Остановились у глухого забора. Раиса оглянулась по сторонам и отчетливо постучала. Из-за забора послышался лай, потом чьи-то шаги, потом голос:— Кто там?— Во имя отца и сына и святаго духа… Странников принимаете?Калитка распахнулась.— Заходи, заходи! — прикрикнула Раиса на Таню и толкнула во двор.— Аминь, — сказал впустивший их мужчина и захлопнул калитку.На цепи прыгал лохматый пес, гавкал и злился, не обращая внимания на окрики хозяина.Тот склонил голову перед Раисой, а на Таню бросил пытливый взгляд.— Послушница моя, — лаконично пояснила Раиса.— Виктор Фролович, — представился хозяин.— Брат Виктор, — поправила Раиса.Он сравнительно молод, пожалуй, нет тридцати, но брюшко уже выпирает, румяные щеки лоснятся, точно смазаны салом, только серые глазки шныряют, как у голодного зайца.— Надолго, мать? — не удержался он от вопроса.— Как поживется, — неопределенно ответила Раиса. — Странников нет?Виктор Фролович поморщился:— Живет одна, прошлогодняя.— Не вздумай вместе поселить, — распорядилась Раиса.— Зачем же…Он повел их в дом, через комнату, где у окна сидела моложавая женщина с пухленькой девочкой на коленях. Возле них стояла рыженькая девушка.Таня догадалась: у окна — жена, а стоит — та, «прошлогодняя», как назвал ее Виктор Фролович.Обе бросили на вошедших любопытный взгляд, но хозяин тотчас провел прибывших в темный коридор, пошарил у стены, толкнул раздвижную дверь, и гостьи очутились в своем временном обиталище.Комната не комната, чулан не чулан. Нечто такое, где можно находиться и в то же время оставаться как бы не существующим для любого неосведомленного посетителя.Деревянная скамья, сложенная раскладушка и стул — вся обстановка их нового обиталища. Тане оно представилось унылой щелью, но Раисе, прятавшейся на своем веку в завалинках, в ящиках, в канавках и чуть ли не в печных трубах, жилище казалось вполне комфортабельным.Здесь-то и поселились инокиня и ее послушница.Большую часть времени они проводили в молитве, да еще время от времени Раиса вела с Таней душеспасительные беседы. Только странничество угодно богу, доказывала она, а жизнь обычная, какую ведет большинство людей, грозит погибелью…— А как же брат Виктор? — удивилась Таня. — У него дом, жена, дочка…— Так он видовой, — раздраженно ответила Раиса. — Какая ты беспонятная! Живет для прикрытия божьего дела.Таня изредка покидала отведенную им с Раисой конуру, выбегала во двор, даже бродила по огороду.Жену и дочку Виктора Фроловича видела ежедневно, а рыженькую девушку встретила еще лишь один раз. Появилась Раиса и так цыкнула на девушку, что та сразу точно растворилась в воздухе. Раиса утверждала, что всякий, кто готовится принять крещение, подобно Христу, должен сорок дней и ночей провести в одиночестве.Сама Раиса то совещалась о чем-то с Виктором Фроловичем, то куда-то исчезала, то что-то обозревала в огороде — не в пример своей подопечной вела деятельную беспокойную жизнь.Неожиданно она сообщила, что уезжает на несколько дней в Москву.Таня растерялась:— А я?— Молись да поменьше толкись на людях.Не хотелось Тане оставаться под присмотром Виктора Фроловича, но он почти не обращал на нее внимания, разве только кормил получше, чем при Раисе: то каши даст с маслом, то сахару с хлебом и кипятком.Раиса вернулась через два дня в необычно хорошем настроении.— Теперь скоро, — сказала она.— Что скоро? — спросила Таня.— Вознесешься на крыльях благодати к престолу господа, — загадочно ответила мать Раиса.Встали до света. Сонная Раиса толкнула Таню ногой. Старуха спала на широкой деревянной лавке, прямо на доске, без подушки — «инокиня я, а видишь, как изнуряю плоть». Таня рядом, на раскладушке, тоже ничем не застланной. Таня вскочила. Раисе еще дремалось, не хотелось вставать. Минуту нежилась, встала и тут же принялась отбивать поклоны. Таня догадалась: сама на себя наложила епитимью. Таня молчала, ждала приказания. Раиса оглянулась:— Чего пнем стоишь?…Таня опустилась на колени.— Господи… господи… помилуй мя…Они долго кланялись перед иконой. Внезапно Раиса встала. Сегодня она была в каком-то приподнятом состоянии.— Пора.— Что пора? — невольно спросила Таня.— Молись, молись, — рассердилась старуха. — Много будешь знать, скоро состаришься.Тане вдруг стало весело.— Скорей инокиней стану…— Охальница! Наказать бы, да день больно уж посвященный…Сдула с Тани веселье.Вышли во двор. Восток занимался зарей — рыжей, желтой, тревожной, точно небо подпалили понизу спичкой. По двору шел Виктор Фролович, нес от ворот ведро с водой. Не опуская ведра, поклонился Раисе.— Благослови, матушка.— Господь с тобой. Откуда носишь?— Из колонки.— А где у тебя дождевая?— В бочке.— Пора, — сказала Раиса.— Слушаю, матушка. — Виктор Фролович обернулся. — Только придется пособить.Раиса засеменила в огород.На краю огорода, за грядкой с картошкой, в тени ракитовых кустов — яма, на дне темнеет бурая стоячая вода. Таня еще в день приезда, бродя по огороду, наткнулась на яму. Подумала — для полива.Раиса остановилась перед ямой.— Бочку у сарая видела? — спросила она. — Придется перетаскать воду.Тут Таня поняла, что значит «пора», и ей стало страшно. Не радостно, а страшно, вопреки тому, чему учила Раиса. Сегодня ее будут крестить… Что-то сдавило ей горло.— Видела, — покорно шепнула Таня.— Это тебе урок. — Раиса пальцем ткнула девушку в бок. — Исполняй.Таня принялась перетаскивать воду.Вода точно уходила под землю, яма была какая-то проваленная. Урок Таня выполнила только к полудню.— Теперь иди молись, — наказала Раиса. — Обеда тебе сегодня не положено, готовься.Таня ушла в каморку, встала на колени, твердила молитвы. Голова кружилась, есть не хотелось, непонятная слабость разлилась в теле, казалось, будто она уходит от самой себя.Вспомнилось все, что недавно было ее жизнью: Москва, мать, школа и… Нет, нет, больше никого не хотела она вспоминать. Все ушло, ушло и никогда не вернется.Неслышно вошла Раиса.— Молись, молись, не мечтай, — привычно пробормотала инокиня и сняла с полки «Цветник нравственный», свою любимую книгу. — Крещена ты все-таки или нет? — в который уже раз осведомилась Раиса и принялась разъяснять своей подопечной значение предстоящего обряда: — Впрочем… Агаряне своих детей во младенчестве крестили у православных священников, но благодать крещения принимали за волхование, не с правым разумом принимали крещение детей, и святые соборы постановили обращенных крестить снова.У Тани не было уверенности, что она крещена, письменных свидетельств тому не существовало, но вряд ли бабушка Дуся оставила Таню некрещеной, она иногда напоминала, что приходится Тане крестной матерью.Таня не ответила, но Раиса и не ждала ответа, сама нашла ответ, сообразуясь с каноническими правилами:— Сегодня сподобишься благодати… Комсомольцы подобны енкратитам, саккафарам, апотактитам и прочим еретикам…Она долго втолковывала Тане что-то о саккафарах и апотактитах. Тане стало страшно, захотелось бежать, но не было ни сил, ни денег, ни документов.«Смирись, смирись, — мысленно твердила она себе. — Возврата уже нет…»Раиса опять ушла. Она то уходила, то возвращалась, недоверчиво поглядывая на девушку. А та и молилась, и плакала, и уносилась мыслями куда-то далеко-далеко. В Москву, в Третьяковку и еще дальше…Она все время чувствовала себя на распутье. Хочется обратно, домой, в тепло, в привычную жизнь, а ветер гонит вперед, в дождь, грязь, слякоть и рядом безжалостные суровые люди, которые не позволят ни повернуть, ни убежать…С каждым часом Раиса делалась все хлопотливее. День был на исходе. Слазила в дорожный мешок, достала длинную холщовую рубаху, подала Тане:— Одевайся…Никого не слышно, не видно. Таня подумала, что крестить ее будет Раиса: правила разрешают инокиням крестить обращенных, — и девушке стало грустно, что благодать на нее снизойдет через Раису.Она все-таки осмелилась спросить:— А кто же будет крестить?— Одевайся, одевайся, — поторопила Раиса и с умилением возвела очи горе: — Старейшин преимущий приехал, сам хочет. Такой милости редко кого удостаивает…Таня быстро скинула платье, вопросительно оглянулась.— Все, все скидавай, — сказала Раиса.Таня сняла белье, натянула рубаху, холст после вискозы показался шершавым, такой он был новый и чистый, и опять оглянулась. Раиса взяла ее за руку, Таня вскинула на старуху глаза.— Старейший у ямы?— Какая такая яма? — одернула Раиса. — У купели.Во дворе никого, один лишь пес на цепи щурится на низкое солнце.Не выпуская руки девушки, Раиса повела ее в огород.Опустив глаза, шла Таня меж грядок, прислушиваясь, не идет ли за ее спиной Елпидифор…Было очень тихо. Таня подняла голову и обмерла. Возле ямы справа старейший, еще какой-то инок с черной бородой, хозяин дома, а слева, отдельно от мужчин, жена Виктора Фроловича, их четырехлетняя дочка, девушка, которую Таня мельком видела в день приезда, и какая-то незнакомая старуха.Все молчали, может быть, благоговея перед старейшим, а может быть, чтобы не привлечь ничьего внимания за забором.Раиса подвела девушку к Елпидифору. Тане показалось, едва заметная улыбка пошевелила бескровные губы старца, но он тотчас сурово поглядел на свою паству и строго сказал:— Стань лицом на восток.Таня растерянно посмотрела на воду, на небо: не могла сообразить, где восток.— Спиной к солнцу, — пришел ей на помощь Елпидифор, сам стал лицом к ней и перекрестился.Все последовали его примеру. Началась служба. Елпидифор читал молитвы, Раиса заменяла хор, сипловатым дискантом подтягивала старцу. Иногда к ней присоединялись чернобородый и незнакомая старуха. Однако Тане казалось, что по-прежнему все происходит в тишине.Вишня топорщила ветки, точно вырезанные из черного железа, понуро висели на раките узкие листья, тускло поблескивала в яме вода.— Давайте, — негромко распорядился Елпидифор, став вполоборота к Раисе.Старуха подскочила к девушке, принялась торопливо стягивать с нее рубашку.Таня смутилась, ей стало стыдно, страшно.— Что вы!— Дура! — сердито буркнула старуха, продолжая стягивать рубашку.Таня подняла руки к груди, краска стыда залила ей лицо.— Входи, входи в купель, — быстро сказал Елпидифор, подталкивая ее в воду.Таня полезла в яму, заспешила, оступилась, ушла ногами в тину, взбаламутила воду. Вода успела за день нагреться, была как парное молоко, доходила до груди, но Тане все равно было стыдно и страшно.Елпидифор взмахнул крестом, отдал его Раисе, положил руки на голову Тане и стал с силой погружать ее с головой в воду:— Крещается раба божия Таисия… Во имя отца… — Помог Тане высунуться. — Аминь!… И сына… — Опять погрузил ее голову в воду. — Аминь!… И святаго духа. — Окунул в третий раз. — Аминь… Выходи!Надел на шею Тане медный крестик на коричневом шнурочке, услужливо поданный Раисой. Жена Виктора Фроловича накинула на плечи Тане простыню, наскоро обтерла, помогла побыстрей натянуть рубашку.— Вот и окрестили тебя, Тася…Ее даже не спросили, каким именем назвать! Теперь она, значит, Таисия…Во дворе загавкал пес. Все тревожно взглянули на старейшего. Он все-таки дочитал молитву.— Идите, — распустил он молившихся.Все сразу куда-то подевались. Раиса повлекла Таню обратно в каморку.На дворе покрикивал Виктор Фролович. Пес замолк. В помещении совсем темно. Раиса повернула выключатель. Стало светло и неуютно.— Подкрепись, — говорит Раиса, выкладывает на стол ломоть хлеба, луковицу и сухую таранку, медлит и неохотно добавляет: — А это от отца Елпидифора… — Достает из кармана юбки яблоко и подает Тане. ПОДПОЛЬЕ Наутро Раиса позволила Тане выйти во двор.— Пойди подыши, порадуйся божьей благодати.У крыльца прохаживалась девушка, которую дважды видела Таня.Они с любопытством смотрели друг на друга, ни одна не решалась начать разговор.— Тебя тоже будут крестить? — первой нарушила молчание Таня.— Меня еще в прошлом году.— А как тебя зовут?— Феврония.— Ка-а-ак?— Сперва Фиалкой звали, потому и Феврония.— Да разве есть такое имя?— Я была некрещеная, отец назвал, он был у меня коммунист. А потом умер. А тебя?— Таня… — Она тут же поправилась: — Тася.— Худая ты…Таня покраснела.— Хозяин наш загляделся вчера на тебя.— Брось ты… — Таня покраснела еще сильнее. — Ты не знаешь, мы долго здесь будем жить?— Разве они скажут!Тут тявкнула собака, и Раиса загнала Таню в дом.После обеда, — вероятно, по причине присутствия старейшего обед на этот раз был посытнее, пшенная каша с подсолнечным маслом, — Раиса сказала, что Таню хочет видеть старейший.— А где он?— У себя.Таня не очень-то шаталась по чужому дому, она и понятия не имела, где это «у себя».— Пойди на крыльцо, зайди справа, постучи в стеночку, три раза быстро и два с перерывами.Таня пошла, постучала — ступеньки вдруг откинулись, открылась лесенка вниз, в подполье.Снизу показался чернобородый:— Кто там?… А, Таисия… Заходи.Таня нерешительно сошла.Конечно, с номером в приличной гостинице обиталище старейшего нельзя сравнить, но «дети подземелья» могли бы позавидовать такому жилищу. Горит электрическая лампочка, стены обиты свежим тесом, две койки, стол, иконы в правом углу…Старейший оправлял фитилек лампады, за столом на табурете Фиалка, стучит на машинке.Чернобородый закрыл вход, сошел вслед за Таней и, не обращая на нее внимания, принялся раскладывать по столу перепечатанные листки.Елпидифор повернулся к Тане. Губы жестко сжаты, но глаза улыбаются. Таня поняла: ей следует подойти.Он размашисто ее благословил и приблизил руку к ее губам. Таня опять поняла: следует поцеловать — и поцеловала.— Теперь и ты приближенная…— К вам?— К господу, к господу. Глупая…Говорил он незлобиво, даже с оттенком ласки. Таня подумала, что Елпидифор по природе, должно быть, добрый.— Теперь молись, совершенствуйся. Послух пройдешь при матери Раисе.Таня рада бы сменить опекуншу, но… смолчала, «ибо невозможно без повиновения спастися, от послушания живот вечный, а от преслушания смерть вечная».— Слушайся, почитай. Строга, но плохому не научит. — Старейший замолчал, заставил Таню потомиться, потом сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21