- А вы помните февральский пленум сорок седьмого года? Да нет, где же вам! Вы тогда еще в начальную школу ходили. А я студентом был, Тимирязевки. На том пленуме постановили: всюду пахать только на двадцать-двадцать два сантиметра. Мы же понимали, что это - преступление перед землей. Но что вы думаете? Нашелся кто-либо из профессоров или хотя бы из студентов, кто поднялся на кафедру, да крикнул: "Как они смеют?!" Черта с два! Зато иные нашлись, которые от восторга млели и кричали: это новая глава в науке! Вот ведь какая штуковина, эта семинарская логика моего генерал-губернатора, - она и подобные восторги предвидела. И молчание оправдывала. Как же? Это ведь все - единство взглядов! Монолитность общества, так сказать...
- Вы что же, против единства? Против разумного распределения?
- Ни в коей мере! Я только против того, чтобы это делалось за счет ограничения.
- Но разве это возможно?
- Я понимаю, что вы хотите сказать! - горячась, воскликнул Матвей. Нельзя добиться единства без ограничения. Нельзя распределять блага на всех, без ограничения каждого. Так?
- Примерно...
- Так пусть это ограничение изберет себе каждый в разумных пределах. Вот тогда и настанет добровольное объединение общества... то самое братство, к которому мы стремимся.
- Но где же мерило разумного ограничения? Нет ничего труднее установить его каждому для себя.
- А кто сказал, что построить идеально-разумное общество - легкое дело? Его нельзя построить, не решив попутно другой задачи: каждая личность должна определить сама меру своих возможностей и своего ограничения. Иными словами, каждый человек должен сам выбирать степень своего участия в общественных делах. Поймите, весь фокус в том, что не общество должно ограничивать человека, а он сам себя, естественно, строго соблюдая законы; а общество обязано давать ему полную возможность проявить себя, так сказать. Вот это и пугает людей с семинарской логикой. Они понимают: чем больше выбор у человека, тем ему труднее. И главное - управлять им труднее. И не верят они, что человек способен выбрать для себя то, что нужно. Не верят они ни в людей, ни в бога, а верят только в самих себя, в свое всемогущество. Вот почему мой генерал-губернатор отобрал у своих подопечных и хлеб, и право выбора. Он все решал за них сам. И верил, что он сделал это для блага народа. И не забывайте, что он растворился в окружающей среде. Он присутствует всюду незримо, аки бог.
Надя рассмеялась, потом возразила:
- Не верил он в это благо народа. Плевал он на него с высокой колокольни. Но мы-то... ведь что-то же надо делать? Не сидеть сложа руки, не ждать, когда этот индивид сам созреет, как яблоко.
- В том-то и дело, что вы не сидите сложа руки. Вы начали интересно, чрезвычайно! Это закрепление земли за звеньями вроде автономии колхозников. То есть вы их выводите на самостоятельную дорогу. Каждого! И они теперь должны многое решать сами... Личность свою должны определить... Интересно! Я непременно буду вас поддерживать.
- Спасибо.
- Вы дали мне в поле хороший урок. Я ведь и раньше ломал голову, думал... Все искал: где же собака зарыта? Поначалу мне казалось: надо вырастить какой-нибудь новый, мощный сорт пшеницы или сои, подарить его колхозам - и все дело наладится. Ведь было же раньше знаменитое сибирское масло, которое подняло хозяйство. На весь мир гремело! Кстати, вы знаете эту историю с маслом?
- Нет.
- О-о, тут целая поэма! В конце прошлого века Николай Лукич Скалозубов приехал в Тобольскую губернию. Земля обильна и богата, а отдача невелика. Вот и решил он развить маслобойный промысел. Травы - море-океан. Да в пояс, да богатейшего ботанического состава! Он сразу понял - с таких кормов будет не масло, а духи Коти. Вот он и завез быков ярославской породы, коров вологодской да шарнгорстов... Да скрестил все это с местной сибирской коровкой. И такую породу вывел - что прямо мечта. По жирности молока голландцев переплюнул. Настроили маслобоен... И отправили сибиряки свое масло в Западную Европу. И что же? Эти европейские маклеры сразу оценили высокие качества сибирского масла и стали выдавать его за голландское. Сибиряки - скандал! Тогда же пустили в газетах утку: сибиряки, мол, подмешивают в свое масло бараний жир. Не покупайте его! Николай Лукич добился на копенгагенском контрольном пункте публичной проверки сибирского масла. Собрались эксперты. Проверили... Масло оказалось самого высокого качества. Выше голландского. И спрос на него появился колоссальный. Вот и я думал поначалу: вырастить надо новый сорт, отдать колхозам - те и заживут... Четыре года работал я на селекционной станции вместе с Костиковым. Знаете такого селекционера?
- Еще бы! Но, кажется, его нет в живых...
- Да, умер старик... Сколько вывел он сортов сои! На все пояса, на все виды почвы хватило бы. И ранние, и кормовые, и морозоустойчивые, и высокой жирности... А где они? Что мы сеем в крае? Гуньчжулинскую переселенку с низко растущими бобиками, - стало быть, с большими потерями зерна. Вы-то что сеете?
- Ее же... Что присылают.
- То-то. Махнул я рукой на селекцию, пошел в аспирантуру. И опять вижу - проку никакого. Наука растет, на институтских огородах порядок, а в некоторых колхозах неразбериха, застой. Тут я и решил пойти в колхоз.
Песцов встал, и тотчас поднялась Надя.
- За вашу откровенность я заплатил вам откровенностью. Но это не все. Я хочу, я надеюсь, что мы будем работать вместе. А пока я постараюсь помочь вам не здесь, а там. А что делать тут - вы знаете лучше меня.
Надя молча протянула ему руку. Песцов пожал ее и слегка поклонился. Так они и разошлись, не сказав друг другу больше ни слова.
13
Стогов встретил его с некоторым удивлением:
- Ты чего это завернул оглобли? Сев только начался, а ты в кабинет... Хорош руководитель! - журил он слегка Песцова, но глядел с беспокойством, в ожидании чего-то серьезного. Ведь не станет же Песцов без толку возвращаться сюда в разгар посевной.
- Свихнулся я, Василий Петрович.
- А где вывих-то? Покажи, я выправлю. Дело знакомое.
Они сидели вдвоем в просторном стоговском кабинете; в приемной никого не было - можно и шутить, и в разговоре душу отвести.
- Вот мы с тобой руководители... Партийные! Так? - спрашивал Песцов. А на кой черт мы в поле лезем?
- Здорово живешь! Что ж, по-твоему, мы будем краснобайством заниматься в кабинетах? Да? Мы должны быть там, где куется, а не где эхо отдается.
- Вот оно что!.. Не ковать, а быть там, где куется... А зачем? Болванку держать, огонь раздувать? Чего делать-то?
- Дешево, Матвей, дешево!.. Хозяин раньше и то по цехам ходил, и по полям, и по фермам. Везде нос совал.
- Хозяин! Так он был один, а другим наплевать. Вот он и совался всюду! А наша задача - сделать всех хозяевами.
- У нас и так все хозяева.
- На словах-то... Зачем же мы тогда рассылаем по всем колхозам уполномоченных? Да еще накачку делаем: смотри, в сроки отсейся, иначе шкуру спустим.
- Не беспокойся, когда нужно - и с рядовых спросим.
- Спросить - это еще полдела. Надо все устроить так, чтобы каждый человек выгоду видел и хозяином своего дела был. Тогда он сам будет спрашивать и с земли, и с себя, и с нас... Одним словом, Василий Петрович, мы должны добиваться того, чтобы каждый по-хозяйски распоряжался своим делом.
- Это все слова, Матвей.
- Ага. А теперь перейдем к делу. В "Таежном пахаре" денег нет.
- Знаю.
- Они выбраковку стада провели. И двадцать коров решили продать.
- Нельзя. Об этом мы уже говорили. И запретили...
- Но им даже горючее не на что купить. А колхозникам чем платить? Ведь сев идет!
- Колхозники подождут, а горючее пусть занимают.
- Где?
- А я что, председатель колхоза?! Надо было раньше думать.
- Они же технику купили.
- Не одни они покупали технику.
- Им помочь надо.
- Матвей, разве я не знаю, что помочь надо! Но как? Не коров же плановых продавать...
- Подождите, Василий Петрович. Давайте спокойно. Эти коровы, собственно, и не коровы: молока от них не жди. Я сам их видел. Упитанности хорошей. Теперь они в цене. Пусть продают.
- Превосходно! Все превосходно... И колхозу отдушина и нам: сдать весной мясо - козырь. Но они же плановые, пойми ты. Сколько мы должны иметь коров на сто гектаров? Семнадцать, а у нас всего девять... в "Таежном пахаре" не хватает ста пятидесяти коров до планового поголовья! А мы еще двадцать разбазарить хотим...
- Да разве это разбазаривание?!
- Не придирайся к словам. Назови это продажей - не возражаю. Но мы должны смотреть не с позиции одного хозяйства, а всего района, края, если хочешь. Ну, хорошо! Нынче продаст "Таежный пахарь" двадцать коров, завтра "Рассвет" тридцать, а там и потянутся друг за дружкой. К чему это приведет, ты понимаешь? Иной деятель только и мечтает избавиться от лишней сотни коров - хлопот меньше. Баба с возу - кобыле легче. А чем кормить государство будем? Что мы сообщим в крайком? Чем порадуем? Двадцать коров продали! Это от каких излишков? Да кто нам позволит?
- Вот оно, что и требовалось доказать. Какой же, спрашивается, председатель колхоза хозяин, если он негодных коров продать не может?
- Ты не лови меня на слове... Пожалуйста, пусть продает этих негодных коров, но взамен покупает двадцать хороших.
- Но это же невозможно, Василий Петрович!
- А как же иначе, милый?.. Колхозы не частные лавочки, а плановые хозяйства. Каждый должен план иметь на все, и на продажу в том числе. А если начнут продавать направо и налево, чем мы будем кормить государство? Ты об этом думаешь? Или для тебя важнее потрафить запутавшемуся председателю колхоза, чем соблюсти государственный интерес? Давай, мол, продавай, пока есть что. Нынче - блины и канки, а завтра - одни лихоманки. Так, что ли? Эх, Матвей! А ведь нам государство доверило важный пост.
- Да не часовые же мы, в конце концов!
- И часовые... Так точнее, - Стогов нежно погладил Песцова по плечу. Милый мой, мы должны думать прежде всего о государстве. И мы не имеем права проявлять ни жалости, ни снисхождения за счет интересов государства. Я ведь знаю, что ты парень добрый. Поехал, увидел трудности, пожалел председателя. Пускай, мол, продаст, сведет концы с концами. Смешно и грустно. Нет, Матвей, так не пойдет. И на бюро не советую выносить. Погоришь! Цифры поголовья не нами установлены.
- Но ведь мы становимся рабами этих цифр!
- Это не рабство, Матвей, а дисциплина. Контроль и дисциплина - вот два кита, на которых зиждется государство.
- А экономика? А здравый смысл?!
Стогов глубоко вздохнул и с грустью посмотрел на Песцова:
- Здравый смысл заключается прежде всего в том, чтобы держать общую линию, а не искать отклонений от нее. А экономику не следует путать с анархией.
- Поймите, Василий Петрович, люди уже по горло сыты от подобных логических фигур. Им нужна самостоятельность.
- Но прежде все-таки надо усвоить эту логику. Тогда им и самостоятельность не страшна. - Стогов толкнул в бок Песцова и оглушительно захохотал. - Ты не глуп, Матвей, но у тебя не хватает твердости. Да и негде было взять ее тебе. Она куется на руководящей в низах, у горна, так сказать. От бережка начинать-то надо, друг мой. А тебя плюхнули сразу в середину озера, в райком! Вот ты и потерял ориентировку...
- А кто плюхнул-то?
- Мой грех, Матвей! Ну, да у тебя все еще впереди. Это мое дело - в коробке, - Стогов постучал пальцами по длинной коробочке с валидолом, лежавшей на столе, возле чернильного прибора, и невесело улыбнулся. - Что там за семейственность, в этих звеньях? Ты выяснил?
"Дело не в семьях, а в закреплении земли", - подумал Песцов. Но ему не хотелось сейчас спорить об этом. Можно навредить Наде. И самому разобраться надо, подождать лета.
- Да чепуха, Василий Петрович. Досужие разговоры, - отмахнулся он. Работает сват с братом - шут с ним. Лишь бы урожай хороший был.
- Ну, ну... - Стогов вдруг навалился на Песцова плечом и озорно спросил: - А на чем свихнулся-то? Чего ж молчишь?! Знаю - подходящая девка. А-а, краснеет, краснеет... У-у, трам твою тарарам, - он шутливо замахнулся на Песцова. - Кайся!..
- Невинен, батюшка.
- Кроме шуток, Матвей, рисковый ты человек.
- Да чем я рискую?
- По анкете ты - женатый, живешь холостым. Женат ты или холост, в конце концов?
- Есть такая порода чудаков - женатые холостяки. Вот я и отношусь к ним.
- Хитришь ты, парень... За три года хоть бы раз показал жену-то. Либо она у тебя слишком красива, либо страшна. Боишься, что отобьют? Или стыдишься?
- Впрок держу.
- Ну, брат, жена не гриб, в засол не годится. Смотри, возьмем да всем райкомом вызовем ее! А я уговаривать поеду.
- Бесполезно!
- Слушай, Матвей. Я не раз пытался говорить с тобой об этом, но ты постоянно закрываешься, как еж. Одни колючки! Я вовсе не хочу бередить тебе душу. Но пойми меня по-хорошему. Наш брат живет как регулировщик на большой дороге - весь на виду. И тайн у нас не должно быть ни общественных, ни личных. Их все равно разгадают, домыслят. А эти домыслы только вредят и нам и делу.
- На что вы намекаете?
- На то же самое - на болтовню вокруг тебя.
- Что я сбежал от жены и мне одному вольготнее?
- Пойми, это может неожиданно повредить тебе. Если ты сам запутался, то посоветуйся - помогут. Я добра тебе желаю от души. Как отец говорю.
- Сбежал... - Песцов вынул папироску, долго и рассеянно мял ее пальцами. - Это правда и нет. Мы жили с ней скверно. Она - птица с замахом. А я, по ее мнению, высоту не набирал. И компания у нее была все из людей высоких: геологи, газетчики, художники. Собирались у модной портнихи, у жены актера. И напевали ей всякий вздор в комплиментах. После этого она мне со злобой нет-нет да и выдаст: "Все меня ценят, только ты один ничего не замечаешь". А мать ее и откровеннее выбалтывала: "Катины подруги говорят - Матвей должен ноги ей мыть и юшки выпивать..." Тьфу, гадость! - Песцов бросил папироску, встал и нервно прошелся по комнате, потом оперся на стол и продолжал рассказывать стоя. - Я не ходил с ней туда и был равнодушен к ее успехам. Она еще сильнее злилась. "Ну подожди! Еще пожалеешь"... Что быть должно, того не миновать. Уехал я в экспедицию в тайгу, женьшень рассаживали... Она и загуляла в открытую... С одним столичным журналистом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25