И меня черт попутал, увлекся я. Да еще приказывал в пойме сеять, на лучших землях. А там и сыро и холодно... То-то и оно, крепки мы задним умом. Так ведь и мне приказывали! Авторитеты нашлись, утверждали, ранний сев - открытие! Передовая точка зрения... А там соревнуйся, жми кто скорее оправдает ее. Так что если и была ошибка, так не моя, а наша".
По этой причине Стогову и не хотелось судить строго Волгина - вызывать на бюро и отматывать ему на полную катушку. Потом мог и скандал выйти на бюро. Песцов-то был против ранней кукурузы. Так что лучше не затрагивать этот вопрос. Пускай там на месте решают.
Стогов позвонил в "Таежный пахарь" и сказал Семакову:
- Соберите партсобрание и продрайте Волгина... с песочком. Но объявлять не больше выговора... Понял?
- Не могу, Василий Петрович. Он трое суток пластом лежит. И неизвестно, когда встанет.
- Что с ним?
- Да то же самое. Опять почки.
- Тогда другое дело... Придется председателя вам подбирать.
- Есть! Когда прикажете кандидатуру высылать?
- Да ты меня не так понял... Мы сами подберем вам кого следует.
- Понятно, - сказал упавшим голосом Семаков.
- Вот так, - Стогов положил трубку.
"Сам метит в председатели, сам, - подумал Стогов. - Но с таким ноне далеко не ускачешь".
Давно уж Стогов подумывал о том, кого послать председателем, если Волгин свалится. И всегда останавливался на Песцове. Его, и только его по всем признакам. У него и образование подходящее, и с людьми поработал три года уж в райкоме. И сам когда-то просился в председатели - затем и приехал из города. А главное, главное... не тот он человек для райкома. Он и не глуп... И продвинуться успел до второго секретаря... И все-таки не тот.
Нельзя сказать, чтобы Стогов относился к нему с предубеждением... наоборот, он его и в райкоме оставил, и поддерживал, и продвигал. Но единомышленника из него так и не сделал. Не из того теста он, что ли, затворен? Или просто не дозрел, не дошел, так сказать, до стиля.
Находясь с ним, Стогов часто испытывал какое-то странное беспокойство как будто этот зрелый муж того и гляди оглушит тебя четырехпалым свистом. Не было в нем надежной ровности успокоившегося человека, которая необходима для партийного работника. Это не та успокоенность, что присуща инертным людям, - нет, это спокойствие приходит от уверенности в себе, от зрелости, от убежденности в правоте своего и нашего дела. Вот чего Песцову не хватает! Он мечется, он рыскает. И в этом смысле он не надежен. Пусть дозревает на низовой работе.
Но как ему это предложить, чтобы он не обиделся? Как убедить его, что надо идти в колхоз?.. Задача.
- Маша, как только появится Матвей Ильич, сразу посылай его ко мне, наказал Стогов секретарше.
Песцов появился в райкоме к вечеру - небритый, запыленный, в забрызганных грязью резиновых сапогах ввалился он в кабинет Стогова и сразу на диван:
- Что у вас за пожар? Вы уж и передохнуть не даете. Полтораста километров отмахал: и на машине, и на лодке, и на тракторе, и верхом, и пешком... Легче на край света съездить, чем в наш леспромхоз.
Песцов трое суток ездил по дальним участкам леспромхоза и досрочно был отозван Стоговым.
- Да вот соскучились по тебе... - ответил Стогов. - Бюро хотим собирать.
- По какому вопросу?
- Сенокос начался. Но об этом после. Как наши лесорубы?
- Все так же... И лес калечат, и людей мучают.
- Ты опять за свое?
- Это уж, извините, не мое, а наше... Расследовал я один печальный случай. По весне жена умерла у кузнеца на "Горном". И обвиняли фельдшера. А фельдшер тут ни при чем.
- Кто же виноват?
- Мы с вами, Василий Петрович.
- Любопытно! - Стогов встал из-за стола, подсел к Песцову на диван. Не часто приходится слышать, как тебя обвиняют в смерти. Ну, ну?!
- Аппендицитом заболела... Вроде и болезнь пустяковая... Везти на операцию - дороги нет. А река вскрылась. Трактор послали... Уложили на волокушу больную да фельдшера. Сквозь тайгу день и ночь - сутки прочь... А на вторые сутки она и скончалась на этой самой волокуше. Так при чем же здесь фельдшер?.. Девчонка двадцати трех лет! Это мы виноваты. Дороги до сих пор не построили. А люди живут там уже десять лет!
- Да, Матвей! Временная трудность, - вздохнул Стогов.
- Для нас с вами, Василий Петрович, временная трудность. А для кузнеца какая же она временная?
- Н-да... - Стогов откинулся на спинку дивана, закурил.
Песцов, подперев подбородок, смотрел на свои забрызганные грязью сапоги.
- У одного народа, кажется у немцев, есть хорошая пословица - дороги определяют степень культуры и благосостояния, - сказал Песцов, как бы вспоминая что-то свое...
- Ну что ты хочешь, Матвей! Мы же с тобой, в конце концов, не строители дорог. И финансами мы не распоряжаемся.
- То верно. Но вот на том дальнем участке есть начальник, Редькин Николай Митрофанович.
- Неплохой работник.
- Да, нами не раз отмечен. Каждый год ему отпускают деньги на строительство дороги. Но он ее не строит.
- Почему?
- По двум причинам: во-первых, и это главное, некогда! План надо выполнять, и во-вторых, - без дороги удобнее выполнять этот же план.
- То есть? Не понимаю.
- Сплавлять можно только легкие породы - кедр, пихту, ель... А береза, ясень, дуб тонут. Поэтому их оставляют на корню... Мелочь! А рубят, гоняются только за кедром: он потолще да повыше. Как повалят одну кедровину - сразу кубов десять. Полнормы есть! Такой кедр упадет сам и вокруг десяти березкам да ясеням макушки посшибает. Наплевать! Пусть гниют.
- Но ведь за это штраф платят.
- Правильно! Из государственного кармана берут и кладут в тот же карман. Фокус-покус. А за перевыполнение плана премию дают уже в карман Редькину... И мы его хвалим - передовик! А он оставляет после себя гиблые места, где ни птицы, ни зверя, ни рыбы... Не лес и не порубка, а сплошной залом...
- Это, Матвей, взгляд со стороны. Нам вроде виднее и все проще кажется, легче. А вот посади нас на его место и дай нам его план, мы запоем другим голосом.
- Так в том и беда, что у нас голоса меняются согласно занимаемому месту, выданному заданию, плану и прочая и прочая...
- Да пойми ты, государству важнее получить лес именно сейчас, когда ждут его гигантские стройки... Сейчас, а не завтра, когда будут проложены дороги. В строительстве коммунизма фактор времени стоит на первом месте. А издержки производства неизбежны. Но они окупятся быстротой процесса созидания.
- Раньше об этом говорили проще, - усмехнулся Песцов. - Лес, мол, рубят - щепки летят. Теперь для вас издержки производства окупаются быстротой, так сказать, процесса созидания. Показатели!.. А во что это обходится земле, лесу, людям, наконец? Это нас часто не интересует. Вот что отлично понимает Редькин. Далеко пойдет этот Николай Митрофанович...
- Не знаю, как Редькин, а ты не всегда понимаешь, что мы живет не в безвоздушном пространстве...
- Капиталистическое окружение?.. Пережитки прошлого, так сказать?..
- Не ехидничай! Состязаться мы обязаны... Это не игра, а вопрос нашей жизни.
- Разумеется... Был бы престиж, а всякие издержки - не в счет.
- Это все слова... Делами надо доказывать, Матвей. Теоретизировать всегда легче.
- Конечно... Кстати, ведь вы меня по какому-то иному делу вызвали.
- Да. Волгин слег... Уже неделю не встает. Вот и будем бюро собирать. Кого-то посылать надо в Переваловское. В председатели... Но кого?
- Ясно! - Песцов встал, отошел к окну, заложив руки за спину.
Стогов опять закурил. С минуту молчали.
- Я туда поеду, - сказал наконец Песцов, не оборачиваясь.
Стогов подошел к нему, обнял за плечи.
- Спасибо! Обрадовал старика! Эх, Матвей, люблю я тебя, как сына... несмотря ни на что.
Он отошел, смущенно кашлянул и сел в кресло:
- В моем возрасте поневоле думаешь о том, кто тебя сменит. Не о наследнике на пост, так сказать... А вообще, в большом смысле. Но какой же руководитель будет из того человека, кто сам в колхозе не поработал? Нет, там начало всех начал. Там передовая линия, оттуда и фронт начинается.
- Передовая линия. Фронт. Битва... Зачем эти громкие слова? Люди жить хотят, а мы им все суем борьбу, как на цирковом ковре.
- Хо-хо! - Стогов как-то весело поглядел на Песцова. - Вы, теперешние, не любите громких слов. А для нас, Матвей, это не просто слова, - это годы борьбы, крови, нервов. Это святые слова.
- Да дело-то не в словах...
- Ну ладно, не задирайся. Готовься к бюро - выдвигать будем.
- Пока!
Песцов вышел из райкома, когда уже стемнело. Лил сильный дождь. Но Матвей, не обращая на это никакого внимания, шел домой напрямки, задами, без разбора месил грязь и давил сапогами лужи. "Нет, батенька, не по любви ты меня посылаешь, - думал Песцов. - Хлопотно тебе становится со мной... Вот в чем загвоздка. Да и мне не сладко... Лучше разойтись друзьями, по делу..."
Только теперь Матвей почувствовал сильную усталость; спина ныла, и словно кто-то неприятно оттягивал в стороны лопатки; ноги отяжелели; он постоянно оскользался, нелепо взмахивал руками и, несмотря на дождь, вспотел. Ему хотелось в жарко натопленную комнату, раздеться, шлепать по чистому полу босыми ногами, выпить водки и развалиться на широкой кровати, на прохладных, чистых, с хрустом простынях.
Он подошел к своему дому, нащупал в темноте замочную скважину и открыл дверь.
Пустующие комнаты его холостяцкой квартиры были пугающе неприютны, словно увидел он их впервые: узенькая железная койка, покрытая серым солдатским одеялом, голый диван, ворох газет на полу... У него была скверная привычка - бросать просмотренные газеты на пол и не убирать неделями. Он долго стоял у порога и вдруг остро почувствовал одиночество; и такая тоска подкатила к самому горлу, что дышать трудно стало. Он растворил окно и начал собирать газеты: "Хоть печку затоплю - все веселее с огоньком будет..."
17
Через неделю, июньским погожим утром, Песцов укладывал свой нехитрый багаж в райкомовский "газик". Всего-то было два потертых фибровых чемодана, зеленый охотничий рюкзак да ружье в чехле. На машине можно было добраться только до переправы, а дальше придется ехать километров двадцать по таежной дороге на телеге. Уложив багаж на заднем сиденье, Песцов посмотрел на прикрытые ставнями окна, на опустевшую избу, где он прожил почти три года, и невесело подумал: "Как берлога... Хозяин вылез - и все мертво. Шатуном живу, бродягой".
Он круто повернулся и крикнул шоферу:
- Трогай! Чего ждать!
Шофер нажал на стартер, и "газик" тронулся, набирая скорость. Ветер ворвался в щель под приподнятое смотровое стекло, надул рубахи на Песцове и шофере, сразу сделал их толстыми и горбатыми.
- Смотри, кажется, сам идет, - сказал шофер, кивнув головой в сторону высокого пешехода, идущего навстречу обочиной дороги.
- Ну-ка останови! - приказал Песцов и вылез из машины.
К ним приближался Стогов в расстегнутой белой рубашке, с толстой суковатой палкой в руке.
- Быстро ты уложился, - сказал он, здороваясь. - А я думаю, что за сборами тебя застану. Вот, решил пройтись до твоей хаты. Моционю, брат. Одышка донимает, да и нога расшалилась. Вчера пришел к врачу, он спрашивает: "Что с ногой-то?" - "Да, говорю, наверно, старость подходит". А он посмотрел на меня и выпалил: "Она уже подошла". Вот и пришлось прихватить палку, чтобы от старости отбиваться. - Стогов громко засмеялся.
Песцов скупо улыбнулся.
- М-да, - неопределенно произнес Стогов, и его широкое рыхлое лицо сделалось озабоченным. - Матвей, ну-ка на минутку отойдем! - Он взял Песцова под руку, отвел на несколько шагов от машины. - Жене-то не звонил перед отъездом?
Песцов вскинул голову.
- Зачем?
- Ну... - Стогов неопределенно покрутил ладонью. - Хоть бы развод запросил.
- Запрашивал.
- А что она?
- Говорит, не время, - Песцов невесело усмехнулся. - Диссертацию готовится защищать... Потерпи, говорит, до осени.
- Ты вот что, Матвей, примешь там дела и до уборочной махни-ка недели на две в город, а? Может быть, и столкуетесь с ней... Сойдетесь. Мой шофер подбросит тебя от переправы до станции... Только позвони.
- Зачем вам это нужно? - Песцов печально глядел на Стогова.
- Не мне это нужно, а тебе. В колхоз едешь.
- Спасибо за внимание.
- Ишь ты, какой гордый! Ну, как знаешь. Присматривайся к колхозу. На твои выборы сам приеду. - Он подал Песцову мясистую ладонь.
- Мишка! - крикнул Стогов шоферу. - Матвея Ильича с ветерком доставь, чтоб в горле щекотало.
- Есть, чтоб в горле щекотало, Василий Петрович!
Песцов сел. "Газик" сорвался с места, точно нетерпеливый рысак, разбрасывая засохшие комья грязи.
- Тише ты, разбойник! - погрозил палкой Стогов вслед машине.
- Это он только для острастки машет, - озорно улыбаясь, говорил Миша Песцову. - А сам любит, когда я так срываюсь... Старик что надо...
Немного помолчав, Миша стал развивать свою мысль:
- Я его за что ценю? Вот приедем с ним в колхоз. Он первым делом скажет: "Накормить моего шофера!" А я от себя добавлю: "И поднести!" И полный сервис, как говорят в Америке. Про вас я ничего не скажу, потому что вы ездите один... Сами водите. А вот поедешь с Бобриковым, он не то что шофера покормить - сам не сядет, когда его приглашают: "У меня все при себе... С собой..." Вынет из портфеля газетный сверток, отвернется и мусолит какую-нибудь обглоданную куриную ногу. Да еще поучает: "Первое дело в человеке - это неподкупность..." А по-моему, такое дерьмо и подкупать никто не станет.
Ехали быстро. Дорога то полого спадала в глубокие, заросшие орешником и молодым темнолистым бархатом распадки, то обручем обхватывала крутобокие увалы, по которым густо зеленели всходы яровых. Изредка вдоль обочин попадались одинокие, понуро стоящие дубки, точно пешеходы, сошедшие с дороги в ожидании попутной машины. "Газик", то легонько шурша дорожным гравием и припадая на передние колеса, спускался в низины, как гончая собака, вынюхивая след пробежавшего зверя, то, радостно воспрянув, мчался на взгорья, оставляя за собой густые клубы дорожной пыли.
Песцов рассеянно смотрел на раскинувшиеся холмистые просторы и думал о селе Переваловском, о колхозе, о земле, на которой придется ему жить и работать. Наконец-то он придет к ним не ревизором, не наставником, а сотоварищем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25