избиении трепливых балбесов, а потом, как знать, и о чем-нибудь более интимном. Например, о какой-нибудь старой фотографии и грядущей встрече столь же старых друзей.
Поэтому Ильдар вывернул наизнанку торопливо составленный по пути в Кремль план беседы и начал с того, чем предполагал закончить:
— Танбулат Каримович, такое дело. Отпроситься я у вас хочу.
— В смысле?
— В смысле, я устал, я ухожу. На пенсию пора. Рыбу ловить и облепиху собирать.
— Isanmesez, min seznen apaen, — растерянно сказал Магдиев. — Это шутка, надеюсь, Ильдар?
Ильдар виновато вздохнул. Принялся объяснять, что на самом деле его работа растратила смысл. Последние годы комитет существовал де-факто независимо от Москвы, а сам Гильфанов последние годы действовал независимо от комитета. И в том, и в другом случае формально оставались поводы и возможности для возвращения, так сказать, в исходное русло. Но на самом деле это было бы довольно маразматическим мероприятием — по множеству причин. Так что, Танбулат Каримович, как офицер ФСБ я просто не существую, как офицер КГБ исчерпал себя — и, пожалуй, чуть пораньше КГБ, который, если я правильно понимаю, будет тихонечко слит — и не с ФСБ, а как картофельный отвар — на землю или куда там отвар сливают. Я понимаю, упредил он возражение Магдиева, что на одном комитете свет клином не сошелся — тем более с учетом последних обстоятельств. Но я, честное слово, подорвался, довольно серьезно. Надо отдохнуть. Хотя бы месяц-другой. Потом отец, вы знаете…
Магдиев согласился с этой логикой удивительно быстро. Конечно, он задал десяток вопросов. Некоторые из них Гильфанова почти растрогали — например, Танчик всерьез озаботился безопасностью полковника, а когда тот заверил, что будет ходить только по безопасным местам и только с каской на голове, поинтересовался, а как с финансами.
Ни нажимать на собеседника, ни тем более угрожать или просто предостерегать от возможных негативных последствий расставания Магдиев не стал.
Гильфанов заподозрил даже, что Магдиев по привычке всех победивших вождей приготовился радикально почистить свое окружение. Чтобы, значит, через год-другой ни одна тварь не посмела или просто не смогла бы физически вспомнить, как мы с товарищем богом вместе принимали решительный план действий.
Но нет, похоже, Булкин искренне переживал скорое расставание с собратом по оружию и не протестовал лишь из уважения к убеждениям и выпестованной позиции собрата, к тому же сделавшего свое дело.
Не сказать, что из-за этого Гильфанов засбоил и задумался над тем, стоит ли реализовывать свой план. Сделать это было необходимо — но лишь убедившись, что цепочка, выстроенная полковником в последние полтора часа, не является метастазом его воспаленного и распухшего воображения.
Ильдар быстро убедился, что все было правдой, — как и ожидалось, подталкивать Танчика почти не пришлось. Тот сам заговорил о грядущем визите Борисова. В том смысле, что подготовка к нему уже вымотала и Жаудата со всеми присными, и аппарат, не говоря уже о ментах и прочем малоценном расходном материале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53