Качественный Водолей
ничего с ним не случилось, он не заболел, только притворяется. Брат натужно кряхтел и все время устремлял свои черные глаза с длинными ресницами к небу. Я, проследив за его взглядом, тоже посмотрел на небо. Бескрайнее – из долины такого не увидишь, оно было затянуто перистыми облаками. В полдень они выглядят полупрозрачными, а в тот момент казалось, что у каждого внутри плотная темная сердцевина, и лишь тонкие края, хотя солнце все равно сквозь них не проглядывает, были окрашены темным багрянцем. Стоя на четвереньках, Цуютомэ-сан продолжал кряхтеть и не отрывал глаз от плывущих по бескрайнему небу облаков с багряными краями и темной сердцевиной. Я интуитивно почувствовал, что его конвульсивные движения – это молитва, которую он возносит вселенскому Разрушителю. Подсказала интуиция еще не вышедшего из детского возраста будущего летописца, которого обучают мифам и преданиям нашего края…
Такую же молитву, несмотря на протесты судьи, ровно через пятнадцать лет вознес, обратившись к морю, Цуютомэ-сан на бейсбольной площадке в Канэдзоно, где игра, в которой он впервые в жизни участвовал как профессионал, складывалась столь напряженно, что пришлось назначить дополнительное время. Радиокомментатор объявил, что новый игрок молится богу войны, как это делал мастер кик-боксинга из Бангкока; когда мне рассказали об этом, я сразу же нарисовал в своем воображении пылающую зарю над Канэдзоно. Пусть ему нужен был только небольшой перевес в игре, все равно Цуютомэ-сан искал вселенской поддержки, согласовывая свои действия с Разрушителем. Тогда-то я и вспомнил, как Цуютомэ-сан после тайфуна стоял вместе со мной на крохотном островке в море деревьев под вечерним небом, сплошь затянутым перистыми облаками, и, повернувшись ко мне, ожидал восход луны. Я только тогда обнаружил, что ему присуща удивительная душевная тонкость, которую трудно было предположить у предводителя одержимых бейсболом мальчишек.
Хотя Цуютомэ-сан и должен был заметить, что я тоже поднялся на взгорок, он все то время, пока горящее вечерним закатом небо теряло багрянец и превращалось в бескрайнее и темное, продолжал делать вид, будто в одиночестве смотрит на Разрушителя, точно огромный воздушный змей плывущего в вышине. А когда стемнело окончательно и горизонт точно заволокло черным занавесом, он, словно испугавшись обступившего его со всех сторон черного леса, подбежал ко мне, сидевшему в ожидании на большом камне. Подбежал быстро, вприпрыжку. Детское лицо младшего брата выражало страх – вдруг я уже ушел, не дождавшись его? Однако сказал он вот что:
– Ну ты чего тут делаешь? Опять, что ли, в лапы к лешему угодил? Давай побыстрей спускаться – того и гляди дикие собаки нападут!
Я был всего на два года старше, а все-таки – старше! Но я пропустил мимо ушей эти ехидные слова и стал убеждать брата, что спускаться в темноте по скользкой от воды горной тропе опасно. Нужно подождать хотя бы, пока взойдет луна, а лучше дождаться рассвета. Цуютомэ-сан состроил кислую мину и продолжал дразнить меня:
– Тебе-то что! Ты у нас одержим лешим, а я дольше не могу сидеть в лесу!
Эти слова, сестренка, просто возмутили меня. И все же я заставил Цуютомэ-сана дождаться, когда луна осветит опушку девственного леса. Но луна почему-то долго не выходила, и он, запуганный, как все дети долины, рассказами о лешем и опасаясь, как бы я, сидя на камне, не уснул – ведь про меня болтали, что мне-то уж заночевать одному в лесу ничего не стоит, – без умолку тараторил. Живя под одной крышей, мы фактически были чужими друг другу, и теперь он пытался как-то расположить меня к себе.
Цуютомэ-сан, сестренка, вел себя очень странно – он все время говорил о смерти. И хвастался, что совсем не боится ее. Десять миллионов лет семя, из которого он произрос, покоилось во тьме. Потом снова десять миллионов лет во тьме же будет покоиться его пепел, а в промежутке он живет вот так, как сейчас. То, что он существует, можно даже считать чем-то невероятным. Ведь могло случиться так, что покоящееся во тьме семя высохло бы, не вспыхнув искоркой жизни между первым и последующим десятками миллионов лет.
Воспользовавшись против обыкновения авторитетом старшего, я возразил: грядущий мрак страшен для живого именно потому, что между двумя этими периодами жизнь все же вспыхивает. И он, даже не споря со мной, воскликнул с нескрываемой завистью:
– Разрушитель прожил несколько сот лет. Вот это здорово!
Взошедшая луна осветила непроходимую чащу девственного леса, олицетворявшего тот самый мрак, что простирался на десятки миллионов лет. Огромный провал долины позволил мне, летописцу нашего края, вновь постичь неповторимость Века свободы, последовавшего за периодом созидания, – длительного периода полной изоляции от внешнего мира…
За короткое время, пока Цуютомэ-сан был профессиональным бейсболистом, корреспондент спортивной газеты с единственной целью посмеяться над новой звездой опубликовал взятое у него интервью. Бейсболист Цуютомэ-сан рассказывает, писал он, что у него на родине живут самые настоящие великаны и его, совсем маленького, да еще родившегося недоношенным, эти огромные люди, когда шли в лес, засовывали в нагрудный карман своей рабочей одежды на манер авторучки. Я понял тогда, что Цуютомэ-сан, как и все остальные дети нашего края, находится под впечатлением сказки, которая восходит к преданию о созидателях и Разрушителе, превратившихся в великанов. Тогда-то я и осознал впервые не столько кровную, сколько духовную связь тех, кто воспитан на этой общей фантазии, господствовавшей в деревне-государстве-микрокосме.
Я бы хотел, сестренка, отвлечься и поговорить о тебе – твоя судьба так схожа с судьбой Цуютомэ-сана. Ваша жизнь подобна колебаниям маятника между полюсами счастья и горя. Я уверен, что ты сама думаешь так же. Похожее на мое имя Цуюми ты сразу же после войны переделала на Роми – это была твоя собственная выдумка, и с той минуты я осознал, что между нами разверзлась бездонная пропасть, а для долины и горного поселка имя Роми-тян исполнилось блеска и притягательности. Твоя женская сила проявилась в том самом амбаре для хранения воска, где Актриса Цую обворожил молодых людей со сцены, но ты привлекла ребят помоложе, и не со сцены, а из уборной. Дверь там запиралась, и в твои планы, разумеется, не входило устраивать для них спектакль. Обучаясь искусству служения Разрушителю, ты должна была изо дня в день, чуть подкрасившись, отрешенно восседать в храме Мисима-дзиндзя, находившемся в самом высоком месте долины, и, как только освобождалась от этой обязанности, вприпрыжку бежала к амбару в уборную, где, не ведая того, выставляла напоказ свое соблазнительное тело.
Уборная находилась около входа в амбар, напротив сцены. Доски на потолке частично сгнили, частично разошлись, и сквозь образовавшиеся дыры можно было обозревать, что происходит внизу. Опасаясь, как бы маленькие мальчишки не провалились, ребята постарше соорудили вокруг дыр баррикаду из досок и циновок. Лишь избранным разрешалось входить в это помещение и подсматривать. С особым нетерпением они ждали демонстрации кинофильмов – в такие вечера ты обязательно заходила в уборную. «Разведчики», сидевшие в конце зала, смотрели не столько на экран, сколько на твою спину, освещенную лучом кинопроектора. Как только ты делала движение, чтобы встать, они тут же сигнализировали об этом, и «привилегированные», толкаясь в темноте, молча бежали к дыре.
Это стало традиционным развлечением во время киносеансов, и ты, сестренка, превратилась в легендарную героиню уборной в амбаре. Интересно, в чем была причина, почему именно твой зад покорил сердца юнцов долины и горного поселка? Правда, они подсматривали за всем, что происходит в женской уборной, – это верно. Но девушки, проведав, что за ними наблюдают, тушили свет, а женщины постарше поднимали такой крик, что мальчишки разбегались. И вдруг ты, сестренка, однажды вечером во время сеанса войдя в уборную, специально зажгла лампочку, которая теперь всегда была потушена. А когда удостоверилась, что над твоей головой притаились мальчишки, не прикрыв оттопыренного зада плиссированной юбкой школьного платья с матросским воротником, задрала голову и стала смотреть вверх, и на твоем лице появилась озорная улыбка – вот-вот расхохочешься. Именно этим движением и улыбкой, сестренка (вроде бы ничего особенного!), ты покорила сердца подсматривавших за тобой ребят! Твое движение и улыбка были столь неожиданны и поразительны, что передать словами невозможно – во всяком случае, ни одному из мальчишек сделать этого не удалось. Так ты еще школьницей стала кумиром молодежи долины и горного поселка.
После одного случая, происшедшего в конце войны, у меня появилась склонность к мрачной задумчивости. Я, как говорили, «угодил в лапы к лешему», но это неверно – просто у меня были некоторые странности, я не походил на остальных ребят и в то же время ничем особенным от них не отличался. Подростки, верховодившие мальчишками, не признавали во мне никаких достоинств. Я вызывал у них интерес лишь как твой брат – один только раз мне разрешили приблизиться к дыре. В тот вечер демонстрировался документальный фильм о новом мировом достижении баскетболиста Кохаси. Меня позвали «разведчики», и я, с трудом пробравшись по узкому проходу, оказался в кругу избранных, которые, тесно прижавшись друг к другу, обступили тускло светящийся прямоугольник. Здесь собрались самые отъявленные сорванцы. Они неотрывно смотрели вниз, дрожа от возбуждения. Стоя среди них, я тоже посмотрел на твой зад, маслянисто поблескивавший в слабом свете. Высоко задрав его, ты непринужденно повернула голову и с улыбкой взглянула на нас, еле сдерживая смех…
У Цуютомэ-сана, добившегося выдающихся успехов в бейсболе, появился настоящий покровитель Кони-тян, подобно тому как Актриса Цую, прославившийся своим танцем, обрел Канэ-тян, беспредельно ему преданную. Если подумать, то и мы с тобой, близнецы, остались в живых только благодаря заботе, которую проявляли к нам взрослые, не являющиеся членами нашей семьи. Может быть, именно поэтому у тебя и был такой соблазнительный, упругий зад. Отец-настоятель взял на себя лишь самые минимальные материальные заботы о своих детях; сейчас я даже с удивлением думаю: как нам вообще удалось выжить? Меня он обучал мифам и преданиям деревни-государства-микрокосма, тебя готовил в жрицы Разрушителя, но фактически мы были общими детьми наших соседей.
После войны отец-настоятель довел себя изучением мифов и преданий до мистических галлюцинаций и, охваченный тяжелой депрессией, тщетно пытался угнаться за мыслями, вихрем проносившимися в его голове. Так что было бы неразумно ожидать, что он, поселившись отдельно от детей, будет проявлять интерес к их жизни. Можно, пожалуй, сказать, что самостоятельная боевая акция Солдата Цуюити, старшего сына отца-настоятеля, была порождена той энергией, которая высвобождалась, когда утонувшая в темном водовороте отцовского сознания мысль, наткнувшись на неприступную преграду, отталкивалась от нее и фонтанировала вверх. Сначала письма, в которых отец-настоятель изливал свою меланхолию – переписка, правда, была односторонней, – приходили Солдату Цуюити, брошенному на произвол судьбы в психиатрической лечебнице и работавшему там садовником, раза два-три в год. А по-настоящему одиноким, оторванным от родины Солдат Цуюити почувствовал себя после того, как отец-настоятель, впав в еще более глубокую депрессию, вообще перестал ему писать – это случилось до того, как он покинул лечебницу и совершил свою отчаянную акцию. Я вспоминаю, что отец-настоятель даже до болезни никогда открыто не проявлял нежности к братьям, жившим отдельно от нас, но к нам, обитавшим в самом низком месте в долине, испытывал некоторую привязанность.
Кони-тян начал покровительствовать Цуютомэ-сану в его бейсбольной жизни, полной трагических и комических моментов, но в целом скорее драматической, и, покинув вместе с ним долину, стал его менеджером в бейсбольных скитаниях по странам Тихого океана. Не кто иной, как отец-настоятель, способствовал дружбе Цуютомэ-сана с сыном владельца рыбной лавки, где одновременно отпускали обеды на дом. В самом начале войны в Китае Кони-тян, наследник владельца рыбной лавки, тогда еще совсем ребенок, помогал отцу-настоятелю, целыми днями занятому изучением мифов и преданий нашего края, в его исследованиях. Владелец рыбной лавки не мог похвалиться родословной: она у него не прослеживалась не только со времени основания нашего края или с Века свободы, но даже с эпохи упразднения княжества. Этот факт совершенно четко был установлен благодаря трудам отца-настоятеля. И хотя в родном доме Кони-тяна не было никаких старых документов, он оказался самым подходящим человеком для их розысков. Кони-тян был воплощением общительности, он обладал редким талантом – ему доверяли без всякой опаски. Этим воспользовался отец-настоятель, поручив ему добывать в семьях, родословная которых восходила к глубокой древности, различные документы. То, что старики долины предоставили отцу-настоятелю в этом полную свободу действий, подтверждает, какого признания он добился, приняв вместе со всеми участие в пятидесятидневной войне. Но хорошо, что юный Кони-тян вызвался добывать хранившиеся в больших коробках от чая старинные документы, которые доставались ему без всяких затруднений, – у отца-настоятеля вряд ли хватило бы духу ходить по домам и уговаривать владельцев позволить ему ознакомиться с ними. А у Кони-тяна с самого детства это было в характере – бескорыстно помогать таким чудаковатым людям, как отец-настоятель, не думая ни о какой выгоде для себя.
Благодаря старинным документам отец-настоятель выяснил, что после окончания Века свободы, в эпоху правления княжества, Мэйскэ Камэи был приглашен в призамковый город отнюдь не для того, чтобы рассказывать истории о деградации нашего края, многие годы отрезанного, как утверждали легенды, от внешнего мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Такую же молитву, несмотря на протесты судьи, ровно через пятнадцать лет вознес, обратившись к морю, Цуютомэ-сан на бейсбольной площадке в Канэдзоно, где игра, в которой он впервые в жизни участвовал как профессионал, складывалась столь напряженно, что пришлось назначить дополнительное время. Радиокомментатор объявил, что новый игрок молится богу войны, как это делал мастер кик-боксинга из Бангкока; когда мне рассказали об этом, я сразу же нарисовал в своем воображении пылающую зарю над Канэдзоно. Пусть ему нужен был только небольшой перевес в игре, все равно Цуютомэ-сан искал вселенской поддержки, согласовывая свои действия с Разрушителем. Тогда-то я и вспомнил, как Цуютомэ-сан после тайфуна стоял вместе со мной на крохотном островке в море деревьев под вечерним небом, сплошь затянутым перистыми облаками, и, повернувшись ко мне, ожидал восход луны. Я только тогда обнаружил, что ему присуща удивительная душевная тонкость, которую трудно было предположить у предводителя одержимых бейсболом мальчишек.
Хотя Цуютомэ-сан и должен был заметить, что я тоже поднялся на взгорок, он все то время, пока горящее вечерним закатом небо теряло багрянец и превращалось в бескрайнее и темное, продолжал делать вид, будто в одиночестве смотрит на Разрушителя, точно огромный воздушный змей плывущего в вышине. А когда стемнело окончательно и горизонт точно заволокло черным занавесом, он, словно испугавшись обступившего его со всех сторон черного леса, подбежал ко мне, сидевшему в ожидании на большом камне. Подбежал быстро, вприпрыжку. Детское лицо младшего брата выражало страх – вдруг я уже ушел, не дождавшись его? Однако сказал он вот что:
– Ну ты чего тут делаешь? Опять, что ли, в лапы к лешему угодил? Давай побыстрей спускаться – того и гляди дикие собаки нападут!
Я был всего на два года старше, а все-таки – старше! Но я пропустил мимо ушей эти ехидные слова и стал убеждать брата, что спускаться в темноте по скользкой от воды горной тропе опасно. Нужно подождать хотя бы, пока взойдет луна, а лучше дождаться рассвета. Цуютомэ-сан состроил кислую мину и продолжал дразнить меня:
– Тебе-то что! Ты у нас одержим лешим, а я дольше не могу сидеть в лесу!
Эти слова, сестренка, просто возмутили меня. И все же я заставил Цуютомэ-сана дождаться, когда луна осветит опушку девственного леса. Но луна почему-то долго не выходила, и он, запуганный, как все дети долины, рассказами о лешем и опасаясь, как бы я, сидя на камне, не уснул – ведь про меня болтали, что мне-то уж заночевать одному в лесу ничего не стоит, – без умолку тараторил. Живя под одной крышей, мы фактически были чужими друг другу, и теперь он пытался как-то расположить меня к себе.
Цуютомэ-сан, сестренка, вел себя очень странно – он все время говорил о смерти. И хвастался, что совсем не боится ее. Десять миллионов лет семя, из которого он произрос, покоилось во тьме. Потом снова десять миллионов лет во тьме же будет покоиться его пепел, а в промежутке он живет вот так, как сейчас. То, что он существует, можно даже считать чем-то невероятным. Ведь могло случиться так, что покоящееся во тьме семя высохло бы, не вспыхнув искоркой жизни между первым и последующим десятками миллионов лет.
Воспользовавшись против обыкновения авторитетом старшего, я возразил: грядущий мрак страшен для живого именно потому, что между двумя этими периодами жизнь все же вспыхивает. И он, даже не споря со мной, воскликнул с нескрываемой завистью:
– Разрушитель прожил несколько сот лет. Вот это здорово!
Взошедшая луна осветила непроходимую чащу девственного леса, олицетворявшего тот самый мрак, что простирался на десятки миллионов лет. Огромный провал долины позволил мне, летописцу нашего края, вновь постичь неповторимость Века свободы, последовавшего за периодом созидания, – длительного периода полной изоляции от внешнего мира…
За короткое время, пока Цуютомэ-сан был профессиональным бейсболистом, корреспондент спортивной газеты с единственной целью посмеяться над новой звездой опубликовал взятое у него интервью. Бейсболист Цуютомэ-сан рассказывает, писал он, что у него на родине живут самые настоящие великаны и его, совсем маленького, да еще родившегося недоношенным, эти огромные люди, когда шли в лес, засовывали в нагрудный карман своей рабочей одежды на манер авторучки. Я понял тогда, что Цуютомэ-сан, как и все остальные дети нашего края, находится под впечатлением сказки, которая восходит к преданию о созидателях и Разрушителе, превратившихся в великанов. Тогда-то я и осознал впервые не столько кровную, сколько духовную связь тех, кто воспитан на этой общей фантазии, господствовавшей в деревне-государстве-микрокосме.
Я бы хотел, сестренка, отвлечься и поговорить о тебе – твоя судьба так схожа с судьбой Цуютомэ-сана. Ваша жизнь подобна колебаниям маятника между полюсами счастья и горя. Я уверен, что ты сама думаешь так же. Похожее на мое имя Цуюми ты сразу же после войны переделала на Роми – это была твоя собственная выдумка, и с той минуты я осознал, что между нами разверзлась бездонная пропасть, а для долины и горного поселка имя Роми-тян исполнилось блеска и притягательности. Твоя женская сила проявилась в том самом амбаре для хранения воска, где Актриса Цую обворожил молодых людей со сцены, но ты привлекла ребят помоложе, и не со сцены, а из уборной. Дверь там запиралась, и в твои планы, разумеется, не входило устраивать для них спектакль. Обучаясь искусству служения Разрушителю, ты должна была изо дня в день, чуть подкрасившись, отрешенно восседать в храме Мисима-дзиндзя, находившемся в самом высоком месте долины, и, как только освобождалась от этой обязанности, вприпрыжку бежала к амбару в уборную, где, не ведая того, выставляла напоказ свое соблазнительное тело.
Уборная находилась около входа в амбар, напротив сцены. Доски на потолке частично сгнили, частично разошлись, и сквозь образовавшиеся дыры можно было обозревать, что происходит внизу. Опасаясь, как бы маленькие мальчишки не провалились, ребята постарше соорудили вокруг дыр баррикаду из досок и циновок. Лишь избранным разрешалось входить в это помещение и подсматривать. С особым нетерпением они ждали демонстрации кинофильмов – в такие вечера ты обязательно заходила в уборную. «Разведчики», сидевшие в конце зала, смотрели не столько на экран, сколько на твою спину, освещенную лучом кинопроектора. Как только ты делала движение, чтобы встать, они тут же сигнализировали об этом, и «привилегированные», толкаясь в темноте, молча бежали к дыре.
Это стало традиционным развлечением во время киносеансов, и ты, сестренка, превратилась в легендарную героиню уборной в амбаре. Интересно, в чем была причина, почему именно твой зад покорил сердца юнцов долины и горного поселка? Правда, они подсматривали за всем, что происходит в женской уборной, – это верно. Но девушки, проведав, что за ними наблюдают, тушили свет, а женщины постарше поднимали такой крик, что мальчишки разбегались. И вдруг ты, сестренка, однажды вечером во время сеанса войдя в уборную, специально зажгла лампочку, которая теперь всегда была потушена. А когда удостоверилась, что над твоей головой притаились мальчишки, не прикрыв оттопыренного зада плиссированной юбкой школьного платья с матросским воротником, задрала голову и стала смотреть вверх, и на твоем лице появилась озорная улыбка – вот-вот расхохочешься. Именно этим движением и улыбкой, сестренка (вроде бы ничего особенного!), ты покорила сердца подсматривавших за тобой ребят! Твое движение и улыбка были столь неожиданны и поразительны, что передать словами невозможно – во всяком случае, ни одному из мальчишек сделать этого не удалось. Так ты еще школьницей стала кумиром молодежи долины и горного поселка.
После одного случая, происшедшего в конце войны, у меня появилась склонность к мрачной задумчивости. Я, как говорили, «угодил в лапы к лешему», но это неверно – просто у меня были некоторые странности, я не походил на остальных ребят и в то же время ничем особенным от них не отличался. Подростки, верховодившие мальчишками, не признавали во мне никаких достоинств. Я вызывал у них интерес лишь как твой брат – один только раз мне разрешили приблизиться к дыре. В тот вечер демонстрировался документальный фильм о новом мировом достижении баскетболиста Кохаси. Меня позвали «разведчики», и я, с трудом пробравшись по узкому проходу, оказался в кругу избранных, которые, тесно прижавшись друг к другу, обступили тускло светящийся прямоугольник. Здесь собрались самые отъявленные сорванцы. Они неотрывно смотрели вниз, дрожа от возбуждения. Стоя среди них, я тоже посмотрел на твой зад, маслянисто поблескивавший в слабом свете. Высоко задрав его, ты непринужденно повернула голову и с улыбкой взглянула на нас, еле сдерживая смех…
У Цуютомэ-сана, добившегося выдающихся успехов в бейсболе, появился настоящий покровитель Кони-тян, подобно тому как Актриса Цую, прославившийся своим танцем, обрел Канэ-тян, беспредельно ему преданную. Если подумать, то и мы с тобой, близнецы, остались в живых только благодаря заботе, которую проявляли к нам взрослые, не являющиеся членами нашей семьи. Может быть, именно поэтому у тебя и был такой соблазнительный, упругий зад. Отец-настоятель взял на себя лишь самые минимальные материальные заботы о своих детях; сейчас я даже с удивлением думаю: как нам вообще удалось выжить? Меня он обучал мифам и преданиям деревни-государства-микрокосма, тебя готовил в жрицы Разрушителя, но фактически мы были общими детьми наших соседей.
После войны отец-настоятель довел себя изучением мифов и преданий до мистических галлюцинаций и, охваченный тяжелой депрессией, тщетно пытался угнаться за мыслями, вихрем проносившимися в его голове. Так что было бы неразумно ожидать, что он, поселившись отдельно от детей, будет проявлять интерес к их жизни. Можно, пожалуй, сказать, что самостоятельная боевая акция Солдата Цуюити, старшего сына отца-настоятеля, была порождена той энергией, которая высвобождалась, когда утонувшая в темном водовороте отцовского сознания мысль, наткнувшись на неприступную преграду, отталкивалась от нее и фонтанировала вверх. Сначала письма, в которых отец-настоятель изливал свою меланхолию – переписка, правда, была односторонней, – приходили Солдату Цуюити, брошенному на произвол судьбы в психиатрической лечебнице и работавшему там садовником, раза два-три в год. А по-настоящему одиноким, оторванным от родины Солдат Цуюити почувствовал себя после того, как отец-настоятель, впав в еще более глубокую депрессию, вообще перестал ему писать – это случилось до того, как он покинул лечебницу и совершил свою отчаянную акцию. Я вспоминаю, что отец-настоятель даже до болезни никогда открыто не проявлял нежности к братьям, жившим отдельно от нас, но к нам, обитавшим в самом низком месте в долине, испытывал некоторую привязанность.
Кони-тян начал покровительствовать Цуютомэ-сану в его бейсбольной жизни, полной трагических и комических моментов, но в целом скорее драматической, и, покинув вместе с ним долину, стал его менеджером в бейсбольных скитаниях по странам Тихого океана. Не кто иной, как отец-настоятель, способствовал дружбе Цуютомэ-сана с сыном владельца рыбной лавки, где одновременно отпускали обеды на дом. В самом начале войны в Китае Кони-тян, наследник владельца рыбной лавки, тогда еще совсем ребенок, помогал отцу-настоятелю, целыми днями занятому изучением мифов и преданий нашего края, в его исследованиях. Владелец рыбной лавки не мог похвалиться родословной: она у него не прослеживалась не только со времени основания нашего края или с Века свободы, но даже с эпохи упразднения княжества. Этот факт совершенно четко был установлен благодаря трудам отца-настоятеля. И хотя в родном доме Кони-тяна не было никаких старых документов, он оказался самым подходящим человеком для их розысков. Кони-тян был воплощением общительности, он обладал редким талантом – ему доверяли без всякой опаски. Этим воспользовался отец-настоятель, поручив ему добывать в семьях, родословная которых восходила к глубокой древности, различные документы. То, что старики долины предоставили отцу-настоятелю в этом полную свободу действий, подтверждает, какого признания он добился, приняв вместе со всеми участие в пятидесятидневной войне. Но хорошо, что юный Кони-тян вызвался добывать хранившиеся в больших коробках от чая старинные документы, которые доставались ему без всяких затруднений, – у отца-настоятеля вряд ли хватило бы духу ходить по домам и уговаривать владельцев позволить ему ознакомиться с ними. А у Кони-тяна с самого детства это было в характере – бескорыстно помогать таким чудаковатым людям, как отец-настоятель, не думая ни о какой выгоде для себя.
Благодаря старинным документам отец-настоятель выяснил, что после окончания Века свободы, в эпоху правления княжества, Мэйскэ Камэи был приглашен в призамковый город отнюдь не для того, чтобы рассказывать истории о деградации нашего края, многие годы отрезанного, как утверждали легенды, от внешнего мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69